4. Митрополит и король

4. МИТРОПОЛИТ И КОРОЛЬ. В начале 30-х годов московскому правительству все свое внимание вновь пришлось переключить на Тверь. Придерживаясь старого доброго правила «не хочешь быть съеденным - съешь первым», Калита делал все для того, чтобы ослабить своего кровного врага, и в первую очередь путем переманивания к себе на службу богатейших тверских бояр. Однако, несмотря ни на что, Тверь, словно птица Феникс медленно и неуклонно восставала из пепла и нищеты, набирала былую силу.

В 1330 году после долгих скитаний по Европе на Русь возвратился беглый тверской князь Александр Михайлович. Обосновался он в Пскове, где ему вновь оказали очень теплый прием. Как и в прошлый раз, горожане посадили князя-изгоя на свой стол в надежде на то, что сын Михаила Тверского поможет им окончательно освободиться от опеки Великого Новгорода. Эти сепаратистские устремления псковитян идеально вписывались как в планы самого Александра, так и в планы его главного спонсора - Гедемина, который давно уже зарился и на Псков, и на Смоленск, и на сам Великий Новгород. Заглотить все сразу король был не в силах и потому, чтобы не подавиться, ему приходилось отламывать от Руси по кусочку. Псковские «сепаратисты» и опальный тверской князь очень быстро нашли общий язык. Первым их совместным предприятием стало снаряжение посольства на Волынь к Феогносту с просьбой учредить особую, отдельную от Новгорода псковскую епископию. Епископом в Псков предлагалось рукоположить игумена Арсения, который между карьерным ростом и церковным единством выбрал то, что лично ему было и ближе, и понятнее. Раскольник Арсений, не мешкая ни минуты, отправился в путь и без каких-либо приключений через Литву добрался до ставки митрополита. Его новгородскому оппоненту Василию Калике повезло куда меньше. Василий и шагу не успел ступить по литовской территории, как был схвачен и препровожден в темницу.

Обеспокоенные судьбой своего духовного лидера новгородцы несколько недель безуспешно пытались договориться с королем о его выкупе, но стареющий Гедемин, ожидая вестей от Арсения, всячески тянул время, выдвигая вечникам одно невыполнимое условие за другим. Желая, приблизить тот вожделенный момент, когда в северной русской столице усядутся, наконец, его наместники, великий литовский полководец, решил на этот раз прибегнуть к тактике русских князей, пустив в ход банальный шантаж. Однако взять новгородцев «на характер» не удавалось еще никому, а потому выполнить главное требование Гедемина и принять к себе князем его сына Наримонта вечники отказались сразу и наотрез. После долгих препирательств сошлись на том, что королевичу «в отчину и дедину ему и детям его» достанутся Ладога, Ореховец, Корельский городок и половина Копорья. Только после этого стороны ударили по рукам, и Василий Калика продолжил свой путь.

Меж тем, беззастенчивая наглость, с какой Гедемин вмешался в сугубо церковные дела, решила участь игумена Арсения. Феогност, который, как известно, в церковных делах не желал зависеть ни от Москвы, ни от Вильно, даже и говорить не захотел о возможности дробления псковско-новгородской епископии. Он оставил все, как было, возведя в епископский сан Василия Калику.

Вообще отношения митрополита всея Руси с литовскими властями день ото дня становились все более напряженными. Язычник Гедемин никакого трепета перед русским первосвященником не испытывал и, уж тем более, не собирался ложиться костьми на пути католических проповедников, стремительно наполнявших Литву и Юго-Западную Русь. Набиравшие силу шатания в вере, коим ни русские, ни литовские власти никакого противодействия не оказывали, а также постоянные перепалки с высокопоставленными язычниками из ближайшего окружения Гедемина окончательно убедили Феогноста в тщетности всех его попыток утвердить в Литве православие. Отныне, на бескрайних просторах Киевской Руси оставалось только одно место, где ему действительно были рады. Там среди дремучих заокских лесов в небольших бревенчатых храмах жила Церковь, служению которой Феогност посвятил всю свою жизнь. Там, в Москве, великий князь Иван возводил один храм за другим, сумев за неполные семь лет выстроить у себя в столице пять белокаменных соборов, среди которых были и две великие святыни Руси: Успенский Собор, заложенный еще стараниями митрополита Петра, и Архангельский Собор, ставший в последствии усыпальницей московского княжеского дома. Туда, на север, где все, от простых смердов до великого князя, были готовы стать опорой Православной Церкви, уставший от бесплодной борьбы с литовской знатью Феогност и направил, наконец, свои стопы.

Сейчас, из нашего «прекрасного далёка», мы уже можем с определенной долей уверенности утверждать, что король «всех литовцев и многих русских» Гедемин совершил ошибку для него непростительную. Этот парень, при всех его несомненных достоинствах, не умел, оказывается, смотреть в будущее. Он слишком пренебрежительно отнесся к Русской Церкви и сам лишил себя и своих преемников возможности опереться на поддержку мощной организации, влияние которой в ту пору распространялось на всю Восточную Европу, включая Сарай и, частично, Волжскую Булгарию. Никогда еще Литва не была так сильна, как при Гедемине, и никогда больше Вильнюс не будет так близок к возможности стать столицей Великой России, или Великой Литвы в границах нынешней России. Но, не всем же казакам в атаманах ходить. Ему предложили, он отказался, значит, предложат кому-нибудь другому.

Единственное, что может еще хоть как-то извинить Гедемина за его недальновидность, так это то, что король в ту пору оказался на перепутье. Ему приходилось одновременно и Русь завоевывать, и немецкий «натиск на Восток» сдерживать. И если на русском направлении у него особых проблем не возникало, то на западе проблемы рождались одна за другой. Вот почему дружественные отношения с папой были на взгляд литовского государя куда предпочтительнее возможности его сближения с русским митрополитом. Впрочем, с Ватиканом у Гедемина дружбы тоже не получилось. Он несколько раз жаловался папе Иоанну XXII на то, что крестоносцы своими набегами отвращают его подданных от принятия христианства, но стоило папским послам прибыть в Литву с тем, чтобы разобраться во всем на месте, против них тут же восстали языческая литовская знать и православные русские жители. В конце концов, Гедемин плюнул и на папу, и на митрополита и отказался от крещения вовсе, сохранив в своих владениях многобожие в сочетании с абсолютной веротерпимостью.

В 1331 году в битве под Пловцами Гедемин Литовский в союзе с поляками разгромил войско крестоносцев и тем самым положил конец своим заигрываниям с католиками. Еще через шесть лет германский император объявил все литовские земли будущими владениями Ордена, и немецкий «натиск на Восток» усилился.