Поздний визит 5. Продолжение повести Поздний визит

На работу в этот день я, конечно, опаздываю, так как не в силах следовать ритму московского утра. В итоге получаю замечание от заведующего лабораторией. Махов же появляется лишь после обеда, бодрый, как Винни-Пух, и, подмигнув мне карим глазом, проходит в кабинет шефа.

Надо сказать, что Григорий действительно светлая голова. В прежние времена именно таких и называли инженерами. Уж не знаю, чего достиг бы Махов,  останься он на хабаровском заводе, но за семь лет работы в нашем институте он получил двадцать авторских свидетельств и три иностранных патента. Это почти столько же, сколько все остальные сотрудники, вместе взятые.

Да, собственно говоря, сама наша лаборатория своим рождением обязана Махову. Это известно каждому, кто хоть мало-мальски знаком с историей института. Как и то, что защитился на этом деле Валера Сапрыкин, который пришел практически на готовое, но сумел быстро внедрить маховские разработки и стал заведующим лабораторией. Сапрыкин, конечно, великий организатор: таким, наверное, и должен быть завлаб в отраслевом НИИ… А Махов почему-то так до сих пор и тянет со своей кандидатской. Он единственный в институте старший научный сотрудник без степени и, кажется, вполне удовлетворен своим положением. Теперь, после его ночной исповеди, я догадываюсь, в чем дело.

К Сапрыкину Григорий относился снисходительно, не называя его, впрочем, мастером, а тот, понимая свою зависимость от маховского таланта, прощает ему многое из того, за что нас, простых смертных, гоняет и в хвост и в гриву.
 
Дверь в кабинет шефа остается приоткрытой, и я слышу их разговор.
 
-Валера! - говорит Махов. - Мне нужно срочно сгонять на Восток: в Хабару
 и Южный. Как у нас с командировками?

Пауза. Вид, наверное, у Сапрыкина, удивленный…

-Есть вообще-то…- произносит он не слишком уверенно. - В Восточном порту система очистки вагонов… Надо бы ее проверить. Я, правда, думал попозже кого послать, когда рыба пойдет. Да и договор еще бы один заключить. Но если очень нужно, поезжай…
 
-Привезу я тебе рыбы, не волнуйся! - перебивает его Махов. - С Сахалина привезу. И договор сделаю, ты меня знаешь.
 
-Да пожалуйста! Только ты всегда отказывался от восточных командировок…

-Надо мне, - повторяет Махов.

-Надо, значит, лети, - поспешно отступает Сапрыкин. - Все равно кого-то посылать. Слушай, Гриша! - произносит он вдруг совсем иным голосом. - Не в службу, а в дружбу. Ты все равно во Владивостоке будешь, а может, и в Хабаровске удастся… Там серия книжек Волкова вышла: «Волшебник изумрудного города». Они у нас в огромной цене, в книгообмене. На одну книжку Волкова можно двух Дюма получить. Может, тебе там попадется? А?

-Ладно, посмотрю, - без энтузиазма соглашается Махов. - Вряд ли только они лежат.

-Если что — бери больше! - наставительно добавил Сапрыкин. - Это, старик, валюта!

Махов выходит из кабинета и подходит к моему столу. Вид у него победно-снисходительный.

-Готово, мастер! Выбил из Сапрыкина командировку.
 
-Гриша! - Я смотрю ему прямо в глаза. - Надоел ты мне со своим «мастером». У меня имя есть.

Он усмехнулся в усы, но взгляд не отводит.

-Ладно, Витек, больше не буду. Я не думал, что тебе неприятно.

Нахал все-таки!

Самолет подлетал к Хабаровску.

В портфеле Махова лежала техдокументация на универсальный метод электроимпульсной очистки механических конструкций от налипания и намерзания различных материалов, как-то: лед, уголь, мука, а также пачка патентов и авторских свидетельств и большая цинковая коробка с фильмом. Он не мог появиться на родном заводе с пустыми руками.
 
Перед самой посадкой он неожиданно задремал и увидел короткий сон.

Собственно, это был даже не сон, а спонтанная вспышка памяти, которая с кинематографической ясностью вернула его в последний день детства.

Снег был бел до неправдоподобности. Миллиардами крошечных зеркальных граней он собирал лучи очнувшегося после пурги солнца и бросал их в глаза мальчика, мешал смотреть туда, где под огромным лиственничным выворотнем чернела рваная дыра, из которой неслись нервный собачий лай и глухое медвежье рычание. Черно-белые ели молча стояли окрест, а в руках у мальчика был карабин со взведенным затвором. Отец стоял за его спиной, чуть слева и тоже молчал.

Собачий лай перешел в отчаянный визг и оборвался. Из берлоги показалась взлохмаченная медвежья голова. Зверь неторопливо выбрался на снег и замер, привыкая к слепящему солнцу и тишине.

-Стреляй! - тихо сказал отец.

Мальчик прицелился в голову зверя, чуть ниже уха, и нажал курок. Он не чувствовал страха перед медведем, но боялся рассердить отца неточным выстрелом.

Лесная тишь лопнула словно от удара бича, осыпалась снежной радугой с дрогнувших еловых лап, разлетелась тревожным эхом по темным, глубоким распадкам. Мишка рявкнул, подскочил, обернулся к людям и метнулся в их сторону, могучими прыжками одолевая рыхлую тяжесть снега.

-Стреляй! - опять скомандовал отец.

Мальчик опять нажал курок, но выстрела не услышал. И карабин не толкнул его в плечо кованым прикладом.

А медведь надвигался бесшумно, как во сне, неуклюже и легко вскидывая при каждом прыжке матерый широкий зад.

Мальчику вдруг стало жарко. Горячая кровь билась в его пылающих руках, подступала к горлу, мешая дышать, тяжелым плавленым свинцом опускалась к ногам. И казалось — все силы ушли с этой горячей тяжестью.

-Затвор! - свирепо рявкнул отец.

Всхлестнутый его криком, мальчик передернул затвор и выстрелил.

Медведь на мгновение замер, взревел и, поднявшись на задние лапы, пошел на стрелка, мотая головой, и роняя на снег розовую пену. Это был пятилетний «мужик в расцвете сил», как сказал вчера о нем егерь. Убивать для него было также привычно, как выдирать из-под земли сладкие корни или ловить горбушу на перекатах быстрых сахалинских рек.

И тогда отцовская рука отшвырнула мальчика. Перед его глазами мелькнули острые вершины елей, белесое зимнее небо, спина отца в рыжем полушубке. Уже в снегу он услышал крик, яростный и страшный, нечеловеческий.
 
Когда он поднялся и отер снег с лица, отец стоял с дымящимся от крови ножом в руке. Медведь лежал у его ног. Внутри его булькало, и снег вокруг морды оседал тяжелым оранжевым пятном.

-Здоров, зверюга! - устало улыбнулся отец. - Подойди, добей.

Несколько мгновений он смотрел на отца, на кровавый нож, на медвежью тушу, по которой волнами прокатывалась предсмертная дрожь, потом повернулся и пошел прочь, глубоко увязая в рыхлой целине.

-А ну вернись! - властно крикнул отец. - Вернись, кому говорят!

Мальчик не оборачивался.

-Размазня! Слюнтяй! - неслось ему вслед. - Ничего, я еще сделаю из тебя мужчину!..

Махов очнулся в холодной испарине.

«Проклятие! - мысленно выругался он. - И сон туда же!.. Да, батя, не получился из меня супермен! С ножом на медведя мне слабо… А что получилось?» - спросил он себя, мысленно пробегая все восемнадцать лет своей московской жизни: завод, вечерний институт, лаборатория… Звезд не хватал, даже не пытался, жил как живется — плыл, короче, по течению. Изобретения? Одно или два стоящих, остальное — мелочевка, перепевы. Не об этом мечталось в юности.

«Стержня какого-то во мне нет! - с бессильным отчаянием подумал он. - Стержня! А может, я из театра напрасно ушел? А?..»

Хабаровск мало переменился с тех пор, как юный Гриша Махов покинул его, влекомый жаждой славы. Другое дело завод! Он вырос в несколько раз, вытянулся вдоль Амура, а те цеха, которые существовали при Махове, были перестроены неузнаваемо.

Он позвонил из проходной главному инженеру Белохвостову и попросил оформить пропуск. Потом спросил на всякий случай у вахтера:

-Дед, а кто у вас сейчас директором?

Порубай Олег Петрович, - ответил тот, оглядев высокую костистую фигуру пришельца, зачем-то поправил видавшую виды кобуру.

… Махов вошел в приемную. Здесь тоже все изменилось: модерная мебель, синтетический ковер во весь пол, красотка референт в «не наших» очках, телевизионный селектор… Порубай всегда шагал в ногу со временем.

-Вы Махов? Из Москвы? - спросила референт в ответ на его «Добрый день». - Анатолий Павлович ждет вас! - Вышколенным жестом она указала на обшитую японским пластиком дверь с табличкой «Главный инженер А.П.Белохвостиков».

-А директор у себя? - спросил Махов с мягкой и уверенной улыбкой столичного гостя.

-У себя, но … - Ее глаза растерянно расширились.

-Тогда я лучше к нему! - Он улыбнулся ей еще мягче и уверенней и вошел в кабинет директора, держа перед собой портфель словно щит.

Кабинет Порубая меньше всего походил на помещение, предназначенное для разносов подчиненных и многочасовых совещаний. Здесь не было ни обязательного длинного стола с двойным частоколов стульев, ни ковровой дорожки для вызываемых к «самому». Да и рабочее место директора больше походило на пуль управления ЭВМ, чем на стол администратора. Главной его деталью и был пульт, с помощью которого директор мог вызывать на одном из шести настенных телеэкранов любой участок завода. Был здесь и компьютер с цветным дисплеем, позволявший в любой миг видеть график хода производственных процессов. Вращающее кресло облегчало доступ ко всей этой технике и телефонам.

Порубай стоял спиной к двери у высокого стеллажа и листал какую-то книгу. Был он одет, как и следовало ожидать, в модный пиджак серого цвета, в котором его подтянутая фигура выглядела такой же молодой, как и двадцать лет назад, когда главный инженер Порубай азартно гонял кожаный мяч. Но он обернулся, и Махов понял, что молодость давно уступила место зрелости: перед ним стоял сорокавосьмилетний мужчина с умными, внимательными глазами и властными складками у рта, лишь отдаленно напоминавший Порубая его юности.