В. Федотов. Вариации 8

                Когда умирают наши матери…

               
«Дети… Как мало им нужны родители, когда они сами входят в возраст: товарищи, своя жизнь, будущее – так это волнует их.
Когда мама моя умерла, то я только то понял, что можно закурить папиросу открыто. И сейчас закурил. Мне было 13 лет».
                (В. Розанов. Уединенное)

«После смерти Ксении Федоровны у Дмитриева сделался гипертонический криз, и он пролежал три недели дома в строгом постельном режиме <…>
Выглядел он неважно. Он как-то сразу сдал, посерел. Еще не старик, но уже пожилой, с обмякшими щечками дяденька»
                (Ю. Трифонов. Обмен)

«…Потом вернулся Михаил и подсел к ней на кровать.
– Ничего, мать, — после долгого молчания сказал он и вздохнул. — Ничего. Переживем. Как жили, так и жить будем. Ты не сердись на меня. Я, конечно, плохой тебе сын, но уж какой есть. Переделываться теперь поздно. Лежи, мать, и не думай. Дурак я. Ох, какой я дурак! — простонал он и поднялся.
Старуха слушала, не отвечая, и уже не знала, могла она ответить или нет. Ей хотелось спать. Глаза у нее смыкались.
До вечера, до темноты, она их еще несколько раз открывала, но ненадолго, только чтобы вспомнить, где она была.
Ночью старуха умерла».
                (В. Распутин. Последний срок)


…Когда она была жива и приходилось менять памперсы, простыни, переворачивать с бока на бок, лечить пролежни, думалось в сердцах: когда же это кончится.
Теперь же, когда ее не стало и все вдруг закончилось, внутри не переставая, звучит упрекающий голос: почему был неласков, почему не поговорил с ней, не сел рядом на кровати, не взял за руку, не назвал «мамой»…
Только раз вырвалось: «Дорогая ты моя, что же ты…». И был поражен ее словами: «Откуда это?». «Что откуда?» - спрашиваю. «То, что ты сейчас сказал, из какого сочинения?» (или – книги, не помню).
И так стало обидно, а больше – стыдно за свою сдержанность, холодность. Это каким же надо быть.., чтобы родная мать не поверила, что могу так сказать сам, не из книги…
                (ночью, на вторые сутки после смерти матери)

Одна из первых мелькнувших мыслей, вызванных ее смертью, была все-таки мысль эгоистическая: хорошо ли себя вел в последние дни, часы, минуты ее жизни, не обидел ли черствым или грубым словом… Т.е. мысль, в сущности, о себе, а не о ней; как бы самому быть чистым, чтобы совесть не мучила.
                (ночью)

Кажется, она не верила до конца в то, что умрет. То просила Господа, чтобы он «прибрал ее к себе», то вдруг заводила разговор о том, что скоро встанет, будет стараться (пытаться) ходить…
                (той же ночью)

…Ей было больно, неудобно лежать, она просила («Витя! Витя! Витя!») перевернуть ее на другой бок; через пять минут – опять на другой. И только когда я, вконец измученный, сказал: «Все, лежи на спине», – и положил ее на спину, т.е. на те самые язвы, которые безуспешно лечил все эти дни, она затихла и, кажется, успокоилась…
                (той же ночью)

Ее не было слышно почти всю ночь. Только однажды послышалось знакомое постанывание, но вскоре затихло. И потом еще один раз, громче, отчетливее и короче, как будто что-то оборвалось. И больше – ни звука.
Я так и не встал, не подошел к ней. А это, возможно, был ее последний вздох-стон, извещающий о прощании с жизнью.
                (той же ночью)

Когда я увидел ее мертвой, она лежала с закрытыми глазами, склонив голову на бок, как будто спала. Только безжизненно свесившаяся правая рука, холодная и какая-то отпавшая, была рукой уже неживого человека.
                (той же ночью)

…Все думаю, как ей было тяжело, одной (хотя мы были в соседней комнате), со своими болями и тяжелыми мыслями…
                (той же ночью)

Она умирала, а я вел себя так, как будто ничего особенного не происходило. Шло ли это от эгоистического чувства (равнодушия?), отметающего (отодвигающего) в сторону все, что не затрагивает тебя лично? Или в этом сказалось подспудное желание не думать о смерти? Ни словом, ни движением не показать, что знаю о ее неотвратимом приближении? Не знаю… Не умею выразить.
                той же ночью)

Теперь я понимаю, чего так не хватало моей бедной матери в последние годы нашей совместной жизни.
Ей не хватало ласкового слова, теплого прикосновения, участливого взгляда. Ей очень хотелось, чтобы ее сын (т.е. я, черт меня побери) назвал ее «мамой», взял за руку, пощупал пульс, поговорил о здоровье, успокоил...
Ей не хватало всего того, чего так не хватает теперь мне при встречах с моим взрослым, семейным сыном...
(полтора года спустя после смерти матери; в московской квартире сына)

Примечание к написанному. Когда умирают наши матери, в  нашем сердце поселяется печаль. Она то ослабевает, то усиливается, но никуда не уходит. И мы живем с ней… До тех пор живем, пока сами не станем такой же печалью, но уже для своих собственных детей.