Измена

               Сумерки сгущались; где-то в тёмной и влажной глубине леса тяжело заухал филин.
               – По-моему, пора, – сказал Филюрин и прутиком принялся ворошить тёмно-красные угли хорошо прогоревшего костра.  Потревоженный пепел, взлетая, ложился нам на волосы, плечи, упрямо лез в ноздри. Филюрин ловко извлекал одну за другой почерневшие картофелины, и мы разбирали их по одной; дули, обжигаясь, перебрасывали из руки в руку…
               Прошло всего пять дней, как военкомат выдернул нас повестками из привычной гражданской жизни на учебные сборы, и, наверное, лишь для того, чтобы мы вспомнили о безвозвратно ушедших в прошлое армейских днях.
Палаточный городок, разместился на лесной поляне, окружённой с трёх сторон чащобой. Публика, собранная для прохождения военной переподготовки, являла собой разношерстную полутысячную массу людей различных возрастов, характеров и гражданских профессий.
               В первый же день наспех перезнакомились друг с другом, потом узнали друг друга поближе и, как-то сами собой сложились небольшие группки, члены которых  старались держаться вместе.
               Нас было пятеро – наши койки в палатке стояли рядом. Юрий Астрейко занимал место надо мной, Тарас Дзюба и Сергей Аплин спали на соседних кроватях, а Игорь Михайлов, самый старый из нас (в то время он, сорока двухлетний, казался стариком!) был из соседнего кубрика, но как-то сразу с первых же дней прибился к нам, да так и остался.
               Утром на разгрузке машины с продуктами для полевой кухни, Михайлов стащил полведра картошки, и вот, дождавшись вечера, мы тайком углубились в лес и развели костёр.
              – Тарас, соль у тебя? – спросил Астрейко, сдирая обугленную картофельную шкурку, словно снимая скальп с индейца.
              Тарас  Дзюба полез в карман гимнастёрки, вынул кулёчек, свёрнутый из газетной бумаги, и, развернув его, бережно положил на траву.
                – Кабы не я, так и лопали бы без соли, – с плохо скрываемым  самодовольством пробурчал он.
                Все с азартом принялись за трапезу. Ели молча, каждый думал о чём-то своём.
                Первым прервал молчание через несколько минут Аплин.
               –  Вот так же, у костра, ребята, я познакомился со своей первой женой. Она подошла тогда ко мне и спросила соли…
               –  Дал? – полюбопытствовал Астрейко.
               –  А как же! – улыбнулся Сергей. – Такой разве можно было отказать? Конечно, дал…
               –  А она тебе? – сострил Дзюба.
               Дружно посмеялись. Потом Астрейко уже серьёзно спросил.
               –  А чего это вы вдруг развелись?
               Аплин вздохнул, и, взяв в руки очередную картофелину, изложил нам свою печальную историю.

               «Работал я тогда, братцы, в электросетевой компании мастером. Выезжал вместе с бригадой на разные там повреждения, отключения и прочие неприятности без которых не обходится ни одно электрохозяйство города.  За бригадами были закреплены свои участки обслуживания, и обычно я работал в других районах города, далековато от своего дома.
               Но вот в один прекрасный день (как оказалось позже,  совсем для меня даже не прекрасный) мне выдали наряд на работы на той трансформаторной подстанции, что стоит прямо в нашем дворе, между двумя панельными пятиэтажками…
Собрались мы как обычно, и поехали. Когда мы прибыли на место, я, что вполне понятно, решил заскочить к себе домой. Каждый из вас, уверен, на моём месте поступил бы так же. Жена моя, Любаня, работала сутки через трое и в то утро, вернувшись с работы, должна была отсыпаться.
               Чтобы не потревожить её своим неожиданным вторжением, я, стараясь не шуметь, открыл своими ключами дверь, зашёл в прихожую и на цыпочках прокрался к спальне… То, что я увидел, описывать не буду, до сих пор оторопь берёт, хотя вам, разумеется, хотелось бы, чтобы именно этот момент я изложил как можно красочнее… Короче, если без лишних подробностей, застукал я её в постели с каким-то козлом, как говорится,  прямо на месте преступления.
               Сердце моё страшно колотилось, голова кружилась, в ушах зашумело. Они же так были увлечены любовной игрой, что даже не заметили моего появления… Первая мысль, что пришла в тот момент на ум – убить их обоих прямо там же, а потом пойти и сдаться в руки правосудию.  Но разум, слава богу, взял верх.
Я вернулся к бригаде и, оставив за старшего одного из рабочих, сославшись на семейные дела, ушёл. Не скажу, что я остался равнодушным от увиденного, всё-таки три с половиной года мы прожили душа в душу, и ни разу даже малейших подозрений в неверности моей Любани у меня не появлялось. А здесь, так внезапно, так нехорошо, всё всплыло наружу! Теперь стали понятны её периодические задержки с работы, отлучки из дома к подругам на выдуманные девичники и всё такое, чем обычно прикрываются неверные жёны. Я еле сдерживался, чтобы не совершить какую-нибудь глупость. Но что-то неведомое руководило мной и повело по верному пути.
Сначала я пошёл куда глаза глядят, для того, чтобы всё переварить в себе и, успокоившись, подумать, что мне делать дальше. И так получилось, что ноги сами собой привели меня к зданию районного суда. Я вспомнил, что именно здесь работает моя бывшая одноклассница, Маринка, с которой мы последние школьные годы сидели за одной партой, и которая испытывала ко мне плохо скрываемую симпатию. Я зашёл внутрь и без особого труда разыскал её. Поплакался Маринке, рассказав подробно о своей трагедии, и она – светлая голова! – тут же сообразила, что надо делать. Посадила меня за свой стол и заставила написать заявление о расторжении брака. Быстренько отпечатала несколько повесток в суд на имя моей жены, оформив их задним числом, сбегала к судье, объяснив ей ситуацию, (и даже, как я думаю, для убедительности несколько сгустив краски, хотя куда ещё гуще!), подписала у той бумаги. На основании моего заявления и  троекратного игнорирования ответчицей приглашения в суд, было вынесено постановление о разводе.
Вернувшись часа через полтора домой, я уже смело шагнул через порог. К тому времени Любашка была одна, кровать заправлена, следы измены заметены, ни дать, ни взять – образцовая жена! Она с напускной радостью, но с естественным удивлением бросилась мне на шею со словами: «Ой, Серёжка, ты почему так рано?». Я же, отстранив её, сунул в эту наглую и лживую физиономию постановление о расторжении брака. Она, непонимающе, заморгала накрашенными ресницами и взяла бумагу – руки её заметно дрожали. Прочитав, сначала остолбенела, потом, сообразив, что отпираться бесполезно, залилась слезами, умоляя простить, но я был непоколебим и, после того, как она на скорую руку собрала свои вещи, выставил её за дверь. Жилплощадь, к счастью, была моей, делить нам с ней было нечего. Хорошо, что детей за это время не нажили, хотя я очень этого хотел. Да, скорее всего, она и не собиралась ими обзаводиться…
Вот такая, братцы, моя печальная история…»

        –  Ну, а дальше-то как? – спросил Филюрин.
        – Как-как, обыкновенно, – смущённо пробормотал Аплин. – Через полгода я женился. А женой моей стала…
                – Ну-ка, постой! – резким жестом остановил его Дзюба. – Дай я сам угадаю…
                –  Ну, попробуй, – улыбнулся Сергей.
                –  На той самой секретарше из суда… Угадал?
                –  Попал в точку, остряк! – хохотнул Аплин. – Да, так оно и было: женился я на той школьной подруге своей, что секретаршей была в суде. И куда я раньше глядел, не знаю. Умная, красивая, хозяйственная… Через год родилась у нас дочь, а теперь ещё о наследнике подумываем…»

                Тьма стала и вовсе непроглядной. Костёр давно потух, от картошки остались одни воспоминания. Мы нехотя встали и, не говоря ни слова, побрели в сторону лагеря, откуда доносились громкие голоса –  подразделения строились на вечернюю поверку.