Моя любимая бабушка Лидия Дмитриевна Шафранова

Её светлой памяти.

 Я познакомилась с Лидией Дмитриевной, когда пришла к ней соц. работником 8 лет назад. Подойдя к двери её этажа, я волновалась, как меня встретит новый человек. Она вышла из квартиры и, опираясь на палочку, пошла открывать мне решётчатую дверь на ступеньках. Она тут же со мной поздоровалась и от её приветствия повеяло добротой и простотой с интеллигентностью.
 Да, она была очень вежливым. интеллигентным человеком. И эта простота в общении открыла ей моё сердце. Её квартирка была совсем маленькой - балкончик и комната. Но ей этого было достаточно. Из всех немногих вещей она могла пользоваться только кроватью и столом со стулом. У неё ничего не было и она ни к чему не была привязана.
 Ей было толи 97, толи 99 лет, судя по её паспорту. Она сама говорила, что родилась в 1927г. Она жила в блокадном Ленинграде и подростком рыла окопы для обороны города. Каждый год ей присылали медаль за Ленинград. Она уже не могла читать и не видела цифры домашнего телефона, а я читала ей поздравления от губернатора и президента.
 Кушала бабушка очень мало - 1 или 2 раза в день. Газовой плитой она не пользовалась. Я покупала ей готовые блюда, которых бы мне хватило от силы на полтора дня. А она ела их по чуть-чуть дней 4-5. И больше она покупать не просила. Наверно с войны у неё осталась привычка насыщаться малым и это стало её секретом долголетия. Мне некогда было ей готовить на работе. Но когда я уволилась, я приходила к ней с домашней едой. а она ела всё также мало.
 Принося продукты, я садилась на диван считать чеки, а она садилась на табуретку рядом. Сесть в низкое кресло она не могла. Она бы из него просто не встала. Я читала цены, считала на калькуляторе общий расход. Она спокойно слушала, жалуясь на дороговизну продуктов, но ни разу не сказав ничего мне. Она говорила что-то, а я молча слушала. Я не могла тогда разговаривать с людьми, а бабушка своей добротой и хорошим отношением открыла моё сердце. Она говорила, что ей очень одиноко, что раньше на работе у неё было много друзей, а сейчас все умерли, что она хочет пройти по городу. Но её ноги ходили очень плохо и она не могла покидать квартиру. Она жаловалась, что она совсем заброшенная, одна и никто к ней не ходит. Она говорила, а я слушала.
 У неё был муж - хороший человек. Но он давно умер. Они прожили вместе более 40 лет. Об этом говорит  гравировка на подаренных им часах к 40 летию их свадьбы. Эти часы давно не ходили, но были памятью их светлых отношений.
 У бабушки дома ничего не работало. Старая проводка вывела из строя удлинитель и она боялась его включать. Бабушка боялась кнопок и не могла научиться пользоваться электрочайником и обогревателем. Воду она пила только минеральную. Я предлагала ей разогреть чайник, но она отказывалась.
 Хотя у неё работало радио. Старое радио, передававшее только рекламу лекарств и прочую ерунду. Меня это радио сильно раздражало. Я слушала бабушку и радио одновременно. А она его почти не слышала, но оно казалось ей чем-то живым в квартире. Она много раз жаловалась мне, что радио тихо работает, а я слышала его по телефону, говоря с ней. Потом она не слышала радио вовсе, но выключать его отказалась.
 Она жаловалась на соседей, что делали ремонт за стеной, на кран в кухне, что бурчал от общей с соседями трубы. Сантехника была единственным "развлечением" бабушки, постоянно ломаясь и заставляя её крутить ручку унитаза. Я говорила ей, что она так сама его скрутит, но бабушка должна была всё проверить руками.
  Она всё перепроверяла руками: не падает ли холодильник, все ли ящики у комода - трогала и пересчитывала их, не упали ли вещи на пол. Она очень плохо видела и определяла такое на ощупь. Она врядли могла меня разглядеть. Поэтому, не видя моих глаз, она называла меня красивой. Она почти не видела цвета. Зато она думала, что я одеваюсь по последней моде, хотя одежда у меня была самая простая. Зато она, как настоящая женщина, следила, хорошо ли её подстригли. Я сама стригла её пару раз. Я не умею стричь. Я просто обрезала ей волосы. Было "не очень". Но бабушка долго смотрела в зеркало, спрашивая, идёт ли ей. Я конечно сказала, что идёт.
 В день моего увольнения у бабушки случился инсульт. Она не могла говорить, но ходить могла. Я пришла к ней и вызвала скорую. Она долго не хотела ехать в больницу, но я и врач настояли. Она проверила, отключён ли газ, и поехала. Я уже не работала там, но продолжала приходить к ней в больницу. Я сказала врачу скорой помощи: "Все бы бабки умерли, а эта бы осталась!" Бабушка тогда выздоровела, снова смогла говорить. Её не выписывали одну со мной, пока за ней не приехала родственница из Питера. Так бабушка вернулась домой.
 Я сменила 2 работы, но продолжала видеться с бабушкой. Она очень медленно ходила и я подолгу звонила ей по телефону, ожидая, когда она подойдёт. Она всегда брала трубку и говорила: "Слушаю..."
 Я хотела порадовать её и приводила с собой пару раз свою собаку. Но бабушка её испугалась, как всего нового, а пёсик решил, что его хотят отдать, и захотел на улицу. Бабушка гладила собаку, но побаивалась её.
 Она всегда обнимала меня, словно хотела удержать, и держалась за мою руку. Она не хотела меня отпускать и всегда желала мне счастья. Я слушала её, думая о своём, и отвечала ей, привыкнув говорить так. Это было наше общение. Она считала меня очень доброй. Я далеко не добрый человек. Но с ней я была сама собой. Она была моим единственным другом, любившим меня не за деньги, как мои самые близкие люди.
 К ней приходили школьники каждое 9 мая. Читали стихи. Но бабушка их не слышала. Ей дарили фрукты, а у неё была на них аллергия, и она просила детей забрать фрукты себе. Их оставили, но она их отдала. Не слыша радио, бабушка спрашивала меня, всё ли хорошо в мире. Я и прочие наверно не рассказывали ей про войну. Я не хотела, чтобы волнение и ужас этого коснулись этой женщины, пережившей войну от начала до конца. Она всегда говорила: "Чтобы был мир во всём мире".
 Ей было 97 или 99 лет. Она почти не слышала телефон. Я была у неё последний раз в августе. Она не хотела меня отпускать и говорила, что хочет, чтобы я всегда была с ней. Я тоже этого хотела.
 Потом прийти не удалось. Я звонила ей и её голос был всё слабее. Она сказала, что заболела. Я понимала, что не успею к ней на следующей неделе, но сказала ей в понедельник, что приду в среду. Бабушка сказала: "Посмотрим, как я буду". Она всё понимала, как и я. И мне её было очень жалко. Она меня почти не слышала, её голос был никакой, но она как всегда спросила у меня, как мои животные, и пожелала мне счастья. Она не злилась, что умирает. Она продолжала быть доброй. Я понимала, что я до неё больше не дозвонюсь. Я дозвонилась к ней ночью следующего дня. Она не могла говорить. Только сказала: "Плохо!" и повесила трубку. Оказывается к ней тогда приехал родственник из Питера и отвёз её в больницу.
 Я приходила к дверям реанимации. Меня не впустили. Сказали, что шансов нет. Она была без сознания. Я надеюсь, ей не было больно. Хорошо умереть без сознания. Я работала неделю и пришла в больницу в выходной. Я надеялась, что бабушка жива. Но мне сказали, что она умерла.
 Она не копила барахла. У неё ничего не было и ей ничего не было нужно. Я подарила ей радио, но она вернула мне его, потому что не могла пользоваться кнопками. Я вновь и вновь относила ей это радио, а она мне его вновь и вновь возвращала.
 Она была самым добрым и светлым человеком, вспоминая которую. я плачу сейчас. Я любила её как свою бабушку. А она называла меня верным другом. Я относилась к ней так, как только относилась к своей собственной бабушке и бабушке Айрапетовой, речь о которой пойдёт в следующей миниатюре.