Дыхание

- Что происходит с богами, которых забыли?

- Возможно, разочарую вас, сударыня. Вероятно, они просто не существуют, - кашлянул и зашаркал, придерживаясь стены пыльного коридора, беззвучно дотрагивался до штукатурки костлявой куриной лапкой, боясь упасть. В потасканном халате - совсем двуногая моль. Впрочем, скоро растаял, раздавленный темнотой, точь-в-точь, как на одной из старых и странных картин, только там были кислотно сверкающие фонари и под ногами - золото. Год того самого, параллельно раскачавшегося времени, был утрачен.

Впоследствии мифическое полотно вызывало немалый интерес на аукционах, и однажды он его выкупил, прежде инсценировав собственную смерть, и уже под другим именем уединился в Специи, чтобы слушать по вечерам воды Лигурии.

Последнее, что я помню, своё новое имя. И бесчисленные кольца света, искрящиеся дельфиньи глаза - если бы  остроязыкие цветы газовых горелок слились с незабудками, рождение оттенка отметилось бы даже в аду. "Гори оно всё синим пламенем!".

Тело, утратившее формы, сузившись до клинка, волнующе мерцательного аспида, ловило на себя сияющие кольца. Старик явно что-то знал о космическом экстазе, но скромно промолчал. Кто он вообще?
Поэт, один из каббалистов? В том витраже сознания, переливающихся солнечных языках, были овечий сыр, смуглые рыбы-сабли, маринованные мятой баклажаны. Быть может, хищное солнце обжигало его мудрое лицо, а песчаная крупа колола ступни, и звался он калабрезе.

Ну, да! Конечно, да! Искусство есть эгрегор, как и многочисленные, новоявленные фандомы, нафаршированные взрывной энергией. Не удивляйся, если к тебе явится конфетный фантик. "Приветствую тебя, я с ромовой начинкой! Зачем звал?".
Холсты и тексты обретают сознание, как только отрастают от тебя, как от древа жизни расходятся жилистые ветки.

И архивариус, обозначим его латинской В., предпочёл скрыться за железной дверью холодного коридора, осторожно приподнимая сафьяновые голубые бабуши над золочёной сетью пола.

 - Ты ведь она? Да?... Да, ты она. Я узнал тебя. Вспомнил.
Проведя тебя по грани, пронеся над тяжёлым взглядом бездны, столь же цепким, не ослабляющим хватку, тебе дали право на вечное возвращение.
Я помню, ты рассказывала, - наощупь проследовав за дверь, слушая его сбивающееся дыхание, мы вместе оказались у кромки пророчества. О таких говорят - самосбывающиеся.

Он осторожно, будто боялся обидеть или так опасался за моё бессмертие, спрашивал и не раз, не запрещали ли боги разглашать таинство, наши с ними разговоры сообщающихся сосудов. На что я, конечно же, звонко смеялась. Заливисто.

В тот вечер на меня насаживались и томно обнимали, он разглядел в этих закольцованных нитях золотой, а я светилась под конец берлинской лазурью, разбавленной сливками.

И чей-то голос, окрашенный всё в тот же дельфиний глаз, мягко пролился во тьме:

- Когда женщина овладеет им, родится новое пророчество.

Дыхание...