Предавший себя

   
  Для участников июньской научной конференции «Искусственный интеллект: достижения и перспективы», проходившей в университете Лобачевского, организовали экскурсию по Нижнему Новгороду. Однако Никита Степанович, видный ученый из Москвы, от экскурсии отказался: этот город на Волге был ему знаком и дорог. Он жаждал вновь пройтись по улицам, хранящим отголоски его студенческой юности, воскресить в памяти счастливые мгновения. Ведь учился Никита Степанович именно здесь, в стенах университета, принимавшего конференцию.
   Студенческие годы… Ах, это не только университетские аудитории, зубрежка и бессонные ночи перед экзаменами,  шумное общежитие и тихие библиотеки, но и стипендия, и каникулы, и студенческие вечеринки, походы в кино, дружеские посиделки, прогулки по городу, полные открытий, и, конечно, студенческая любовь.

   Женат был доктор математических наук Никита Степанович уже тридцать лет… и даже с небольшим хвостиком. Но сидя на открытой веранде кафе и окидывая взглядом главную улицу города, Покровку, он думал вовсе не о супруге. Никита Степанович не переставал удивляться, как преобразилась улица, сколько появилось этих уютных кафе с открытыми верандами… Во времена его учебы такого и в помине не было… Хотя в Нижнем, тогда еще Горьком, он не был более тридцати лет, знакомый дом, где когда-то располагалась «Кулинария», отыскал сразу. Эти магазины полуфабрикатов, свежей выпечки и готовой еды были особенно популярны среди студентов и детворы. Именно здесь, в этой «Кулинарии», он впервые услышал ее смех, увидел ее, Настеньку.

Минувшие дни.
   Никита стоял за высоким столиком и допивал кофе с невероятно вкусным пирожным. Он позволил себе эту любимую сладость – заварное с кремом – за двадцать две копейки. Вчера был сдан последний экзамен зимней сессии четвёртого курса. Впереди – каникулы и долгожданная поездка домой, в деревню. Но в ту минуту он еще не знал, что завтра откажется от этой поездки, солжет родителям, что не сдал сессию и готовится к пересдаче, назначенной через десять дней, что будет усердно зубрить, чтобы не лишиться стипендии… Родители, конечно же, поверят.
Никита уже собирался уходить, но, услышав громкий, заливистый девичий смех, остановился и обернулся.
   За столиками у окна стояли три юные девушки. Высокая, в серой шапке и пальто в тон, что-то тихо рассказывала. Одна из её подруг, в синем пальто, сдавленно хихикала, прикрыв рот ладошкой. Третья, запрокинув голову, смеялась во весь голос. Белая вязаная шапочка соскользнула с её головы на пол. Густые каштановые волосы, воспользовавшись моментом, вырвались из-под ненавистных шпилек и шелковым водопадом рассыпались по плечам. Девушка в синем подняла шапку и положила её на дорожные сумки, стоящие под столом.
   Смех девушки, подобно фейерверку, рассыпался вокруг радостными искрами, осыпал Никиту, ворвался в его душу удушающей волной. Этот чистый, искренний восторг был настолько притягателен, словно магнит, что заставил его вернуться. Никита подошел к прилавку, купил себе чаю (на большее, увы, не хватило денег) и выбрал столик, откуда мог лучше разглядеть незнакомку.
   Черты ее лица были чуть крупнее общепринятого идеала. Нос, возможно, великоват, но он идеально гармонировал с круглыми щечками, на которых играли трогательные ямочки. Пухлые, ярко-красные губы приоткрывали верхний ряд белых зубов с заметной щербинкой. Немного вздернутый подбородок, высокий лоб, широкие, чуть изогнутые брови и небольшие глаза… Какого они цвета, Никита не мог разобрать со своего места.
Девушка уже не смеялась так задорно и громко, а лишь наклонив голову к подругам, что-то тихо им рассказывала.
   Никита перевел взгляд на других девушек. Да, этих вполне можно было назвать красавицами: правильные черты лица умело подчеркнуты косметикой, создавали самое выгодное впечатление. Но, мимолетно взглянув на них, юноша поспешил вернуться к простому, естественному и миловидному лицу незнакомки, лишенному особой, броской красоты.

   Никита вдруг вспомнил классификацию людей, придуманную его соседом по комнате. «Все люди делятся на четыре категории: человеки-лужи – примитивные, поверхностные, пустышки. Про них Шекспир сказал: «Что человек, когда он занят только / Сном и едой? Животное, не более», – любил цитировать сосед. Вторую категорию Вася называл «Человеки-озера», а третью – «Человеки-моря». «Есть еще гении на земле. Это «Человеки-океаны». Их мало, но они определяют…» – говорил Вася. Чего именно они там определяют, Никита сейчас не мог припомнить, поскольку слушал речи говорливого соседа почти всегда вполуха.
   И сейчас, глядя на трёх девушек, Никита впервые серьёзно задумался над Васиной теорией. «Как всё просто и понятно», – мысленно похвалил он соседа. Подружки явно уступали понравившейся ему девушке.
Всё увиденное позволило будущему математику по достоинству оценить девушку с каштановыми волосами.

Неожиданно его сухое логическое мышление дало сбой, и проснулось воображение.
«Эту девушку можно сравнить с бутоном цветка. Ее подружек… – Никита еще раз взглянул на них, – ну, с камеями. Мило и незатейливо. А Она хранит в себе тайну, красоту, чарующий аромат и… предчувствие счастья».
Сердце вдруг забилось чаще, дыхание стало неровным, во рту пересохло… Никита опустил глаза и отхлебнул остывший чай.
   Перед глазами возникла белая роза, стоявшая в литровой банке на подоконнике его комнаты в общежитии. Розу, нераскрывшийся бутон, купил Вася для своей девушки. Никита вспомнил, как, проснувшись в воскресенье, когда никуда не надо было спешить, долго смотрел на распустившийся цветок. Роза, изящно расправив белые лепестки, источала дивный аромат.
Девушка притягивала взор отражением внутреннего очарования.
Тем временем три девушки, подхватив сумки, направились к выходу.
Математический склад ума помогал ему просчитать все варианты развития событий.

   Никита выбрал наилучшее. На улице, догнав троицу, представился и непринужденно завязал разговор. Анюта, Маруся и Настя (так звали понравившуюся девушку) учились в библиотечном институте; тоже вчера сдали последний экзамен, тоже отметили это событие в «Кулинарии», а сейчас Анюта и Маруся торопятся на пригородную электричку, домой, а горьковчанка Настя их провожает.
   Возникшая между Никитой и Настей симпатия долго не отпускала их домой. Уже около десяти вечера окончательно замерзшая Настя забежала в подъезд своего дома: «Ну, от родителей влетит…», а Никита на крыльях полетел в общежитие…
Недолгие зимние студенческие каникулы влюбленные провели вместе.
Десять рублей, высланные родителями, и ночная подработка на разгрузке вагонов с друзьями-студентами помогли Никите пережить финансовый кризис. Да и Настя оказалась девушкой скромной и непритязательной.
Ежедневные свидания начинались в десять утра. В это время открывалась областная библиотека. В стенах Дворца книги, служившего и местом встреч, и уголком для общения, и источником знаний, влюбленные проводили время до обеда.
   Обедали обычно в «Столовой» там же, на Покровке. После обеда гуляли по городу, побывали почти во всех музеях, пересмотрели все фильмы, шедшие в кинотеатрах той зимой. И даже однажды сходили на спектакль в театр «Комедия» на Грузинской улице. Но как назывался спектакль, Никита сейчас не мог вспомнить. Он помнил, что Настя что-то рассказывала о спектакле, который давно хотела посмотреть… А ему хотелось в полумраке зала обнять ее, прижать к себе, почувствовать ее сбивчивое дыхание, услышать стук ее взволнованного сердца…
Они устроились, как обычно, на последнем ряду зрительного зала. Его взволнованное дыхание смешивалось с ее дыханием в головокружительном поцелуе, и сердца влюбленных бились в унисон…

   А потом бессонной ночью Никита вспоминал свои школьные влюбленности… Криво усмехнулся. Он понимал, что это была лишь проба пера – палочки-крючочки… Он учился чувствовать, познавать себя… И школьные подруги были как опытный образец… Как волнительный, приятный опыт учебы… Первая любовь – как настройка музыкального инструмента перед серьезным выступлением, перед главной игрой в жизни… Он учился настраивать скрипку, которая со временем научилась почти не фальшиво играть соло… Одинокий голос скрипки был безыскусен и прост… А сейчас Никита слышал дивное оркестровое многозвучие вселенской гармонии. Слушал и наслаждался волнующе-пленительной мелодией души и сердца…
В последний день каникул влюбленные решили с утра заняться подготовкой к новому учебному семестру и домашними делами, а встретиться договорились часа в четыре…
В ту встречу Никита почувствовал некую перемену в Насте: она была не особо разговорчива, задумчива. Они стояли на Стрелке (месте слияния Оки и Волги) и любовались багряным закатом. Никита искоса поглядывал на девушку, с тревогой отмечая, что Настя становилась для него слишком значимой; она заполняла собой все его пространство… Неожиданно сухое логическое мышление задало ему вопрос: «А хорошо ли это?» И впервые за эти две недели в душе Никиты закралось сомнение… Нет, он не разлюбил Настю… Он все еще любил ее, она была дорога ему…
И когда Настя предложила пойти к ним домой («Мама пирог испекла…»), это нежданное сомнение, заползшее в его душу, отвергло предложение любимой девушки…
Никита до сих пор помнит тот удивленный взгляд Насти, как серые глаза ее вдруг потемнели и стали огромными… Во все лицо…

***
Московский ученый рассеянно изучал меню, никак не решаясь сделать заказ…
Минувшие дни.
Начались учебные будни. И Никита, и Настя серьезно относились к учебе. Способный ученик Никита окончил школу с серебряной медалью. Осознавая важность высшего образования и рассматривая его как трамплин для будущей карьеры, Никита старательно учился в университете.
А жизненным девизом Насти было: «Делай, что должно, и будь, что будет». И учеба не была исключением.
Влюбленные встречались во время учебы лишь по выходным и праздникам.
Они торопились на свидания, чтобы увидеть колдовские искры в глазах друг друга, почувствовать тепло ладоней и переплести пальцы рук, услышать любимый голос и раствориться в нём, забыв обо всём на свете. Спешили поделиться радостью нового открытия, мимолётным сомнением, случайной мыслью. Торопились навстречу друг другу, чтобы ощутить себя важными и значимыми в этом огромном и равнодушном мире. Нежелание Никиты знакомиться с родителями девушки было надёжно спрятано под спудом полузабытья. Настя больше не повторяла своего предложения. А Никита не утруждал себя размышлениями о правильности своего поступка. Не захотел – значит, так надо было… 
Этот отказ все же оставил трещину в их отношениях… Есть поступки, слова, ссоры в паре, которые не значат ровным счетом ничего… Ну, появилась трещина на стене или на крыше… Ничего страшного… Отремонтируем, замажем, побелим, покрасим. И, глядишь, станет даже краше прежнего… А вот если трещина пошла по фундаменту здания, то не спасти это строение. И отношения не сохранить. Это лишь вопрос времени. И, наверное, не стоит тратить силы и средства на ремонт фундамента… Все равно рано или поздно все рухнет. Важно уметь различать эти трещины, важно понять, что можно простить в отношениях, а что – нет…

***
Наконец, московский профессор решился:
 – И ещё, пожалуйста, грамм сто коньяка. Нет, пожалуй, сто пятьдесят.
«Настроение надо поднять. Что-то я совсем расклеился», – с горечью подумал Никита Степанович.

Минувшие дни…
 В начале марта профессор Михайлов, человек неулыбчивый и чрезвычайно серьёзный, читавший курс «Математического анализа», после лекции попросил Никиту задержаться. Владимир Андреевич, вертя в руках карандаш, исподлобья молча смотрел на подошедшего к нему рослого и красивого парня с копной густых тёмных волос и не торопился начать разговор. Наконец, отложив карандаш в сторону, профессор пристально ещё раз посмотрел на студента, который приглянулся его дочери, и заговорил:
 – Никита, вот какое дело… На днях я уезжаю в Москву. Приглашают меня в один московский институт преподавать… Повышение по службе, перспективы… Поеду, посмотрю… Скорее всего, буду с семьёй перебираться в первопрестольную… А дело вот в чём… Дочка моя переболела воспалением лёгких… Да ты её знаешь, она курсом младше… Правда, фамилия у неё другая, – Яроцкая Катя.
Никита кивнул, словно соглашаясь с чем-то, известным лишь ему самому. Катерину он, конечно, знал, хотя и не подозревал о её профессорском происхождении. Мелькнули в памяти обрывки встреч на студенческих вечерах, где Катерина неизменно оказывалась где-то рядом: то за столиком напротив, то в актовом зале, рядком. Но, видно, не затронула девичья прелесть его сердце, остался он равнодушен к чарам профессорской дочки…

– Позаниматься бы с Катей надо. Отстала она из-за болезни… А я вот уезжаю, не смогу ей помочь. Ты парень толковый. Я видел, как ты другим объясняешь сложный материал…  Побудь, пока меня не будет, репетитором. Занятия я оплачу.
О том, что дочь просила поговорить именно с Никитой, профессор умолчал.
 – Да что Вы, Владимир Андреевич! Какие деньги! Конечно же, позанимаюсь, помогу Кате.
– Спасибо, Никита. Буду признателен тебе. Наверное, в выходные будешь приходить к нам. Это наш телефон, – профессор написал номер на листке бумаги. – Позвони Кате, договоритесь о времени.
 Возвращаясь после занятий в общежитие, Никита впервые за этот день подумал о Насте: «Что ж, свидания с Настей можно и сократить. Занятия с профессорской дочкой – это важно для меня. Это поможет моей карьере».
 Ни тени сомнения не мелькнуло в его голове. Всё было чётко разложено по полочкам. Насте он объяснил, что нашёл хорошую подработку:
 – Недолго, месяц, полтора. Раз появилась возможность подработать, надо воспользоваться. Это ж важно для нас.
Никита крепко обнял девушку за плечи, прижал к себе. Он любил Настю. Объяснять детали и нюансы подработки Никита не стал, решив, что это неважно.

   Отец Кати вернулся из Москвы через три недели. Поговорив с дочерью, профессор попросил Никиту ещё позаниматься с Катей, ссылаясь на большую загруженность в университете, и заодно сообщил новость о переезде в августе в столицу. Московский институт предоставляет служебное жильё.
 – О переводе Кати на математический факультет я договорился. – Профессор внимательно посмотрел на парня. – Если хочешь, можешь перебраться тоже в Москву. Я смогу помочь с переводом в институт, ну, и с общежитием.
Вслух он не стал добавлять: «Если понадобится».
 Подработка у Никиты затянулась не на месяц и не на полтора, а до конца весенней сессии. Свидания с Настей становились всё реже и реже, короче и короче. Нет, Настя не разонравилась Никите. Просто появились более важные и нужные дела. Трещинка в фундаменте их отношений становилась всё заметнее и разрушительнее. Настя молча страдала. И вот настал день, когда осунувшаяся и похудевшая девушка, придя на свидание, заявила, что им больше не нужно встречаться. Резко повернулась и ушла. Никита не стал её окликать, не стал догонять. Потоптался на месте, пожал плечами: «Может, это и к лучшему».

***
Странное дело, коньяк в этот раз не согрел, не улучшил настроение. Заказывать спиртное больше не стал. Попросил официанта приготовить кофе: «Наплевать на моё сердце». Рассеянно наблюдал за прохожими, гуляющими по Покровке.
В тот вечер Никите Степановичу так и не удалось попробовать кофе. Он уже поднёс ко рту чашку горячего ароматного капучино, но, услышав за спиной женский, заливистый, бархатистый смех, вздрогнул. Рука дрогнула, и кофе пролился на скатерть. Никита Степанович замер, держа в руках чашку и не смея повернуться. Этот смех мог принадлежать только одной женщине на свете. Настеньке.

 Минувшие дни
Семья Михайловых перебралась в Москву в начале августа. Никита уехал в последних числах месяца. Поселился в общежитии, но ближе к Новому году, по настоянию Катерины, собрал свои скромные пожитки и переехал в квартиру Михайловых. Владимир Андреевич с женой выделили молодым комнату. Перед новогодними каникулами они расписались в районном ЗАГСе. Родители Никиты на свадьбу не приехали, сослались на плохое самочувствие. Да Никита и не настаивал. Да и свадьбы как таковой не было. Просто заказали столик в хорошем московском ресторане, душевно поговорили о планах на будущее, об учёбе в аспирантуре.
– С детками только, молодёжь, не торопитесь. Успеется, дело нехитрое, – добродушно посоветовал Владимир Андреевич.
Никита был доволен: все складывалось как нельзя лучше. Аспирантура, кандидатская, преподавательская работа в престижном институте, докторская, публикации в солидных изданиях, хорошая квартира в престижном районе, крутая тачка, зарубежные командировки… Никита отдавал себе отчет, что без помощи влиятельного и талантливого тестя многого из этого у него бы не было…
   Нельзя сказать, что семейная жизнь была неудачной… Но и радости в ней было мало. Зато были партнерские отношения. Помогали друг другу при написании кандидатских и докторских диссертаций, научных статей. Что-то мешало Никите назвать их отношения идеальными. Вроде и плохими тоже нельзя было назвать. Но он особенно не задумывался об этом. Какие есть, и, слава Богу. Карьера у жены складывалась успешно, с тем же перечнем благ и успехов, что и у Никиты. Спасибо покойному тестю.
   Планы о детях сначала отошли на второй план – карьеру надо было строить, закрепляться в этой жизни, – а со временем и вовсе исчезли с горизонта. По поводу отсутствия детей он не испытывал горечи. Жена, по-видимому, тоже. К своим студентам он относился ровно, любимчиков у него на кафедре не было. И даже гордился своей справедливостью.
   Не было в жизни Никиты ни рыбалки, ни футбола, ни хоккея, ни других мужских увлечений. Вся его жизнь состояла из производных и дифференциалов высших порядков, скалярного произведения векторов, дифференцирования сложных функций и прочих математических абстракций. Институт, в котором он работал, он ценил больше, чем свой дом, то есть свою шикарную квартиру.
   Он прекрасно понимал: без помощи тестя, Владимира Андреевича, талантливого математика, докторская диссертация осталась бы несбыточной мечтой. Кандидатскую, возможно, осилил бы сам, но не более. И Катерине, его жене, таланта хватило бы на кандидатскую. Правда, после смерти родителей Катерина, к неудовольствию Никиты, все меньше внимания уделяла математике. Ее захватили какие-то фонды, благотворительность. «Лишь бы не связалась с мошенниками», – с тревогой думал он.
Никита все же не терял из виду Настю. Знал, что после института она вышла замуж и уехала с мужем в Киров.
 И вот, сжимая в руке чашку кофе, он впервые в жизни мучительно решал, как поступить: развернуться? Исчезнуть в тишине? Или остаться здесь, незамеченным? «Почему Настя выбрала именно это кафе, наше кафе? И она здесь с мужем?» Он напряг слух, но мужских голосов не услышал. Настя увлеченно рассказывала о наблюдательности и остроумии своей четырехлетней внучки, но Никита тонул в звуках ее голоса. Тембр этот, как и ее смех в юности, обжигал его изнутри, проникал в самую душу, заставляя сердце биться быстрее.
 Из оцепенения его вывел официант. С участием заглядывая в лицо, спросил:
 – Вам плохо? Чем помочь? 
   Женские голоса за спиной стихли. Никита отрицательно мотнул головой, отмахнулся от официанта. Тот, бросив еще один взгляд на странного посетителя, отошел. Никита, с трудом разогнув затекшую руку, осторожно поставил чашку с остывшим кофе на стол. Медленно поднялся и повернулся к соседнему столику. Навстречу, узнав его, поднималась Настя. В широко распахнутых серых глазах – удивление. Сколько еще женщин было за столом, подруги ли это, Никита не заметил. Он не мог отвести взгляд от лица Насти, пытаясь понять, как изменило ее время. Возрастные перемены были очевидны, но она по-прежнему была прекрасна… Та же гармония…
   Сколько они простояли друг напротив друга,  – миг или вечность – ни Настя, ни Никита потом сказать не могли. Подруги, поняв, что Насте теперь не до них, молча расплатились и ушли.
   Официант, наблюдавший за этой сценой, тяжело вздохнул, погрустнел, вспомнив о своем недавнем неудачном свидании, и, выждав немного, подошел к Никите, тронул его за плечо:
- Расплачиваться будете? Вот счёт.
 – Да, да, конечно, карточкой, – торопливо пробормотал Никита, словно отмахиваясь от назойливой мухи. Расплатившись, Никита и Настя вышли из кафе и, повинуясь негласному зову, направились к памятнику Чкалову на набережной Волги, месту их юношеских свиданий. Чтобы разрядить неловкость, Никита заговорил о конференции в университете, об экскурсии по городу, от которой он отказался…
 – Решил сам побродить, повспоминать…
Что именно он хотел вспомнить, уточнять не стал, да и Настя не спрашивала.
 – А ты? Как здесь оказалась? Ты же вроде в Кирове живешь?
 Настя подтвердила, что живет и работает в Кирове, а сейчас в отпуске, приехала навестить родительские могилы.
 – А муж? – осторожно поинтересовался Никита.
 Настя замолчала, потом тихо, с грустью в голосе ответила:
 – Муж погиб шесть с половиной лет назад… Он был очень хорошим человеком…
 Какое-то время они шли молча. «Ты достойна счастья, Настя. Рядом с тобой должен быть только хороший человек», – подумал Никита и вдруг произнес:
 – А живу я сейчас один. Развёлся. Детей нет.
 – А у меня сын и дочь. Живут тоже в Кирове. И трое внуков.
 – А здесь у кого остановилась? – Никита повернул её к себе, заглянул в глаза. Настя, слегка отстранившись, ответила, что у двоюродной сестры.
 – Настенька, – горячо заговорил Никита, – прости меня, пожалуйста. Какой же я был дурак… Прости, я виноват перед тобой…
 Настя, освободившись от его прикосновения, спокойно сказала:
– Не надо, Никита… – И повторила: – Муж был очень хорошим человеком…
Снова наступило молчание.
– Я ни разу не был в Кирове… Расскажи мне об этом городе.
И Настя охотно рассказывала о своей работе в областной библиотеке, о знаменитостях, волею судеб оказавшихся и живших в Вятке, о том, за что так полюбила этот провинциальный город.

   Долго бродили по городу Настя и Никита. Посетили места, знакомые со времен юности. На Верхне-Волжской набережной попрощались с утомленным закатом. Правда, Никита больше смотрел на Настю, чем на пылающее небо.
«Чувство живо. Сколько лет прошло… Казалось, все растерялось, исчезло, растворилось… А оно просто ждало, придавлено было плитой забвения. Я ведь редко вспоминал о ней, не стремился к встрече… Не потому, что боялся… Просто в тот период важна была карьера, работа, престиж… Почему же я так редко думал о Насте? Ведь я не любил Катю, я просто позволял ей любить себя…»
– Настя, – охрипшим голосом произнес он, – а паспорт у тебя с собой?
Настя обернулась и молча посмотрела ему в глаза.
– Да, – после недолгого колебания тихо ответила она.
– Уже поздно, я проголодался. И ты тоже, – он мягко улыбнулся ей. – Пойдем поужинаем. Здесь недалеко хороший отель.

…Далеко за полночь, кутаясь в гостиничный халат, Никита неслышно выскользнул на балкон. Оглянулся в окно, где комната тонула в полумраке, лишь скудный свет с улицы робко касался спящей Насти, пряча её в тени.
«А ведь я мог так жить… все эти годы… Все тридцать лет… Боже, тридцать лет! Тридцать лет потерянного счастья!
Ему вдруг захотелось курить… Но сигарет у него не было. Да и не курил он никогда. В школе, в компании одноклассников, попробовал, побаловался и решил, что это не его.
В смятении чувств, в растерянности смотрел он вниз на спящий город, на россыпь мерцающих огней.
«Как сложилась бы моя жизнь, если бы не Катерина? Были бы наши отношения с Настей такими же прекрасными, как нынче вечером и ночью? Или наша связь была не столь прочна, и, появись другая настойчивая дамочка, предложившая мне хорошие перспективы в карьере, я бы все равно оставил Настю? Или я просто не умею любить по-настоящему? А по-настоящему – это как?»
Он задумался: «Что из того, что я имею, доставило мне такое же наслаждение, такой восторг, какой я испытал сегодня с Настей?»
И сам себе ответил: «Нет. Были в моей жизни удовлетворение, довольство; была непродолжительная радость от защиты диссертаций, от покупки квартиры, от крутой тачки, от полученной в институте должности».
Дружеская и партнерская совместимость с Катериной не приносила ему того духовно-сладостного блаженства, которое он испытал с Настей.

   Короткая июньская ночь недолго укутывала город своим темным покрывалом. Восточный край неба посветлел, разноцветные звезды потускнели.
Лишившись теплого и мягкого ночного одеяла, город наполнялся бодрящей свежестью.
Никита зябко передернул плечами, халат уже не спасал от утренней прохлады. Тихонько зашел в номер, осторожно присел на край кровати, стараясь не потревожить ее сон.
Минута за минутой комната наполнялась розоватым нежным светом.
Ее по-прежнему густые волосы, но уже с явной проседью, разметались по подушке. Никита сдержал желание наклониться к ней и вдохнуть запах ее волос, сдержал желание прикоснуться пальцем к ее губам, обвести их чувственную припухлость, дарившую ночью ласку. Закрытые ресницы слегка вздрагивали, наверное, ей снился сон. Ему страстно захотелось проникнуть в этот сон: «Что ж тебе, милая, снится?». Мягкие изгибы тела, мягкая женственность приятно возбуждали и волновали его, но ее спокойное, неторопливое дыхание гасило страсть, дарило умиротворение и утешение. Незаметно подкралась усталость, увлекая в сон.

Тихонечко прилег Никита с краю кровати, смежил глаза.
В полусне мелькнула мысль: «А я ведь никогда не любовался Катериной. Ни спящей, ни бодрствующей».
За первой мыслью в полусне поспешила другая, затем третья…
«И ни разу не было у меня такого задушевного разговора, такого единения душ… Как комфортно я себя чувствовал, когда мы вчера вечером бродили по городу и разговаривали… Ужинали и разговаривали… И не могли наговориться… Как легко и просто с ней… И понятно… Я сопереживал, проживал вместе с ней горечь ее потерь, радость, тревогу… Мне понятно было каждое движение ее души… Я мог честно и открыто все рассказать… Простила ли она меня?.. С женой у меня, вроде бы, общие интересы, общие потребности, одинаковый образ жизни… Но нет связи на уровне души… У Насти все соткано из женских нитей… А Катя, в первую очередь, друг. Но ведь она меня любила? Или что это было? Уже лет десять не делю брачное ложе с женой. Нет желания. А что было в молодые годы? Потребность в сексе на физиологическом уровне из-за действия коктейля гормонов?»
Тень досады пробежала по лицу Никиты: он ведь не очень-то интересовался настроением жены, ее чувствами… Не любил, значит…
Горечь и раздражение развеяли сонный туман, в который он уже было погрузился.
Открыв глаза, он уставился взглядом в затейливую люстру на матовом потолке, в которую уже пробрался светлый утренний луч.
Сумбурные и неопределенные мысли стали причинять мучительную головную боль.
Наконец, в потоке беспорядочного хаоса, мелькнул островок определённости.
« Да, да, развод. Надо ехать в Москву, поговорить с женой. Скорее всего, она не будет против. Катя, после стольких лет нашего брака…» – Никита задумался, пытаясь подобрать точное определение прожитым с Катей годам, но, так и не найдя его и поняв, что уже не заснет, встал с широкой кровати и направился в ванную комнату.

   Мылся долго и основательно, словно пытаясь смыть с себя нелепости и ошибки прожитых лет. Подставлял лицо и тело то горячим, то обжигающе холодным струям… И внезапно захотелось сделать то, чего он никогда не делал в ванной – запеть во весь голос. Но побоялся разбудить Настю. Да и ни голоса, ни слуха у него не было. Он решил не зацикливаться на том, чего у него еще не было в его жизни. Ведь у него есть ещё Время. Он все исправит, все наверстает, упущенное  вернёт. Энергично растёр себя большим махровым полотенцем, обмотал его вокруг бёдер и вышел из ванной. Взглянул в комнату и поймал настороженный взгляд Насти.
Слегка удивлённый её настороженностью, Никита подошёл к кровати, присел рядом, нежно откинул со лба её волосы, коснулся щеки:
– Ямочки сохранились… Ты знаешь, что ямочки – это поцелуй богини Афродиты, которая пообещала счастье в любви их обладательницам?
Настя кивнула.
Никита прильнул к любимой женщине, жадно вдыхая пьянящий аромат её кожи…
Через некоторое время Настя, с лукавой улыбкой отстранившись, упорхнула в ванную.
Он же, расслабленно потянувшись в кровати, раскинул руки и провалился в сон; на губах его играла блаженно-глуповатая улыбка.

   Недолго длилась его дрёма. Телефонный звонок вырвал его из объятий Морфея. С трудом нашарив в полумраке трубку на прикроватной тумбочке, он машинально ответил: «Слушаю». Услышав голос звонившей, вскочил и огляделся. Настя всё ещё плескалась в ванной.
- Никита, привет! - голос Катерины звучал деловито и ровно. – СМСку  прочитай. Ты на неё не ответил. Ты не передумал публиковать свою работу в математическом журнале Оксфордского университета?
Никите потребовалось время, чтобы сообразить: какая ещё статья, что за университет?
Жена не торопила с ответом, а терпеливо ждала.
- Нет, - сказал Никита.
- В Москве сейчас наш знакомый, профессор Дэвид из Оксфорда. Завтра рано утром он улетает в Лондон и хотел бы сегодня переговорить с тобой, уточнить некоторые моменты  статьи. Собирается её у себя опубликовать. Кстати, и на семинар свой собирается тебя пригласить.  Статью у тебя в кабинете я не нашла. Где она? Сможешь на денёк уехать с конференции? Да, конечно, сможешь. Билет я тебе уже заказала. Через три часа вылет. СМСку посмотри. И отключилась.
— Статья у меня в институте, на кафедре, — машинально ответил Никита, ещё не вполне осознавая смысл происходящего, и растерянно рассматривая замолчавший телефон.
«Дэвид, это круто. Это важно для меня», – окончательно проснувшись, подумал Никита.
Опомнившись, он лихорадочно начал собирать вещи, кидая их в дорожную сумку.
— Так, Настя, Настя, — бормотал он, глядя на дверь ванной, откуда доносился шум льющейся воды. — Надо написать записку с извинениями и оставить деньги…
На душе скребли кошки, предчувствуя неладное.
Но он тут же себя оборвал:
— Некогда, некогда… Потом разрешим… Быстрее, быстрее… Надо успеть на самолёт…
Уже сидя в самолёте, когда вся предполётная суета осталась позади, до Никиты начал доходить смысл содеянного.
— Почему, зачем я лечу в Москву? По привычке выбрал то, что важно для карьеры? «Привычка свыше нам дана: / Замена счастию она…» — вдруг всплыли в памяти строки классика.

Настя вышла из ванной. Огляделась – Никиты не было. Зато на столе увидела листок бумаги.
"Он не лежал здесь, когда я уходила. Наверное, я знаю, что там написано". Она медленно обвела взглядом номер, подмечая отсутствие вещей Никиты, скользнула по торопливым строкам "Позвони, буду ждать" равнодушным взглядом и аккуратно положила записку на стол. Рядом лежала визитка с его номером. Возле записки и визитки лежало несколько крупных купюр. Настя аккуратно сложила листок, оторвала чистую часть, написала крупными печатными буквами "Чаевые" и положила поверх денег.
Затем взяла в руки визитку и записку, медленно, с каким-то наслаждением изорвала их в мелкие клочки и выбросила в мусорное ведро.
— Наконец-то наши отношения закончились, и поставлена последняя точка, — сказала она каким-то безразличным тоном.
Посмотрела на смятую постель, усмехнулась:
— Последняя точка оказалась сладостной.
Затем сбросила мокрое полотенце на стул и дольше обычного сушила волосы феном…
Вечером того же дня, скоростной электричкой "Ласточка", она уехала в Киров.
В самом мрачном расположении духа Никита ехал в такси из аэропорта.
Открыл своим ключом дверь квартиры (в их семье не принято было звонить в дверь, не принято было встречать пришедшего).

Из глубины квартиры донёсся голос Катерины; она разговаривала с кем-то по телефону, обсуждая какую-то благотворительную встречу. Увидев Никиту, помахала рукой, но разговор не прервала.
Никита прошёл в свой кабинет, бросил на ковёр дорожную сумку. Чем дольше говорила Катерина, повторяя (по мнению мужа) одно и то же, тем сильнее раздражался Никита.
Наконец, не выдержав, он вышел из кабинета и грубо прервал разговор жены.
Она, бросив в трубку «Перезвоню», молча, с удивлением уставилась на мужа.
В этой ситуации не было ничего необычного: подобное случалось в их семье. Необычной была реакция Никиты.
— Что-то произошло в Нижнем? — наконец произнесла жена
— Ничего не произошло, — недовольно буркнул Никита и в дверях, полуобернувшись, не глядя на Катерину, сказал:
— Я поехал в институт за статьёй. А Дэвид к нам заедет, или нужно ехать к нему? Куда? Что с переводчиком?
Он выждал, но жена молчала. Не взглянув на неё, Никита громко хлопнул дверью.
Стоя в пробке на Садовом кольце, Никита пытался осмыслить происходящее. «И чего я на жену-то накричал? Почему я так раздражён?»
Он забыл, или вовсе не знал, что законы психологии так же строги и точны, как и законы физического мира.
Возвращаясь из института и немного успокоившись, Никита решил извиниться перед женой. Она ведь старалась для него. И Дэвид был другом её отца.

   Дома его встретила тишина. Что-то настораживающее почувствовал он в ней, в этой тишине…
Сжимая в руке красную папку, он заглянул в одну комнату, во вторую, в третью… Пока, наконец, до него не дошло, что в квартире чего-то не хватает: в ней не было вещей жены.
На обеденном столе в гостиной он нашёл записку. Знакомым женским почерком было написано: «Нам незачем теперь быть вместе. Я подаю на развод».
Плохо понимая, что происходит, что случилось, он стоял возле большого стола, крепко сжимая ненужную теперь красную папку со статьёй, словно пытаясь найти в ней опору,
Долго стоял. Наконец, бросил папку на стол, тихо произнёс:
— Видимо, привычка тоже счастья не приносит…

.