Поздний визит 4. Продолжение повести Поздний визит

Прилетаю — невесты нет.

Дело в воскресенье было. Телефон молчит, как обрезанный. На звонки в дверь — реакция ноль.

Зашел к соседям. Оказывается — в Анапу укатили! К морю и пальмам, на знойные пески. И надолго.

«Понятно, - сказал я себе. - Мамаша ее настропалила. Я тоже кретин: ни одного письма не написал, ни телеграммы. Тоже мне, влюбленный!»

Поехал к Володе: так, мол, и так. А он говорит:

-Слушай, баскетболист: ты мне начинаешь действовать на нервы. Какой ты артист, если глупую девчонку обработать не можешь? Возьми себя в руки.

Взял я себя в руки и — в загс, с коробкой шоколада. Уговорил заведующую перенести регистрацию. Потом опять к Володе — принес ему пленки со звуком к моему «Цветку». Попросил помочь подготовить номер.

Я решил все же показать им свою «коронку». Шесть человек допустили, а принять должны были двоих, и я, честно говоря, волновался. Последние дни жил на сплошных нервах и совершенно над собой не работал.

И — действительно! Выступил я хуже своих возможностей. Особенно неудачно получился сам момент с «Цветком». Цветок там у меня не просто символ свободы, но сам человек, его суть, его нравственное начало, ради которого и жизнь отдать небольшая цена… И вот — не получилось. Хотя внешне, наверное, выглядело пристойно. Во всяком разе, в театр меня приняли. Условно, до получения прописки.
 
Театр скоро на гастроли укатил, а я остался Люсю дожидаться…

- Люсю?! - восклицаю я изумленно. - Так это Люся?!

- Люся, Люся, - бурчит Махов. - Жизнь, мастер, и не такие фокусы выкидывает. Поставь-ка лучше еще кофейку!

Я иду на кухню и включаю газ. За окном светает.

Мы выпиваем молча по чашке кофе, и Махов продолжает.


… Лето было в разгаре, в гостиницу на этот раз я попасть не смог. Пришлось кантоваться на вокзалах. Зато в эти дни я всю Москву исходил — изъездил: и в музеях бывал, и на выставках, и в Кремле, и в Большом театре… С деньгами было негусто, но я предпочитал экономить на пище телесной.

Дождался Люсю, а она ни в какую. Уперлась, как телка перед скотобойней.

Я ей опять:

-Жить без тебя не могу.

А она говорит:

-Докажи!

Шли мы в этот момент как раз по мосту.

-Прыгни, - говорит, - с моста! Тогда, может, и поверю.

Я не раздумывая паспорт ей в руки — чтобы не размок — и бултых в Москву-реку. Потому как в театр хочу, спасу нет! И назад в Хабаровск, мне пути отрезаны.

Шмякнулся об воду — думал, все, приплыли! Но ничего, выгреб. Милиция, конечно, тут как тут. На штраф последних рублей еще и не хватило. Люсе пришлось добавлять. Но вроде поверила.

Выжал я костюмчик- благо день был жаркий, - пошли мы к ней домой. А мать все равно против. Только тут уж мы с Люсей дружным фронтом ее одолели.

Сыграли свадьбу. Не свадьба, одно унижение. С ее стороны три подружки, с моей никого. Колечки — самые дешевые, медью отливают. Никогда не думал, что у Григория Махова такая свадьба будет!

И вот брачная ночь… Кто как, а я свою первую брачную ночь ввек не забуду!

Лежим это мы с Люсей рядышком на девичьей ее кровати. Гости разошлись, теща тактично к родственникам ушла… Лежу и думаю: «Что же это я делаю, сукин сын?.. Ведь я же ее не люблю!» И чувствую, что если я и через это перешагну, то завтра так буду себе противен, что хоть опять с моста прыгай, только с камнем — чтобы не выплыть.

Лежу колода колодой. Люся тоже не шелохнется. Потом плакать начала. От ее слез я еще больше каменею.

Промаялись мы так с ней ночку, а утром она мне и сказала:

- Мать все-таки права оказалась. Фиктивно ты на мне женился, из-за прописки. А что ночью честь мою поберег — спасибо. Скажи теперь, зачем тебе прописка? Чего ты в Москве потерял?

Не знаю уж зачем, но выложил я ей всю свою театральную эпопею, а самому стыдно — сил нет.

А Люся сказала спокойно:

- Ладно, Гриша, поступай в свой театр, живи, как хочешь. Парень ты неплохой, не стану я тебе жизнь портить. Через полгода разведемся, скажем, не сошлись характерами. И… чтобы глаза мои тебя больше не видели! Убирайся!

Заревела она дурным голосом, и мне так ее жалко стало, и так ее добрые слова растрогали, что схватил я ее в охапку — она, конечно, побрыкалась немного.

- Все, - говорю, - Люська! Муж я тебе,и никаких фиктивных браков! Хочешь — здесь будем жить, хочешь — к моей маме поедем, на Сахалин. Или я буду последняя паскуда.

Начали мы жить. Она весь день на работе, теща тоже. А я сижу, лоб здоровый, книжки читаю, жду, когда театр мой с гастролей вернется.
 
Теща через неделю пилить начала: работать, мол, иди. А Люська молодец, мою сторону держит:

-Пусть Гриша к Москве привыкнет. Успеет наработаться. - Про театр ни слова.

Лето кончилось, театр вернулся. Пошел я туда, нашел Володю: вот он я, принимайте! А Володя скучный какой-то. То ли гастроли тускло прошли, то ли еще что. Мало ли забот у режиссера?

-Веселись, баскетболист! - отреагировал он на мой штамп в паспорте. - Тащи в кадры трудовую и веселись. Можешь и меня в кабак сводить, я тоже повеселюсь.

-Ну так пошли! - говорю. - Я первый перед тобой в долгу.

Специально для этого я взял у Люси четвертак. Она на пальто копила.

А он усмехнулся:

-Ты погоди благодарить! Может ты меня потом проклинать будешь… Посмотри в окно: видишь кучку? Неделями вот так ходят, месяцами… Перед каждым театром, перед каждой филармонией. Набиваются на любой концертик, на любую ролишку. Пропивают больше, чем зарабатывают… Это как болезнь. Человек вбил себе в голову, что он артист, заниматься чем-то другим ему унизительно. А таланта нет!.. Один пропил, у другого никогда не было. Жизнь кончилась, не успев начаться, поезд ушел… У тебя, конечно, талант, ты прирожденный солист. Но тебе не дадут ходу. А чуть оступишься — никто и руки не протянет.

«Да-а, - думаю, - видать, у него дела и в самом деле кислые. Мужик в миноре».

- Что-то ты, - говорю, - не туда забурил. Не одна же грязь вокруг. Сам-то ведь мне помог? А я тебе никто — ни сват ни брат. А главный? На него тоже всегда можно положиться.

Володя расхохотался.

-Наивник! - Да я тебе помогал потому, что Умов посулил мне двухкомнатную хату. Ему ты приглянулся. Но всерьез на Умова не рассчитывай: он гений, ему через человека перешагнуть — все равно что нам с тобой высморкаться.

-И как же с квартирой? - спрашиваю.

-Никак! Пустые хлопоты в казенном доме. Умел бы я делать что-нибудь путное — только бы они меня здесь и видели. Банка тараканов!.. А у тебя есть специальность, чего ты лезешь в эту петлю? Затянет — назад не выберешься!

Но я уже слишком далеко зашел, чтобы вот так — от ворот поворот. Оформился, аванс попросил. Думал, сразу роль дадут, репетировать начну. А меня — в учебную группу. Это меня-то! С готовыми номерами, идеальной пластикой и собственным шагом!

Месяц я продержался, а потом поймал в коридоре главрежа. А он мне и говорит:

-Что вы дергаетесь, юноша? Вас приняли в московский театр! Тут профессионалы работают, и благодарите Бога!.. Ту вам не Дальний Восток.

«Нет, - думаю, - видно, и в самом деле мне тут не проханжа. Так он и будут держать меня на подхвате. Мазать надо лыжи, пока мхом не оброс. Инженерия понадежнее будет».

В тот же вечер сказал я Люсе, что пойду работать на завод.

А она мне опять спокойно:

-Делай, Гриша, как знаешь. Мне главное, чтобы тебе хорошо было. Тогда и в семье у нас все будет хорошо.

Вот так и живем мы с ней уже девятнадцатый год.

Махов умолкает. За окном совсем бело.

Я смотрю на часы — половина шестого. Скоро встанет жена — ей на работу через весь город, - потом поднимать детей в школу. Голова гудит как плохо стянутый трансформатор.

-Ну и что ты скажешь теперь? - спрашивает Махов. Он смотрит на меня настороженно.

-Честно говоря, я не в восторге от того, что ты мне рассказал… деликатно начинаю я.

-Я и сам не в восторге, - перебивает он. - Восемнадцать лет в себе держал, думал, похороню. Сам вроде забывать начал, а тут письмо!

-По-моему, тебе надо съездить в Хабаровск, найти людей, которые тебя знали — того же Порубая, и как-то объясниться.

Махов задумывается. Я тоже какое-то время молчу. Потом не выдерживаю, и спрашиваю.

-А что же ты не развелся? С театром все равно не вышло.

Он смотрит на меня тускло, без выражения.

-Ничего-то ты, мастер, не понял!

И поднимается во вес свой громадный рост. Движения его гармоничны и легки, словно и не было бессонной ночи. Теперь я знаю, откуда у него это владение телом, этот артистизм. Да и многое другое стало мне понятнее в Махове: его фронда, гусарство, лихие загулы… Это все, конечно, от неуверенности в себе, от страха перед собственной несостоятельностью. И — как вторая сторона медали — махровый, беспардонный эгоизм, основанный на тайной вере в собственную исключительность. Но как же он с Люсей-то? И себя обокрал, и ее счастливой не сделал…

В спальне раздался глухой рокот будильника.
 
-Ладно, - говорит Махов. - Извини! А в Хабару я слетаю. И в Южный заскочу, давно не бывал. - В его голосе звучит привычная, самоуверенная бравада. Все-таки он позер.

-Ладно, - говорю, - не кашляй!

Он уходит. Я слышу, как одевается в спальне жена. Голова гудит.

«Черт бы побрал этого Махова! - раздраженно думаю я. - Не мог до утра потерпеть. Хамство какое!..»