Время умерло

Смерть часто всплывает в наших разговорах — всегда не к месту. Поначалу меня это пугало, в процессе стало напоминать шутку, а сейчас я осознаю это скорее как «высказывание». Как возможность заявить мне, а через меня всему миру, что она не чувствует себя в нём как дома. Боль от времени настоящего и прошлого, по неведомой мне причине, оставила стигмату на её душе, которая начинает зудеть, когда она думает о будущем. Сложность и полнота её мыслей о смерти всегда сопровождаются надеждой на то, что она не придёт, а если и придёт, то не так скоро, как ей это кажется, а если быть ещё более точным, то не так скоро, как она этого ждёт.

Изо дня в день в моей голове, помимо попыток разобраться в предтечах этой фиксации на смерти, проходит процесс принятия её образа мышления. Трагическая его часть рано или поздно берёт верх в диалогах с ней. Это сложная эмоциональная конструкция, касаясь которой мои глаза всякий раз наполняются водой. Разрываясь вопросами о том, как я могу помочь ей, а точнее — могу ли вообще это сделать, я часто теряю суть и силу своих собственных убеждений. Страх смерти был внутри меня всегда: я даже боюсь ушибиться или просто порвать свою куртку от неудачного падения, а в её словах присутствует какая-то холодная радикальность, словно есть только два состояния без каких-либо промежутков — жизнь как она есть или щелчок в холодной пустоте. Играя в эту опасную игру, я встаю всем своим весом на оставшуюся ногу и ёрзаю ботинком, так как табу в данной ситуации всегда представляется мне лучшим решением, а пытаясь осмыслить смерть, я следую наперекор своим убеждениям, бросаю им вызов. Удивительным образом, возможно, действительно принимая её точку зрения, я понимаю, что меняюсь и больше не трепещу перед этим мыслительным экспериментом. Получаю ли я капсулу с ядом, которая взорвётся, когда я снова упаду в состояние безвременной грусти, тоски и инертности, или же это, напротив, станет панацеей, которая позволит мне преодолеть этот хронический вирус?

Я считаю каждый день с момента нашей последней встречи. Даже пытаясь обмануть самого себя, скрывая эти цифры от моей памяти или завышая их, я всё равно всегда знаю точную дату. Время стало для меня осязаемой материей, в которую я могу окунуть свои пальцы и играть ими внутри, как маленький ребёнок посреди песочницы. Каждый образ в недрах моей памяти, какой-то предмет, связанный с ней, или запах блоттеров с её любимыми ароматами всегда сообщают мне безошибочно точную цифру. Я до сих пор помню всю еду, которую я ел в перерывах между нашими встречами, помню остановки, которые проезжал, зная, что увижу её через несколько минут. Внутри меня всё начинает ходить кувырком, когда я вспоминаю мимолётную тяжесть её пальцев, которые могли бы войти в мою голову насквозь, но по неведомой мне причине всего лишь гуляли по коже моего черепа между волос. Каждое утро, открывая глаза, я на несколько секунд вижу её спящей, так, как будто бы она всё это время сладко спала со мной рядом.

Ощущение смерти, как концепции, и времени, которое я провожу без её физического присутствия, поразительным образом переплетаются в моих мыслях, словно одно усиливает другое. Обоих этих понятий я очень сильно боюсь, но в то же самое время не могу избежать — могу лишь смиренно принять и опустить свои руки. Иногда мне кажется, что после знакомства с ней время умерло, и сама концепция времени, как и смерти, стали моим главным переосмыслением внутри моих раскидистых закоулков прошлого, настоящего и будущего, обёрнутых в блестящую фольгу, как любимый ею шоколад, и спрятаны где-то впотьмах моего мозга.

Да, время действительно умерло, но только до тех пор, пока я снова не увижу её мармеладный нос, гладкие щеки и лоб с четырьмя точками, которые напоминают мне то ли созвездие, то ли игру с пунктирным рисованием из старого детского журнала.