Они придут завтра Эфраим Кишон

- Эфраим, - крикнула жена из соседней комнаты, – я уже почти готова...
Было 9:30 вечера, канун Нового года, называемого праздником Сильвестра по григорианскому календарю. Моя жёнушка сидела перед платяным шкафом со времени заката солнца и готовилась к вечеринке у Тиби по случаю окончания года у гоев.
Я напомнил ей, что мы обещали хозяевам дома прийти в 10 часов, в ответ она заметила, что все опаздывают на четверть часа, поскольку начало вечера обычно скучное, потому что ещё не возникла соответствующая атмосфера.
- Все мои платья – просто старое тряпьё, - с грустью произнесла жёнушка. – Мне нечего надеть…
Это замечание я слышу каждый раз, когда мы по какой-либо причине покидаем свой дом, например, идём на вечеринку, без всякой связи с состоянием изобилия её гардероба. Цель этого замечания – пробудить у меня чувство неполноценности по поводу моего заработка и отсутствие веры в себя перед выборами. Я абсолютно ничего не понимаю в её платьях, по-моему, все они дрянцо, но, несмотря на это, я каждый раз должен выбирать, какое платье она наденет, спрашивается, почему?!
- Есть у меня простенькое чёрное платье, - перебирает жёнушка возможности, – синее с глубоким декольте.
- Решено, - говорю я. – С декольте.
- Нет, слишком уж торжественно. Может, платье-рубашку?
- Да, мне кажется, подходяще.
- Но оно не выглядит спортивным?
- Спортивным? – Я разражаюсь смехом. -  С какой стати спортивным?
Что это такое вообще, платье-рубашка? Одному лишь Б-гу известно. Я застёгиваю ей молнию и иду в ванную бриться. Жена в это время меняет выбранную ранее пару чулок на другую: более подходящего цвета. С большим трудом она находит то, что нужно, но у найденного чулка отсутствует пара. Таков закон бытия: хорошие чулки, как и носки, всегда одиноки в жизни. Поэтому она сейчас вынуждена снять платье-рубашку и искать другую тряпку, гармонирующую с жемчужным ожерельем, которое она получила в подарок в последний день рождения от жены своего мужа.
- Уже 10, - сообщаю я, чтобы ускорить процесс переодевания. – Мы опаздываем!
- Неважно, - говорит она. – Ты услышишь на два неприличных анекдота меньше…
Я уже надел праздничные брюки, а жена всё еще колеблется: жемчужное ожерелье или серебряная брошка? Ожерелье более декоративно, но брошка впечатляет больше. Если мы придём в 11, это будет просто чудо. Я беру в руки газету. Жена подыскивает ремешок, подходящий к серебряной брошке. Она в отчаянии: у неё нет сумочки к новому лакированному ремешку. Я приступаю к написанию нескольких писем, заметок, набросков…
- Я уже готова! – кричит жена из соседней комнаты. - Иди застегнуть мне молнию!
Интересно, как выходят из положения с застёгиванием молнии разведённые женщины, мужья которых заблаговременно сбежали. По-видимому, они не ходят на вечеринки в честь дня Святого Сильвестра. И мы не пойдём. Жёнушка повязывает вокруг шеи маленький нейлоновый фартучек и начинает наводить макияж. Пока что она накладывает основу под пудру. Глаза ещё не подведены, но уже скользят по ящикам в поисках подходящих к сумочке туфель. Светлые как назло в ремонте; чёрные, на высоких каблуках хороши, но в них невозможно ходить. На низких каблуках, напротив, ходить можно, но они же низкие…
- 11! – вскипаю я. – Если не закончишь в течение считанных минут, я пойду один!
- Я уже готова, - кричит жена из другой комнаты, - ты ведь всё равно танцевать не умеешь…
Она снимает маленький нейлоновый фартучек, потому как решила одеть всё-таки простенькое чёрное платье. Зачем всё усложнять, верно? Но где же подходящие чулки? Где тёмные?  Половина двенадцатого. Я иду на хитрость: встаю и тяжёлыми шагами направляюсь к входной двери. Кричу сердитое «пока», громко хлопаю дверью (как будто я вышел!) и остаюсь, прижимаясь к стене гостиной, стараясь не дышать…
Внутри тишина. Она, как видно, сломана, моя жёнушка. Политика силы всегда была эффективной. Как говорили наши мудрецы? «Когда идёшь к жене, не забывай захватить плётку…»
Уже пять минут прошло в полной тишине. Немного не комфортно стоять так всю жизнь в гостиной. Уж не случилось ли там, в комнате, какое-нибудь несчастье?..
- Эфраим, - кричит жена, - иди, застегни мне молнию…
Она снова надела платье-рубашку, поскольку у простого черного платья разошёлся шов под рукавом. Она меняет и чулки тоже и колеблется в отношении ожерелья.
- Ну, помоги же немного, ради Б-га, - просит жена. - Что ты предлагаешь?
Я предлагаю подготовить кровать для здорового сна. Не говоря ни слова, переодеваюсь в пижаму.
- Не изображай из себя клоуна, - ворчит жёнушка, - через 10 минут я буду готова…
Двенадцать часов. Часы бьют полночь. В ресторанах гасят свечи. Спокойной ночи. Я выключаю ночник и засыпаю в постели. Последний взгляд брошен на силуэт жены, присевшей перед зеркалом в повязанном вокруг шеи маленьком нейлоновом фартучке и подрисовывающей брови. Я ненавижу этот маленький фартучек, как не ненавидели ещё никогда ни один фартучек. Как только я подумаю о нём, мои кулаки непроизвольно сжимаются. Мысленно я вижу себя ныне покойным Чарльзом Лоутоном, отрубившим, как известно, в роли Генри VIII головы шести своим жёнам. Множество впечатляющих картин вытесняют в моих мыслях одна другую. Женщин везут через беснующуюся толпу на эшафот. Женщины в повозке переодевают чулки, наносят зелёные тени вокруг глаз, а одна из них даже моет голову и красит волосы хной...
После глубокого, освежающего сна в течение часа с небольшим я проснулся в своей кровати уже в следующем году. Жена сидела перед зеркалом в голубом платье с декольте и всё еще подводила дуги бровей чёрным карандашом, кончик которого обожжён спичкой в её руках. Страшная слабость овладела всем моим существом.
«Друг мой, - прошептал мой внутренний голос, - ты женился на ненормальной женщине».
Я взглянул на часы: четверть второго. Внутренний голос прав: эта маленькая женщина в определённом плане решительно не в себе. Внезапно в моём мозгу блеснула ужасная мысль: я нахожусь в аду. Как «За запертой дверью» у Сартра, и максимальное наказание грешника – быть закрытым в маленькой комнате с переодевающейся- переодевающейся-переодевающейся вечно женщиной …
Я уже немного побаиваюсь её. Сейчас она перекладывает все свои мелкие вещицы из большой чёрной сумки в маленькую чёрную сумочку. Она почти уже одета, погодите! – за исключением причёски. Вопрос, собственно, состоит в следующем: зачесать волосы НА лоб или НАД лбом, назад? Всего одна буква, а разница заключает в себе целый мир.
- Я уже готова, - сообщает она. – Собирайся и ты…
- А что, ещё стоит идти?
- Что значит «стоит идти»? Для чего же тогда я так спешу? Не волнуйся, тебе ещё достанутся эти отвратные сосиски…
Чувствую, что она немного сердится на меня из-за того, что я недостаточно терпелив. Фартучек лежит возле неё на полу. Я тихонько протягиваю ногу, подтаскиваю его к себе пальцами ноги и ускользаю с ним на кухню. Я сжёг этот ненавистный фартук своими руками. Положил его в мойку, поджёг и с воодушевлением всматривался в пламя, как в своё время император Нерон. В воздухе распространилась вонь, но я должен был сделать это. Когда я вернулся в комнату, жёнушка почти в полной готовности стояла перед зеркалом. Я застёгиваю ей молнию на простом чёрном платье и со слипающимися после сна глазами начинаю тоже переодеваться, когда – пффф… половина второго, подошёл поезд!
Сзади, как только я посмотрел на неё сзади, я замечаю… стрелку… на её левом чулке… Как говорит народная поговорка: «меняешь носки (ну, или чулки) – меняешь всё». Господи, который на небе, сделай так, чтобы она не заметила, чтобы не обращала внимания ни на что, кроме вечеринки, если она ещё не закончилась… Ведь это на чулке сзади, эта стрелка… Сотвори чудо, Благословенный…
Я молча прошёл в свой кабинет и сел за письменный стол.
- Не трать сейчас время попусту! – кричит жена из комнаты. – Что ты там делаешь?
- Пишу сценарий.
- Ещё немного, и я буду готова.
- Разумеется!
Работа идёт замечательно. В нескольких чертах я набросал образ крупного мастера – художника, скрипача, юриста, не важно – ожидавшего многого от жизни, но этот мастер не преуспевает на своём пути, а год за годом топчется на одном месте. Почему? Из-за одной женщины, господа, которая всё время связывает его. Повествование продвигается с неожиданной лёгкостью. Мастер видит своё отчаянное положение и решает оставить женщину, которая словно путы на ногах, тормозит его движение по жизни. В ту бессонную ночь Хананэль решительно поднимается и называет себя Дрор (свобода  в переводе с иврита). «Дрор, - говорит он себе, - сейчас ты встанешь и уйдёшь отсюда как миленький…»
О, небо!
Жена сейчас в ванной, умывается. Два часа. Два часа ночи. Она решила, что цвет век слишком кричащий и надо наложить макияж заново. А для этого нужно очистить лицо от прежней косметики, помыть его, умывание, намазывание… Всё сначала! На меня накатывает волна безнадёжности.  Все вещи в комнате словно насмехаются надо мной. В продолжении такой жизни нет смысла. Я подхожу к шкафу, вынимаю прочный галстук и привязываю его к верхней перекладине оконной рамы. Покончим с этим делом в два счёта.
Жена почувствовала, что я стою на стуле:
- Прекрати, ладно? – говорит она. – Застегни мне молнию, пожалуйста. Почему ты плачешь?!
Почему я плачу? Господи, Владыка вселенной, я-то знаю, почему я плачу в половине третьего ночи, одетый в отглаженную белую рубашку, тёмный праздничный пиджак и полосатые пижамные штаны, в то время как моя жёнушка одной рукой брызгает на волосы спрей, а другой – нащупывает в шкафу перчатки. Что? Перчатки?! Невозможно поверить, что она всё-таки на этот раз закончит. Искра надежды сверкнула в ночной тьме. Всё же стоило выдержать испытание. Она действительно готова. Ещё немного, и можно будет выйти, чтобы отлично провести время. Жёнушка полна энергии, переносит содержимое маленькой чёрной сумочки в большую чёрную сумку и снимает жемчужное ожерелье. Я надеваю прямо на пижамные штаны праздничные брюки. Всё вокруг видится смутно. За окном проступает заря. Где-то в Назарете церковные колокола вызванивают  в честь нового григорианского года три часа утра. Мой нос слегка покраснел из-за давшего выход эмоциям плача. Жёнушка намекает мне, что я должен побыстрей прийти в себя и, кроме того, я зарос щетиной, так почему  я не побрился? «Я побрился, - шепчу я. – Побрился, когда ты начала переодеваться». Я направляюсь в ванную и дрожащей рукой снова сбриваю отросшую щетину. Вся моя молодость улетучилась этой ночью. Из зеркала на меня смотрит измученное лицо старика. Лицо человека, которого шпыняли всю его жизнь. Лицо мужа.
- Вечно я должна ждать тебя, - жалуется жена из комнаты.
Между тем она подбирает подходящую шляпку, потому что одна прядь волос не лежит, как полагается. Последний взгляд в зеркало, последний штрих в очерчивании  контура губ, лёгкое стряхивание лишней пудры, которая постоянно осыпается… Всё в порядке… Может, там, у Тиби, ещё осталось немного выпивки…Ну что, двигаемся?  Да, пошли… Дверь открывается, не может быть, ВЫХОДИМ! Мы отправляемся на вечеринку.
- Подожди, - жена останавливается, словно поражённая молнией, - стрелка на левом чулке…
Дальнейшее поглощено густой первобытной тьмой, из которой нет выхода. Надо мной застёгивается огромная молния. Внутри чертовой бесконечности на расстоянии в миллионы световых лет мерцают силуэты вечеринки, на которую мы не попадём никогда.