ЖЗЛ. Толстой и Некрасов

В 1852 году Лев Толстой, окончательно осознал, что взрослеет, и решил написать про своё детство, пока не забыл. Заодно и финансовые дела поправить – карточные долги замучили. Мужик сказал – мужик сделал. Написал повесть и назвал её, не мудрствуя лукаво – «Детство». На следующий же день отправил её в журнал "Современник", редактором которого в ту пору являлся Н. А. Некрасов.

 Последний был не только поэтом, но и успешным бизнесменом-редактором. Кроме того, он считал себя открывателем талантов (сейчас бы сказали «литературных звёзд»), поэтому прочитал повесть сам и дал почитать сотрудникам «Современника». После того, как все отозвались положительно, он написал Толстому: «Я нашёл, что эта повесть гораздо лучше, чем показалась мне с первого взгляда. Могу сказать положительно, что у вас есть талант. Вашу повесть мы напечатаем».
 
И напечатал. Только название изменил. В «Современнике» она вышла под названием «История моего детства». Льву Николаевичу это, конечно, не понравилось. Какому писателю понравится, когда редактор лезет в его шедевры?

Толстой в это время был занят: записался в артиллерию и воевал. В Москву и Питер наезжал редко, в картишки перекинуться или заглянуть к женщинам с низкой социальной ответственностью. И вот, будучи по этим делам в столице, в очередной раз проигравшись в пух и прах, решил заглянуть к редактору за гонораром.

Приехал в редакцию на извозчике с утра, прямо из клуба, абсолютно не в духе.. Зашёл к Некрасову, как был – с саблей. Не оставишь же её в пролётке у извозчика!
Некрасов встретил молодого автора радушно и налил ему чаю. Но Лев чай пить не стал, от чая его тошнило, а вина в редакции он спросить постеснялся. И чтобы не говорить с порога о деньгах, для завязки разговора он спрашивает Некрасова:
– Что же это вы, Николай Алексеевич, изменили название повести и меня не спросили? А? Я ведь дальше собираюсь писать «Отрочество», «Юность», «Молодость». Что же вы будете все названия менять? Да и кому какое дело именно до моего детства? Я мыслю масштабно и пишу о детстве человеческом вообще!

И смотрит строго так из-под бровей на Некрасова. Тот сразу почувствовал себя как-то не в своей тарелке. Во-первых, действительно накосячил. Во-вторых, у Льва меж колен сабля офицерская и разит от него перегаром яростно. Чёрт знает, что на уме этих вояк. Возьмёт, да как махнёт с оттяжкой! И сразу почувствуешь на своей шкуре, кому живётся весело, вольготно на Руси.
– Хорошо,  – говорит, – милостивый государь Лев Николаевич, название вернём, не извольте беспокоится.
  А сам третий кусок сахара гостю подкладывает и чашку поближе подвигает.

– Да уж, будьте любезны, – Лев Николаевич оглядел кабинетик редактора, ничего, вроде богато обставлен. И главный вопрос задаёт:
– Ну, уж коли я зашёл, так хотелось бы и гонорар получить. А то мне в часть пора, а деньжата кончились.

И тут Некрасову сделалось совсем плохо. Сидит перед тобой этакая глыба, такой матёрый человечище, чай с сахаром, индийский, отменного качества не пьёт, жилистые руки положил на эфес сабли и смотрит так, как будто у него только что кошелёк спёрли.
 
Чтобы понять редактора, посмотрите на портрет Льва Николаевича и представьте его с перепою, после бессонной ночи и с холодным оружием в руках.
Что делать? Денег-то нету. Да и какой уважающий себя бизнесмен платит молодому автору? Так и без штанов останешься. Прогорел же Пушкин с этим же  «Современником»! По правилу молодого надо кинуть.

 И вот Некрасов залепетал:
– Ох, извините, батюшка Лев Николаевич, я ведь забыл вас предупредить, у нас в «Современнике» правило. За первую публикацию мы не платим, гонорар положен только со второй публикации. Вот если мы с вами заключим договор, то я уж обязуюсь строго обязательно за всё платить… Клянусь честью дворянина, – а сам четвёртый кусок сахара кладёт дрожащей рукою: "Кушайте чай, граф".  Чувствует, что сейчас по законам жанра должна быть развязка.

Лев скрипнул зубами, поднялся с орехового стула. Обнажил саблю эдак на четверть, потом со стуком вогнал её в ножны, и вышел вон, грохоча сапогами, по-аглицки – не попрощавшись...

 Что тут скажешь?  Некрасову просто повезло, что уже тогда у Толстого в голове зарождалось теория о непротивлении злу насилием. А если бы был на его месте поручик Лермонтов, тот бы точно развалил редактора до седла.