Вторая древнейшая. Ученик - учитель. Послушание

УЧЕНИК — УЧИТЕЛЬ. ПОСЛУШАНИЕ
("ВТОРАЯ ДРЕВНЕЙШАЯ")

Начало https://valafila.livejournal.com/41267.html

Я пришла в комсомольскую газету, не имея ни малейшего представления об этой работе, об этом мире. Я никогда не стремилась стать журналистом. Я вообще имела весьма смутное представление о том, чем я хочу заниматься в жизни. Мать меня учила быть прилежной и примерной, ориентироваться на мнение окружающих. Я многое могла, но не знала своего призвания. Я была в том замечательном возрасте, когда, кажется все возможно и достижимо, и в том состоянии, когда многое интересно, но без конкретной цели.

Я пришла в «молодежку» выполнить поручение моего Учителя — стать тем, кем, в силу сложных личных обстоятельств, не удалось в свое время стать ей самой. И я была для нее благодатным материалом для воплощения замыслов и благодарным и верным учеником, во всем беспрекословно следующим по стопам своего Учителя.

В духовных учениях это называется послушанием, при котором ученик практически «отвергается себя», полагаясь на волю Наставника. Через много лет, когда после ухода из жизни Людмилы я приду в церковь, подготовленная ею для служения «высшей цели бытия», я в полной мере осознаю тот свой непоправимый шаг.

Но в свои юные годы я вместе с Людмилой увлеченно занималась переформатированием своего сознания, образа мыслей, привычек... Я еще четко не знала, чего я хочу. Но с предельной ясностью осознавала, чего не хочу иметь, видеть и даже находиться рядом... Я уже узнала горечь предательства близких и одиночества в беде. Я сделала тот шаг, который ни одна женщина никогда не забудет и не простит себе. И поэтому я готова была выполнить все условиях единственного человека, который протянул мне руку помощи и стал другом и наставником в моей жизни.

...Я могла неплохо написать сочинение на определенную тему. Но у меня не было ни собственного стиля, ни тем более, оригинального слога. Людмила помогала мне проходить первый сложный этап моей трудовой деятельности. А он действительно был сложным. Я могла много и прилежно работать. Я быстро научилась писать не хуже и не лучше других, а так, как требовала «злоба того дня» в советское время. Я могла пахать без выходных, если требовалось... Но я еще не умела лицедействовать и приспосабливаться к особенностям характера руководства и корифеев журналистики. А без этой так называемой дипломатии в этой «древнейшей» профессии выжить невозможно. Мой опыт в молодежной газете можно назвать горьким. Я прошла и через признание, и через унижение, это называлось «гноблением», мне делали непристойные предложения и ставили неприемлемые условия....

Я уже хотела уйти из газеты и из профессии, но совершенно неожиданно ко мне обратилась редактор партийной газеты. Она уже давно следила за моим творческим ростом. К тому же к концу 80-х экономика переходила на новые рельсы — рыночные - с бригадным подрядом, молодежными стройками, КТУ (коэффициентом трудового участия), создавались совместные с иностранным капиталом предприятия. Наступал капитализм, частное дело, частный капитал. Мое дополнительное экономическое образование позволяло мне глубже разбираться в теме и писать соответствующие статьи. А ей как раз нужна была серьезная статья на эту тему. Я показала ей написанную и отвергнутую редакцией «молодежки» статью о нарождающемся предпринимательстве.

Когда через пару дней она пригласила меня к себе в кабинет и предложила должность экономического обозревателя, я даже не сразу поверила в свое счастье. Она направила меня в бухгалтерию получать повышенный гонорар за отмеченную «обкомом партии» актуальную публикацию, а сама написала запрос в «молодежку» о моем переводе.

С редактором-женщиной работать было гораздо легче и свободнее. От меня ей нужны были только статьи хорошего качества и отвечающие запросам главного учредителя — обкома партии. Ну и конечно, я уже на предыдущем горьком опыте научилась без особой необходимости не высказывать свое мнение по поводу чьих-то, на мой взгляд, средних и ниже среднего материалов, и при случае умела подчеркнуть значимость всех редакционных корифеев, на которых «держится имидж газеты».

Людмила неизменно оставалась моим учителем и другом по жизни. Она читала все мои статьи до их выхода и помогала увидеть, где и как их можно сделать лучше. А я стала первым слушателем ее стихов, которые я высоко ценила и очень любила, наравне с поэзией Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Александра Блока и других поэтов «серебряного века», и параллельно я была корректором ее стихов.

Казалось, жизнь вошла в нормальную колею, наладилась.

Но однажды нашего редактора уволили, найдя какую-то оплошность, что несложно в каждодневной текучке. Не помогли стояния всего коллектива газеты у обкома с протестами. Мы еще надеялись на справедливость, но решение поставить своего чиновника редактором и приватизировать газету было уже принято.

С этим чиновником-редактором ситуация изменилась кардинально и для меня и для всего коллектива. Новому редактору и хозяину газеты были неведомы понятия журналистской этики. Его критерии оценок были иными: он пришел не «сеять разумное, доброе, вечное», а заниматься торговлей во всех смыслах этого слова. «Вторая древнейшая» профессия — журналистика отвечала его интересам. Многие сотрудники приспособились, кто не смог, ушел. Я пыталась продолжать работать в привычных темах развития экономики и промышленности в новых условиях, тем более, что было мало желающих писать про «цифры и железки». Но этот чиновник совсем скоро выставил мне условия, при которых я более не могла оставаться в редакции. Этот партийный чин считал журналистику даже не второй, а первой древнейшей профессией, и совершенно не церемонился в требованиях.

Людмила была также категорична: увольнение и только.

Мы никогда не обсуждали, что путь ученичества для меня не предполагает никакой «личной жизни». Это было негласно и априори. Но я никогда и не думала, что таково мое пожизненное условие. Я понимала, что мне потребуется много сил и времени на собственное преобразование, на выход из одной среды обитания в другую, совершенно отличную... Я понимала, что Людмила вкладывается в меня с полной отдачей. И я не только ценила это. Я служила ее принципам, ее правилам и, в меру своего понимания, помогала в наших уже общих жизненных тяготах. Эта совместная жизнь — работа — творчество сделала нас близкими и родными людьми.

Ее таланты были бесспорны. Ее ценили в ее круге, ею восхищались... Но она не была признана на официальном уровне, который, единственный, дает право называться и слыть. Но она не страдала комплексом непризнанного гения. Она просто была гением. Она страдала от другого. «Проклятие таланта» или «трагедия гения» - это одиночество. Как определил Шопенгауэр сей «жребий всех выдающихся людей».

Я думаю, что мое появление в ее жизни было отчасти решением этой проблемы. Я не могу назвать себя ученицей, достойной своего Учителя. Но только достойной ее вдохновения, которое выражалось в стихах, рисунках, моих портретах и даже оформлении моего внешнего вида.

"красота твоя — столько шороху! Евангелие для слепца»...

«...потому что красивая... молиться или насиловать...»

«...тебе спасибо тихое скажу лишь за одно твое существованье...»

«...любуясь вами, забываюсь часто...»

«...душе душа необходима, и пуще кровного родства...»

«...обманутая раз поверила еще...»

«...и одарил и наказал тобою...»

«...зачем орлицей над орленком, я над тобой, чужим ребенком...»

Теперь я многое могу понять, «земную жизнь пройдя до половины», что союз учителя и ученика всегда творческий для двоих, и они растут вместе, как сказал Конфуций. И что учитель также нуждается в ученике, как и ученик в учителе, потому что «уча других, мы учимся сами» по Сенеке. И что плох тот ученик, который не превосходит своего учителя, по Леонардо да Винчи... Но я так и не разгадала — зачем меня, такую «призывно яркую», «танцевально-сексуальную», «вызывающую только одно желание»... надо было бросать в эту «вторую древнейшую профессию»?! Зачем, зная нравы и обычаи этой полусветской публики, было подвергать меня тяжелейшим испытаниям и постоянным душевным терзаниям...

Может быть, об этом ее стихотворение...


ДИАЛЕКТИКА ВЕКА

Предает ученик учителя,
Сын предает отца.
Брат — брата...
Сегодня узка и непоучительна
Эта антимораль - утрата
Ветхозаветной лирики.
Сегодня -
В агонии мир-калека!
И потому -
Да здравствует диалектика!
Сегодня,
В конце беззаветного века,
Учитель предает ученика!
Мать — сына,
Поэт — свое слово,
А я... предаю тебя.





Vala Fila