Трудное слово

               Как-то раз, возвращаясь с работы, я в ожидании пригородного поезда прохаживался по платформе на станции Бутово. Стоял тёплый июньский вечер, солнце уже коснулось крыш многоэтажек только что отстроенного московского микрорайона, веяло лёгким летним ветерком.
              Вдруг издалека до слуха донёсся протяжный, словно унылый собачий взвой, гудок, и со стороны Подольска показался окутанный туманным облаком, шустро бегущий по рельсам паровоз-одиночка. Этот паровозный клич живо вернул меня в те далёкие дни моего детства, когда локомотивы на электрической тяге и тепловозы только начали вытеснять своих морально устаревших предшественников. В те времена паровозы голосом своим не просто подавали сигнал, а перекликались друг с другом, как бы «разговаривали», словно живые, на понятном только для них языке. А однажды, будучи ещё школьником, я услышал, как паровоз вдруг тревожно заголосил: один длинный гудок - два коротких, один длинный - два коротких, и так не унимаясь… Выглянул в окно, откуда была видна за рекой товарная станция. Там горел то ли склад, то ли большой сарай. Густо валил дым, пламя поднималось всё выше, а машинист паровоза всё сигналил и сигналил, оповещая тем самым округу о случившимся несчастье…
               В настоящее же  время появление паровоза стало настолько редким явлением, что неудивительно, что все, кто стоял со мной на платформе тут же не без любопытства повернули головы в его сторону и ждали его приближения. Как и почему здесь очутился этот исторический экспонат? Для тех, кто не знает, разъясню: в Щербинке, недавно вошедшей в состав Большой Москвы, ещё с тридцатых годов прошлого века существует Экспериментальная кольцевая железная дорога или, как его называют в народе – Испытательное кольцо. Там же частенько проходят и выставки железнодорожного транспорта на радость нашим любознательным соотечественникам. Так что там ещё и не такое можно увидеть!
       Итак, паровоз, тяжело отдуваясь и гремя железными чреслами, в облаке пара пронёсся мимо нас. Куда и зачем его перегоняли, остаётся только догадываться, да и не об этом пойдёт дальше речь… А дело в том, что рядом со мной, широко раскрыв рот,  вылупил глаза на эту невидаль высокий и тощий контролёр, один из тех, что стоят у турникетов для прохода на платформу. На вид ему было лет тридцать, может чуть больше, однако плешь уже тронула его некогда пышную шевелюру.
              Когда паровоз скрылся за поворотом, оставив за собой медленно расходящуюся дымку, к ошалевшему контролёру подошёл его напарник, лет на семь-восемь моложе его и полная ему противоположность: низенький и полноватый.
      – Ух ты-ы! Видел? – обалдело, ещё не придя в себя от небывалого зрелища, спросил его худой. Напарник отрицательно помотал головой, не понимая о чём идёт речь. – Этот вот, как его, только сейчас промчался… Ну, скажи! Ну, на углю, помнишь? – вместо тепловозов раньше ходили… Такой вот: «Чих-пых, чих-пых, чих-пых!», – тощий, наморщив лоб, стал припоминать забытое им слово и, для наглядности, словно это могло помочь, затопал ногами, усердно работая при этом согнутыми в локтях руками. Толстячок открыл рот, как бы начиная догадываться, но ничего не произнёс и тоже приобрёл задумчивый вид. Посопев от усердия носом, он со страдальческим лицом посмотрел на своего товарища и вдруг с криком вскинул указательный палец вверх.
      – А-а-а! Я, кажется, понял, о чём это ты! Сейчас-сейчас… Подожди-подожди, сейчас скажу, как он называется! – Толстячок стал беззвучно и вяло пережёвывать губами, помогая этим своему убогому рассудку.
      Тем временем к платформе плавно подкатила электричка. Я вошёл в вагон и разместился у окна. За пыльным стеклом по-прежнему, застыв, как статуи, в глубоком раздумье стояли эти двое. Тощий, почёсывая затылок и, задрав голову вверх, смотрел куда-то в темнеющие небеса; а товарищ его, уставившись взглядом в асфальт платформы и что-то бормоча, увлечённо ковырял пальцем  в носу, словно надеялся найти там забытое ими слово…
      Поезд тронулся, я, насколько это было возможно, провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду, но картина эта до самого конца оставалась прежней…
              И тогда я подумал: а может мне всё-таки стоило дать им подсказку?