Несделанный автопортрет

    
               
                Из серии «Бабушкины истории».
    
    Вышла я от умирающей коллеги и сразу поехала в «Гремячую гриву».
    Там хорошо. Тепло солнца и золото осени явились одновременно. Светятся против солнца листья берез, оттеняются стволами сосен. Дерен с названием «белый»  стал бордовым  и теперь служит акцентом в пейзаже.
    Я этот лес и раньше любила,  но теперь, когда  в нем бережно провели аллеи, скамейки из толстых брусьев расставили там и сям, панорамы открыли, красота его стала - неописуема.
    Дошла я до Смотровой поляны (имя ей такое придумали), уселась на  такие два лакированных бруса на металлических ножках и - затихла. Любуюсь. Передо мной рама из желтой листвы и зеленой хвои, впереди под обрывом лес и здания Академгородка (а неплохо смотрятся, однако),  вдали  на другом берегу невидимого за лесом Енисея- Саяны  с длинными тенями на изгибах форм.
      «Господи!  - думаю. - Благодарю тебя и всех-всех-всех, кто придумал всё это, кто создал. Благодарю за то, что жива до сих пор и даже здорова, за то, что могу видеть такую удивительную красоту. И, знаешь, Господи,  я счастлива». Вот так сижу и млею по стариковски на солнышке.
    Чуть слева и сзади от меня на такой же  скамейке щебечут девушки. Человек пять. Видимо, студентки из универа, отсидев на лекциях,   дошли досюда – день же такой  замечательный после холодухи и хмари.
    Чуть впереди от них, уже на более крутом склоне,  у края высокой травы лежит еще одна девушка. На спине, правая  рука за головой, левая- на груди. Колени согнуты. Красная куртка из-под спины видна. Смотрит, наверное,  в небо. Ей должны быть видны длинные стебли трав на фоне синего неба. Может, даже божьи коровки или другие какие букашки, по ним ползающие.  Это всё тоже должно быть очень красиво и умиротворяющее. Подумала, что сама бы тоже так улеглась, да что-то стесняюсь. 
   
   Через час  такой благодати под неумолчное щебетание  девушек,  та из них, что на траве лежала, поднялась и оказалась моей ровесницей. Ну, может, лет на пять-шесть помоложе. Стало видно  ее  суровое  лицо с опущенными уголками губ. Она деловито поправила волосы, отряхнула и надела красную куртку, вытащила из травы скандинавские палки и ушла по поляне вверх, к аллее. На девушек, что, как воробьи, не умолкали ни на секунду,  не бросила даже короткого взгляда.
    «Что ж у нее лицо-то такое? - подумала я. - У человека, так долго смотревшего в небо, оно должно быть расправленно-благостным». Непонятно мне даже стало. «Вот  у меня,  - подумала-  оно точно сейчас благостное и  озаренное".
     Достала сотик, навела на себя камеру, чтоб убедиться. И увидала суровое лицо с тонкими  губами и двумя резкими складками между бровей. Здрасьте-пожалте,  а где же та благостность, которую я сейчас чувствую? Погримасничала перед камерой, чтобы она на лице  проявилась. Не получается. Взгляд серьезный, пронзительный. «Ну что ж, - смирилась, -  хоть видно, что умная». Автофотопортрет, что теперь называется «селфи»,  делать не стала. На что смотреть? Не на что.  Благостное настроение куда-то  пропало, я встала и  пошла вверх, к стоянке.
      Уже за рулем, застряв в пробке,  вспомнила,  что я, как и та женщина,  даже мельком не взглянула на  девушек-птичек, что так и продолжали щебетать на соседней скамейке.  «Интересно, почему это неинтересно?" – подумала.  "Да потому, - ответила сама себе,  - что всё это давным-давно  пройдено и на десять рядов понятно. А вот та пожилая женщина, что у высокой травы лежала и в небо смотрела, вот она мне интересна. И знаешь, Господи, я, пожалуй,   теперь уже могу про нее кое-что  сочинить. Про то, что есть в ее жизни, было и будет».