Прощание с римом новелла

Историческая справка. Фрагмент из романа "Камни Иудеи" "Прощание с Римом". Повествует о дочери царя Агриппы I, Береники, которую разрывают противоречивые чувства между приверженностью к своей стране и трагической любовью к сыну будущего императора Веспасиана. Взаимное влечение Тита и еврейской принцессы продолжалось все годы Иудейской войны и далее, вплоть до 79 года н.э, пока Тит не вступил на императорский престол. Дальнейшая связь с Береникой явилась для него угрозой военного переворота. Несмотря на обоюдную привязанность, Тит был вынужден навсегда расстаться с принцессой.

* * *
Всех душ и всякой плоти Созидатель,
Многоусердный в милости Своей,
Дай верить мне, как верил Моисей,
Пророк, Твоей достойный благодати.
Дай завершить мне книгу песнопений
Достойную Твоих благословений…
  (Григор Нарекаци. Слово к Богу, идущее из глубины сердца)

"Прощание с Римом" Новелла

Рим месяц кислев 3840 год по еврейскому летоисчислению
(ноябрь-декабрь 79 года н.э.)

Декабрьские иды 932 года от основания Рима выдались нехолодные и солнечные. Одинокая женщина зрелого возраста неторопливо шла берегом Тибра. На почтительном удалении её сопровождал небольшой отряд из преторианской когорты. Спустившись с Палантина поздним утром, четвёрка рослых солдат вот уже добрую половину дня кружила за знатной матроной по нескончаемым улицам города и лишь затем направилась в сторону реки, где Цезетийская улица привела их к Приречным воротам. С её согласия они наскоро перекусили в придорожной харчевне и тронулись дальше. Недовольные, дожёвывая на ходу, выходцы из Цисальпинской Галлии угрюмо тащились за ней и брюзжали вполголоса на своём непонятном языке.

Марсово Поле встречало прибывающих свежим ветром и толпами горожан. Казалось, в этой низине "золотой Рим расшвыривает свои богатства", а идиллические "прогулки, беседы, чтение… портики, тенистые аллеи, вода Vigro, термы…" являются его основным и единственным смыслом настоящей жизни. Был последний день Плебейских Игр и окрестные аграрии, успешно распродав продукты земледелия, устремлялись сюда в поисках необходимых товаров для своих разросшихся семей и перестроенных поместий.

Весёлая оживлённость царила у портика Минуция, где в преддверии праздника Цецеры происходила ежемесячная раздача хлеба. Неимущие жители Urbs, обладающие правом на даровой хлеб, с задорными шутками теснились в десятках недлинных очередях. Более невоздержанные, несмотря на уверения весовщиков, потрясали мешками и выкрикивали проклятия в адрес массы "еврейских нахлебников", вот уже добрый десяток лет полонившие все стройки города. Обвиняя бесчисленных пленников в волчьем голоде, они размахивали своими "хлебными тессерами", очевидно считая, что из записанных на дощечках пяти модий зерна на их долю сегодня не придётся и двух.

Прикрыв вспыхнувшее лицо краем паллы, женщина ускорила шаг и только достигнув Филиппов портик, с прежней неспешностью обогнула его западную оконечность. С низкого подиума под нетерпеливое нытьё нуждающихся раздавались "цезарские гостинцы". Тут же у стены ходко распродавались женские гребни, веерообразные каркасы под высокие причёски и различные накладки из сухих трав, волос и морских водорослей. Уныло окинув взглядом размеченные краской квадраты, где лучшие мастера причёсок предлагали свои услуги римским щёголям и модницам, она направилась в сторону Капитолийского холма.

Смотревшие до этого исподлобья, преторианцы повеселели, ибо пройдя вдоль Сервиева вала к Юлиевым Септам, они неминуемо вышли бы на Via Lata, а там городской улицей наверняка вернулись бы на Палантин. Вознамериваясь завершить затянувшееся путешествие, охрана пришла в отчаяние, когда матрона не сворачивая, пересекла Широкую дорогу и ступила под сень лавровых деревьев Агриппова парка. Миновав великолепный перистиль Виспансии, она несколько оживилась, когда приблизилась к колоннаде здания, посвящённого древним мореплавателям. Только теперь конечная цель затянувшейся "кампании", а иначе никак не назовёшь, стала им очевидна, когда подопечная остановилась перед портиком Аргонавтов. Полюбовавшись изображением всеизвестной картины "Взятие золотого руна", она прошла к торцевой стороне подия и по ступеням взошла в крытую галерею. Ряды снежно-белых пилонов большим прямоугольником обрамляли прекрасный сад. Среди платановых и лавровых деревьев высились статуи, а по тенистым аллеям прогуливались отдыхающие. Очевидно, раздумывая, женщина нерешительно направилась в ту часть, где толпившийся народ рассматривал развешанные по стенам шедевры прославленных и изрядно нашумевших живописцев. Работы же менее заметных, а то и вовсе никому не известных рисовальщиков, скромно теснились рядами снизу, но как бы в награду, размыто отражались в гладких поверхностях плит розовато-белого каррарского мрамора.

Вместе с тем сдержанность её походки и бросающаяся в глаза причастность, говорили о том, что в этот мир изящного искусства она пришла не впервые. Женщина излишне пристально вглядывалась в бессмертные творения, точно в исходящем свете от изображённых фигур и пейзажей, пыталась заново перевесить на весах судьбы своё благословенное прошлое и нынешнее, такое горькое и безотрадное.
Чем заменить моё двенадцатилетнее счастье? В чём согрешила я? Что желала сама и была желанной? — в отчаянии спрашивала себя Береника, — Или, как редким цветком, наслаждалась благоуханием того, кем неустанно обладала и задыхалась от ниспосланной Всевышним благодати? А может в том, что по собственному побуждению облюбовала горькую слепоту?

Метание невесёлых мыслей приостановил глухой стук. Её мягкий башмачок из красной кожи неосторожно задел одну из картин, к которой тотчас метнулась узкая кисть руки с разноцветьем пятнышек неотмытого воска.

— О, прости мою неловкость, юноша.

— Падение какого-то рисунка не самое злое падение, — лицо молодого человека, смотревшего снизу вверх, выражало не меньшее смущение, — Я сам виноват, поторопился собрать всё своё в кучу. Мне уже пора уходить.

Он встал. Как странно, юноша оказался с ней одного роста и очертания крупного лица с мягко выдвинутым вперёд округлым подбородком определённо напомнили ей того, прежнего Тита. Женщина с трудом отвела взгляд, с приметной учтивостью посмотрела на картину и… замерла.

— К сожалению, одарённость – удел избранных богами. С утра не продал ни одной картины, — скорее для себя, извиняющимся тоном пробормотал молодой художник.

Он проследил за взглядом знатной особы, уставившейся в небольшую, только что поднятую с пола доску. На древесном прямоугольнике в потоке восковых красок сиял дышащий жизнью женский лик. Молодая мать в страхе обеими руками прижимала к груди младенца. Заинтересованность женщины удивляло и радовало, потому, как впервые кто-то всерьёз заинтересовался его рисунками.

— О, Милосердный! Скажи… скажи, зачем она на меня так смотрит?! Потому, что я еврейка?! — сдавленный голос незнакомки ошеломлял, — Кто это?!

Жар охватил художника. Страстное высказывание красивой римской матроны, в котором проявилась открытая неподдельность чувств, могло означать одно: он получил признание! Его талант неопровержим! Лучшего отзыва трудно было бы представить.

— Я назвал её "Мирьям из Галилеи". О, богиня справедливости! — испытывая ответную взволнованность, он с натугой проглотил возникший в горле ком, — Но у этой картины слишком грустная предыстория. У меня в детстве погиб близкий друг. Азарию и всю его семью заподозрили в приверженстве к христианской секте и обвинили в оскорблении богов. Со многими другими поборниками их бросили в тюрьму, а затем отдали на растерзание хищникам. Но я запомнил, как однажды его отец рассказывал нам о Мирьям из Нацрата, родившей сына Иешу и утверждал, что это тот самый Сhristum, ради учения которого все они, "отпавшие от синагони" римские евреи, готовы принять смерть.

— Да, да, я слышала об этих ужасах. Ты сказал "помазанник"… Машиах… Когда-то в Кесарии мне довелось встретиться с наделавшим шума "апостолом язычников". Тогда Paulus рассказал на суде удивительный случай, как однажды в дороге его осиял свет и он услышал живой голос Сhristum из мира Грядущего: "Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Трудно тебе идти против рожна".

Они помолчали, очевидно, переживая по-своему то, что узнал и услышал каждый.
— Мой брат жаловался, что с тех пор эти слова нередко звучат в его ушах. Вот, прими это в знак моего восхищения твоим дарованием, — принцесса протянула ему небольшой, украшенный мелким жемчугом плотно набитый кошелёк, — Я покупаю все твои картины, их немедленно заберут.

— Как, все?!

— Владыка мира вдохнул в тебя Свою искру. Прими этот дар от несчастной Береники и твори, твори, дари людям счастье и радость. Прощай, — приветливые, лучащиеся теплом глаза не удерживали слёз. Она отвернулась и направилась в сторону выхода.

Растроганный, издираемый разноречивыми чувствами, задыхающийся от волнения и жалости, он смотрел вослед этой немолодой женщине и не знал, радоваться ли ему обрушившемуся на него счастью? Я должен написать её портрет! Решение пришло внезапно. Завтра же куплю лучших восковых красок и закажу у Долабеллы липовую доску. Я вожгу в дерево это милое, тронутое мельчайшими морщинками лицо, мягкий пластичный профиль, этот бесконечно тоскующий взгляд… Он вздохнул с огорчением:

— Жаль только, не смогу отразить её пленяющий слух голос. Разве он кого оставит равнодушным?! О, Berenika!

На память пришли несколько восхитительных строк из Анакреона, вычитанных им как-то в лавке у Атректа:
"Нарисуй, о лучший из художников, мою далекую подругу! Ее мягкие черные волосы и, если воск это может, нарисуй их благоухающими… Чело, белое, как слоновая кость. А для взгляда очей должен ты взять чистое пламя…. Нарисуй ей нос и щеки, смешав молоко и розы, а губы, сладко влекущими к поцелую… Одень ее в сияющий пурпур, и пусть немного просвечивает ее тело. Стой, вот я её уже вижу! Еще мгновение - и ты - воск, заговоришь!"

— Клянусь Лучезарным! Я добьюсь, заполыхают живым огнём её золотистые глаза, не иначе как впитавшие цвет древнего харпакса, что с реки Эридан!

Маленький отряд проходил "мрачный Форум", когда старший из кельтов, поминая недобрым словом всех римских богов, проворчал, что если они так и будут до захода солнца шляться за этой vetus cunnus, то свой кусок жареного вымени увидят не раньше следующего утра.

Эмилиева базилика встречала гуляющих непривычной безмятежностью. Ввиду праздников, продажи у стен отменялись, дабы своим шумом торговцы и менялы не мешали авгурам толковать волю богов. Тем не менее на ступенях у крайней, более низкой и узкой аркады всё же велись мелкие торги. Здесь же под негромкие споры заключался и сговор. На площади, простиравшейся от здания Эмилия Фульвия до Священной дороги, у самой обочины скучилась большая группа "золотой молодёжи", единственным развлечением которой составляло разглядывание новомодных причёсок и одежд прохаживающихся горожан, а также разглашение свежих сплетен и взаимное выведывание подноготных тайн.

Среди празднично одетой массы народа, порознь и толпами бесцельно разгуливающих по дороге, брела одинокая женщина в сопровождении вооружённых преторианцев. Неожиданно со стороны лестницы, спускавшейся к северной оконечности Палатина, показалось плывущее над головами кресло, выточенные рукояти которого несли на своих плечах четверо рослых нубийца. При каждом их шаге изящно изогнутое изголовье вскипало на солнце золотыми арабесками. Приблизившись, рабы опустили перед ней свою ношу, но женщина подала знак, что в услугах пока не нуждается и обойдя носилки, продолжила путь.

— "…Алмаз драгоценный, тем знаменитый,
Что красовался на пальце самой Береники: когда-то
Дал его варвар блуднице, — сестре он подарен Агриппой…"

Дурашливо кривляясь, пропел искусной фистулой невысокого роста юноша. Его хрупкую фигуру, облачённую в мягкую, цвета гиацинта, женственную тунику с длинными рукавами обвивало зеленоватого цвета покрывало.

— Ты с ума сошёл! Замолчи! — толкнул в бок его близкий друг, — Стишки Ювенала сегодня небезвредны для здоровья.
Но Терентилий не утерпел дочитать, ощекотав ухо Дентата замысловато завитыми локонами:

— "…Там, где цари обнажением ног отмечают субботу,
И по старинке ещё доживают до старости свиньи".

— Упрямец! Забыл где насмешник сейчас обитает? "Обезлюдевшие Кумы" не лучшее место для составления острот.

— А ты всё опасаешься остаться без головы, подобно языкатому Геранту? Он был слишком безрассуден, потому и остался без неё. Поверь, если на первых порах наш Titus, сродни льву, и бросался на длинные языки, то теперь, взойдя на престол, его пыл поубавился. Дошло наконец, что не ему перечеканивать монеты. Ты только приглядись к ней, разве её вид тебе ни о чём не говорит? Да проигравшие состояние и то выглядят лучше. А ведь до последнего метила на супружеское ложе!
— Слава богам! Они не позволили свершиться кощунству! Столько пролито крови и всё для того, чтобы "первой женщиной Рима" стала видавшая виды еврейка? — с задумчивым видом повторил отцовские слова сын префекта вигилов, — Даже в предсмертные дни Vespasianus не скрывал, что никогда не допустит этого.
Злорадные взгляды молодых людей до последнего провожали ту, которая замахнулась когда-то на несбыточные надежды.

Присланные державной рукой, носильщики не смели отстать от госпожи. Но ширина Священной дороги у подножья Палантина не превышала семи локтей и ввиду усиливающейся плотности встречных толп по приказу старшего пустые носилки передвинули во главу их небольшого отряда.

Густо заросшие высоким кустарником склоны холма выглядели по-зимнему неприветливо. Свинцово-серые, покрытые колючими, непроходимыми зарослями, они оживали ранней весной, в одночасье, покрываясь мелкими, похожими на свежевыпавшие снежинки, бутонами цветущего терновника. О, как давно это было! Береника отвернулась. Её взгляд остановился по левую сторону дороги, где дыбилась чёрными провалами сводов заброшенная махина "Золотого дома". Подобно впавшему в сон левиафану, тянулась вдоль ряда гранитных устоев эта каменная громада, всякий раз вызывая у зревших невольное восхищение. Но странно, не могильной обречённостью веяло от порушенных тройных портиков. Продымлённые прошлым пожаром, дышали они для неё былым упоением. Сюда, в некогда сверкающий мир благодати, впервые привёл её Тит. Здесь, под золотым куполом декламировал ей стихи Катулла, а там, подле исполинской статуи Нерона сочинял для неё собственные строфы и тут же напевал их под голос кифары:

"…И породившему время, не сокрыть глаз медовых огонь… не сотрёт Нестареющий Сhronos чёрный шёлк этих тонких бровей…"

Печальная улыбка тронула запёкшиеся уголки губы. В тот вечер в Палантинский дворец им завезли обещанные Титом две большие амфоры ослиного молока. Освежённая "эликсиром юности", испытывая лёгкость, точно заново Пенорожденная, явилась она в просторный триклиний, где в нетерпеливости дожидался её возлюбленный. Пряный аромат перечной травы воспарялся над запечённым ягнёнком. Уснащённое чабером и дамасскими сливами, одним своим запахом блюдо дурманило не хуже вина. Несмотря на то, первый же ломтик вырезки, вложенный в его рот рукою Береники, заставил Тита удивлённо вытянуть физиономию. Нежное мясо оказалось абсолютно безвкусным. Полное отсутствие соли возмутило его. Он было собрался призвать к ответу повара, но та же рука остановила его порыв. Сдерживая улыбку, Береника сказала, что во всём виноваты они сами. Соль не положили по её просьбе, она хотела более наглядно ответить на его вопрос, заданный им накануне:

— Чем же особенным отличался "хлеб с неба", что иудейский бог с таким усердием посылал евреям во время их сорокалетнего странствия?
 
Манна, как и любая другая пища, не добытая трудом, объяснила она, для человека часто случается безвкусной, в то время как кусок чёрствой лепёшки для хлебопашца бывает слаще мёда. Полушутливо пересказывая поучение, услышанное в детстве от няни, счастливая Береника ещё не догадывалась, какой убийственный урок задаст ей самой жестокосердный Рим. А тогда, услышав столь необычную историю, Тит долго хохотал, восклицая при этом, что теперь просто обязан съесть большой кусок пресного мяса, а взамен соли испробовать этой же ночью нежную плоть еврейской богини.

Погружённая в раздумья, Береника едва не ткнулась в спину одного из носильщиков. Подняла взгляд и со смешанным чувством облегчения и грусти осознала – её затянувшееся прощание с Римом завершилось. Солнце клонилось к западу и тень Палантина накрыла часть ложбины, а с ней и величественное сооружение Amphitheatrum Flavium, тройными арочными ярусами вздымавшееся над некогда иссушённым прудом. Третий, самый верхний, ещё незавершённый этаж амфитеатра, освещаемый вечерними лучами, щерился каменистыми изломами, начатками арок и строительными лесами. Было видно, как рабочие, закончив сверление последних, поднятых к ним плит травертина, скрепляли кладку железными скобами, в то время, как остальные каменщики поспешно доскрёбывали деревянными лопатками раствор и выкладывали на него оставшиеся кирпичи.

Округлая площадь, образованная перекрестьем двух главных городских улиц и новой подъездной дорогой к западному входу амфитеатра в последние годы особо не пустовала. Сотни гуляющих приходили к Потной Мете, занимавшую центральную часть площади. Они рассаживались вокруг красно-бурого истукана, истекающему каплями воды по гладкому порфиру и без устали наблюдали за ходом работ. Знающие толк ветераны, деловито обсуждали то качество тибурского камня, размеренно подвозимого в телегах, то изящество и чистоту внешней отделки. Но приходили и другие, кто безотлучно, изо дня в день не сводил воспалённых глаз с гнувших спину еврейских каменотёсов, обкладчиков камня, плотников и ковалей. Они устраивались с утра у обочин подъездных путей. Наиболее решительные ожидали у трёхарочных входных ворот, боязливые же с опаской поглядывали из-за полуколонн. Но всех их, евреев Рима, а также прибывших из ближних и дальних земель евреев галута [изгнание], объединяла одна и та же цель – совершать мицвот [повеление, похвальные поступки].

Жаркими месяцами под палящим солнцем, в зимние дожди с промозглыми ветрами, среди сумрачных верениц утомлённых рабочих, приводимых и уводимых надзорщиками, они высматривали тех, с кем состояли в родстве, своих близких и дальних сородичей, пропавших стародавних друзей и просто знакомых. Высматривали, чтобы затем на свои сбережения, а также собранные деньги еврейских общин диаспоры [рассеяние], не рядясь, выкупать отысканных.

Внимание Береники привлекли две хрупкие девичьи фигурки, укрытые поверху кусками коричневой ткани. Как и многие из любопытствующих, они прогуливались вдоль здания, но когда поравнялись с ближайшей от поста недовершённой аркой, внезапно юркнули под тёмный свод, лишь мелькнули их головы над большой кипой розоватового туфа.

Безрадостные мысли, а может и желание отвлечься, но что-то толкнуло её направиться в ту сторону. Для начала неторопливо обогнула площадь и пропустив несколько тяжелогрузных повозок, дорогой прошла к зданию амфитеатра. И не пожалела об этом, ибо в непосредственной близи сооружение поражало намного значительнее. Своими законченными формами оно не подавляло, отягощая взгляд громадою вознесённого вверх камня. О, нет! Увенчанное божественными статуями в верхних арочных пролётах, скорее пьянило, вызывая неописуемое восхищение. Принцесса с трудом оторвалась от понравившейся ей грациозной скульптуры танцующего фавна. Скользнув взглядом по долговязым македонцам, охранявшим главный вход, направилась было дальше, к очередному перекрытию, но тут её остановил свежеизготовленный альбум, светлевший на гладкой части стены. Внушительный по размеру прямоугольник не до конца просохшей известковой побелки уже пестрел множественными извещениями о продажах, новостными листками, какими-то воззваниями. Равнодушным взором пробежала по рдеющему тексту суровых требований к сенату прислушаться к голосу стеркорариусов, "не гнушающихся вывозить из домов испражнения граждан" и не откладывая, возвести в дуумвиры Окция и Ниремия. Далее, неведомая Виргула, по-видимому, брошенная своим Терцием, укоряла супруга в отсутствии совести. В нижней строке бросилось в глаза одно объявление. Выполненное более дешёвым угольным письмом, оно мрачно гласило:
"Разыскивается! Молодой раб Вологеза… бежал в "Реховоф, что при реке". Имя его Иерахмеил, прозываемый также Тristibus [Суровый], он уроженец Махеруса, что в Перее, лет двадцати пяти от роду, среднего роста, черноволосый… с прямыми ногами… чечевичным наростом на левой стороне носа, с плохо сросшемся рубцом через левый угол рта… на правом запястье выколото имя хозяина".

— Мазаль у враха тебе, суровый Иерахмеил, — уже на ходу пробормотала женщина, от души желая соплеменнику удачи и благословения в трудном пути.

Неторопливо пройдя к тосканской полуколонне, запрокинула голову, как если бы внимательно рассматривала её капитель. Насторожённым слухом тут же уловила тонкие отголоски молитвенных слов:

                "Авину ше-ба-шамаим…"

В таком месте еврейки?! О, Отец наш в небесах! Они прославляют Твоё имя! Не раздумывая, женщина шагнула под арку.Сумрак не позволяла разглядеть, что творится в глубине сводчатой ниши, но первое, что увидела приобвыкшая к полумраку Береника, это две худенькие фигурки. Вцепившиеся друг в друга, они точно готовились принять немедленную смерть. Наброшенная на головы изветшалая шёлковая ткань оставляла открытыми на лицах лишь узкие полоски, исходящие щемящей пустотой от двух пар угольно-чёрных глаз. Словно светильники, потерявшие дар свечения, мертвенно тлели они скорбным светом, вот-вот готовые иссякнуть.
Предупреждающе вскинула ладонь:

— О, дети мои! Не бойтесь, я такая же еврейка и также верна Завету. Простите, что помешала неловко, но я слышала, вы творите здесь "службу сердца". Это неподобающее место для дщерей Сиона, к тому же небезопасное в наши дни. Отчего не пошли в бет-кнесет[синагога]?

От состоятельной незнакомки на юниц вдруг повеяло таким материнским теплом и сердечностью, что и мысли не возникло отказать в прямодушии. Горестной завязью отомкнулись сердца, ибо за все семь лет, проведённые в Риме, это были первые слова, когда на языке матери их назвали дочерями. Солёными ручейками заструились по незримым щекам бесцветные капли. Поди ж ты, разве не все слёзы выплакали иерусалимские сёстры с прочими еврейскими подростками, покуда торговый корабль вёз их к тибрскому молу? Забыть ли рыдания хрупких юнцов, коих ещё в море отбирали в добытчики серебра? Или выбросить из памяти, как с лацийских причалов растаскивали недолеток по невольничьим рынкам, а оттуда по чужим обиталищам да непотребным домам?

— В дом собрания нам дорога заказана, рибанти… не по своей воле свершали мы грех в субурских лупанариях… не предпочли смерть… — сухменными лозами переплетались горячечные слова, но страшный смысл ещё не доходил до сознания женщины, пока их руки не сорвали покрывал.

Содрогнулась от ужаса Береника, насилу удержалась, чтоб не вскричать. "Большими ранами" поражены были лица. Мясистостью гноились носы и веки, медно-красными пятнами выпячивались щёки и лбы. От бессчётных изъязвлений на головах выпадали не ко времени поседелые пряди.

— Шестой год читаем каддиш по заживо погребённым здесь. Как возвели подоснову, столкнули часть пленённых, замесью залили и близких наших из критских евреев…
Вход заступила громоздкая тень:

— Госпожа, прибыл твой вестник, просит поторопиться, говорит, в Остию следует отправиться с рассветом, — голос кельта наливался открытым недовольством, — Так чего ждать, шторма надвигаются и…

— Оставь нас! — не дослушав, прервала его Береника, — Скажи Элиаду, я скоро.

Переполненные состраданием, глаза женщины неотрывно смотрели на несчастных. Пальцы нащупали ласковую теплоту округлых бусин. Недрогнувшей рукой сняла с шеи дорогое жемчужное ожерелье, дарённое Титом, протянула решительно:

— Поезжайте за Тибр, разыщете первосвященника. Передайте, Береника, дочь Агриппы, исполняет одну из мицвот. Пусть укроет вас от чужих глаз и облегчит пребывание.

— Но как мы можем принять это?! Шалва, скажи рибанти… — взметнулась одна из сестёр, — Ха-Элохим [одно из имён бога] наложил на нас скверну!

— Нет-нет! Дочери мои! То не вашего греха печать! — вскричала Береника, — Мы станем молиться вместе! Предвечный дарует вам исцеление! Ведь сказано Иешаяху: "…во благо… сильная горесть, и Ты избавил душу мою от рва погибели, бросил все грехи мои за хребет Свой". Верьте, войдёте очищенными в Дом Всемогущего!

Неизвестно что случилось, что толкнуло их всех к этому. Извечные ли страдания женщин от поруганной молодости, крушение ли того, к чему стремились и не сумели достичь, только бросились они в объятия друг к другу. Целовали обоюдно мокрые лица и лили слёзы отчаяния, и дозывались, стеная под тёмными сводами:

      "Путеводи… в правде Твоей, ради врагов моих…" Услышь нас, Господи!
                Это мы! Это мы! Дети Твоего Завета!
                Милосердный! Мы здесь! Мы здесь!

                * * *
2000 – 2012 гг.