Возвращение к прошлому. Новгород и 1917 год

16 апреля 1917 года в газете "Новгородская жизнь" было опубликовано стихотворение неизвестного местного поэта Тельжкина, который с благоговением и ностальгией вспоминал древнее величие Новгорода, его традиции государственности, его потенциал развития. Поэт был уверен, что город "воспрянет". И вот как он это видел:

Воскреснет город древней былью
Навстречу радостных зарниц;
И взвихрит песню поводырью
Грудями мшащихся бойниц.

Как было встарь – он скличет рати,
Софией стяг благословив…
Несокрушит их мощи тати!
Неполонит свободных нив!

Как встарь, сберет на площадь вече,
Преодолев столетий лень;
И воли весть взовет далече
За гневный Волхов, за Ильмень.

Великий Новгород воспрянет!
Проснется русский вольный Дед!
Простор ильменский мысль безгранит…
Привет Грядущему, привет!...

Н. Тельжкин

(Тельжкин Н. *** // Новгородская жизнь (Новгород). 1917. 16 апреля. №1. С. 2.)

Почему вдруг поэт решил воспевать прошлое Великого Новгорода? Давайте разбираться.

***


Революция 1917 года породила редкое для российской истории явление – массовый выпуск печатных изданий. Исследователи подобных событий уже обратили внимание, что в переворотные события современники начинают не только эмоционально переживать, но интеллектуально рефлексировать о произошедшем. Почти всегда это выражалось в том, что участники событий создавали определенный интеллектуальный продукт, отражающий переживания момента. Именно так появилось большое количество политических памфлетов, эссе, сочинений, а также карикатурных и сатирических описаний национальной истории в революционном 1917 году.

Одной из центральных тем подобных сочинений являлась политическая структура государственности. Такой акцент в интеллектуальном поле не случаен – появившаяся свобода для выражения политической позиции, возникшая после свержения монархии, спровоцировала небывалый интерес к теме, которая обсуждалась и должна была стать центральной на обсуждении Учредительного Собрания. Кроме того, интерес к потенциальной структуре государственности подпитывался и определенным «голодом» в теме. Как отмечали исследователи, за годы перед Революцией в России значительно сократилось количество печатной продукции, посвященной республиканским проектам государственности [19, с. 603]. Свержение монархии открыло клапан, из которого вырвалось множество идей для будущего устройства страны.

Но создание новых механизмов, пусть даже в теории, тесно соседствовало с тем, как многочисленные публицисты старались использовать уже накопленный исторический опыт или воспроизвести (и даже идеализировать) прецедент из прошлого. Именно так в политический дискурс проникла идея о построении будущей государственности на примере древних республик. Акцент был сделан на историю Новгородской республики. Исчезнувшая с момента присоединения к Московскому государству в последней трети XV века, новгородская государственность сохранила (и продолжает сохранять) в идейном пространстве тезис о том, что в определенный момент российской истории у народа была реальная возможность и рычаги использования власти исключительно во благо себе и для построения справедливого общества.   

Известный публицист М.О. Меньшиков в самом начале революции провозгласил идею о том, что Россия должна считаться народоправством, т.к. управляется представителями народа. Но также он произнес достаточно необычный тезис о том, что революционная Россия находится на пороге возвращения к республике. «Возвращаясь к республике, народ возвращает себе долг и право привести в действие свой разум и волю», - написал Михаил Осипович [13, с. 5]. Идея Меньшикова соседствовала с мыслью о создании демократической республики, но в отличие от нее, она нашла почву в дискурсе, но земля оказалась не столь плодородна для развития идеи. Для «возвращения» требовалось акцентировать внимание на исторической памяти. Общественность стала вспоминать о том, когда в России была республика и что это принципиально означало. Самый яркий пример построения демократии по-русски общественники видели не в многочисленных проектах и дискуссиях, которые бытовали на протяжении многих веков в среде интеллектуалов, а в весьма конкретных исторических прецедентах – в республиках Новгорода, Пскова и Вятки. Следует признать, что о Псковской и Вятской республиках общественность так и не узнала.

Идеалом был новгородский республиканизм. Именно ознакомление с «вольными порядками Господина Великого Новгорода» предлагала педагог и историк еврейства Ева Эфруси, которая в эсеровском издательстве «Земля и воля» опубликовала брошюру «Новгородская республика (Господин Великий Новгород)». Примечательно, что эта книжка была чуть ли не единственной вышедшей в 1917 году рукописью, в которой ставилась задача рассмотреть историю вольности в средневековом Новгороде. Собственно, Ева Марковна прошла путь обычного, но одновременно критичного публициста – она написала расширенную статью, пытаясь подать идею новгородской государственности как сравнительно состоятельной модели государственного управления, опыт которой можно было бы применить при создании власти на Учредительном Собрании. Однако, внимательный читатель должен был увидеть не восхваляющий, но въедливый взгляд на власть, соответствующий общему духу эсеров. Если историк Н.И. Костомаров, которого цитировали многие публицисты в революционном году, в свое время достаточно патетично отнёсся к снятию вечевого колокола в XV веке и считал это событие трагичным, то критичная Эфруси подчеркнула, что вина за этот шаг была не только на московском правителе, но и на властях самого города [8, с. 232]. Она признавала, что Новгород был олигархической республикой:

Как ни силен был Иван III, как ни велико было его желание покорить вольных новгородцев, ему, быть может, все же не удалось бы уничтожить новгородскую республику. Но в самом Новгороде таилось семя разрухи. – писала Эфруси. – Новгородское правительство выбиралось из одних бояр. «Лучшие люди» Новгорода Великого, бояре и купцы, пользовались чересчур большою властью и, господствуя над «черными людьми», давали волю своей алчности. Гнет богачей усиливался с каждым годом. Положение народа становилось все хуже и хуже, и он все равнодушнее относился к свободным порядкам Новгорода, которые обрекали его на нужду и голод. Не стало прежнего единства новгородцев перед лицом врага, и исчезла былая мощь Новгорода Великого. Сила Господина Великого Новгорода была уже сломлена, когда самодержавный московский государь наложил на него свою тяжелую руку [24, с. 16].

Остальные авторы напротив – писали вокруг новгородского республиканизма, почти не замечая его. Но те, кто о нем все же сказал, оказывались под очарованием вече, как самой модели народного управления. Концентрация внимания на вече во всех сочинениях отличалась типичностью описания. Каждый автор акцентировал внимание, что институт народного представительства, соединяющий в своих рядах представителей разных сословий новгородского общества, был ярким примером народоправства на русской основе. Впрочем, были авторы, которые видели в этой форме представительства подобие европейским представительным институтам.

«Нечто подобное народоправству существовало когда-то у нас в маленькой «Новгородской республике». – писал публицист В.В. Лункевич. – По звону вечевого колокола население Новгорода собиралось на площади, обсуждало свои дела, проводило законы, назначало «правителей». В январе 1478 года великий князь Московского государства Василий III [умышленная ошибка или элементарное незнание – государством правил Иван III. – В.Ч.] покорил эту «республику», уничтожил в ней вечевые порядки, присоединил ее к своим владениям, и

Город воли дикой, город буйных сил,
Новгород Великий тихо опочил…» [9, с. 24].

Весьма любопытно, что невозможность удержаться от идеализации формы правления в Новгороде, подпитывалась эмоциональным дополнением революционных текстов, в т.ч. стихами. Последние строчки небольшого сочинения В.В. Лункевича были сопровождены двустишием переводчика трагедии «Фауст» И. Гёте Э. Губера. Советские ученые, а вслед за ними и некоторые современные российские исследователи, озаглавливают сочинение Губера «Новгород». Однако в таком виде этого произведения никогда не существовало. Фрагмент про Новгород был создан поэтом в середине XIX века как часть поэмы «Антоний», чья полная публикация была сделана в посмертном собрании сочинений поэта в 1859 году. В этом фрагменте Губер продемонстрировал ту же ностальгию по былым временам, что и революционные авторы в 1917 году. И этот полный фрагмент тому доказательство:

…Глядят – и Волхов перед ними
Волнами бурными своими,
Как встарь, неистовый шумит.
Над ним седой и величавый,
Гремя доныне прошлой славой,
Великий Новгород стоит.

Время прошумело,
Слава прожита,
Вече онемело,
Сила отнята.

Город воли дикой,
Город буйных сил,
Новгород великий
Тихо опочил.

Слава отшумела
Время протекло,
Площадь опустела,
Вече отошло.

Вольницу избили,
Золото свезли,
Вече распустили,
Колокол снесли.

Порешили дело…
Ныне все молчит,
Только Волхов смело
О былом шумит.

Белой плачет кровью
О былых боях,
И поет с любовью
О свободных днях.

Русский песню внемлет,
Он ее поймет, -
И опять задремлет,
И опять заснет.

Старик на Волхов покосился
И едет мимо; но потом
Разговорился он о том,
Как этот город укрепился,
Как после славился везде,
Гордясь свободой и законом,
К врагам не хаживал с поклоном,
Челом не кланялся орде.
Как в этом городе богатом
Живали гости из Москвы,
Как воевал мечем и златом
Он против дерзостной Литвы;
И как смирился он покорно
Перед толпами москвичей;
Какую женщину позорно
Он выдал в руки палачей!
Как грозно отвели ее в темницу,
В младую, гордую Москву,
Ее, посадницу, царицу,
Новгородскую вдову.
Старик жалел о том, что было,
Что уничтожилось совсем,
Что нынче глухо и уныло… [20, с. 297-299]

Крайне похожую картину о Новгороде рисовал и сатирик С.А. Басов-Верхоянцев, который считал Новгород в древние века гордым и независимым, особенно от княжеской власти, которая, словно, была чужда местному духу:

Только Новгород один
Сам себе был господин;
Выбирал князей на вече
И сажал себе на плечи.
Если князь бывал добер, -
С ним держал он уговор;
А, случится, выбор плох, -
Ставил князя на порог:
- «Вот тебе, мол, семь дорог:
Убирайся, куда хошь,
А для нас ты нехорош!»
Дале – боле, боле – дале,
Мужички смекать почали,
Что народу меж князей
Не найти себе друзей –
Брать их вовсе перестали.

При таком описании не удивительно, что, рассказывая о моменте падения Новгорода и свержении власти посадника, Басов-Верхоянцев не смог сдержать эмоций и отказаться себе в аллегории, что власть народа была «душой» Новгорода.

Повалился тогда вольный Новгород,
Отлетела душа от Великого [2, с. 9-10, 17].

Такие «воспоминания» о независимом характере Новгорода заставляло общественное мнение закреплять в памяти вполне конкретное представление о народном характере новгородской власти. Это была не более, чем политическая ностальгия, но она перекочевала и в историческую память, и даже в отдельные попытки сделать вече элементом политической практики. Вече попытались восстановить и в 1917 году, правда, не в виде органа государственной власти, а некой форме кооперации отдельных общественных организаций. И в Петрограде, и в Великом Новгороде даже издавали газеты с соответствующими названиями. В городе на Волхве местное объединение кооператоров издавало «Новгородское вече», а работники городского общественного самоуправления Петрограда публиковали «Городское вече».
Неизвестный публицист буквально идеализировал некогда существовавший в этих городах строй, к которому можно было бы вернуться:

Идеи демократической республики русскому народу не чужды. В далеком прошлом, когда не было еще сильной царской власти на Руси, существовали три республики: Великий Новгород, Псков и Вятка. В них было полное народовластие: дела государственные решались на «Вече» (Народное Собрание), куда сходились все взрослые без различия и происхождения. Всякий знает, какую историческую роль играли Новгород и Псков и знает, как они были богаты. Недолго эти города были вольными: русские князья отняли у них свободу. С тех пор прошло тысяча лет и вот вновь Русь стала свободной и теперь уж русский народ свободы не отдаст и не позволит царствовать произволу и насилию. Отныне все народа и племена, населяющие Россию, сделаются родными братьям… [3, с. 7-8]

Исторический контекст, приведенный в тексте, разумеется нарушал стройную систему событий прошлого. Самая большая ошибка в сказанном касается самой хронологии, ведь прошла не «тысяча» лет, как было сказано, а лишь пять веков истории. Однако остальные утверждения в принципе вписывались в идейную схему, сложившуюся в общественном мнении. Великий Новгород, Псков и Вятка ассоциировались всегда лишь с вече, но о представительном характере данного органа власти, а также о самой республиканской власти в этих землях практически ничего не говорили. Это был лишь идеал. И в этом анонимный автор не уступал своим коллегам «по цеху».
Идеалом выглядели вольные города и в интерпретации московского писателя Е. Булатова, который увидел, что основная суть прогресса для таких государств заключается не в обширных территориях, а в могущественных связях, особенно торговых. В этом взгляды автора перекликаются с представлениями современного исследователя Дмитрия Травина, считающего, что отрыв русских княжеств от коммуникаций в Средние века привел к тому, что Россия не смогла встроиться в европейскую систему торговли, и лишь Новгород оказался исключением [21, с. 238-251]. Булатов продолжал, что в Новгороде и Пскове пусть и были представлены жители с помощью вече, но народовластие в полном виде, как будто и не состоялось. Всему виной – масштабы государства, в котором все жители не могли собраться все вместе в одном месте, что было прямой угрозой демократии. Публицист негласно назвал Новгород и Псков аристократическими республиками, в которых «верховная власть принадлежит не одному лицу, а всему народа или некоторым его классам». Но Булатов противоречил сам себе. Казалось бы, он старался идеализировать Новгород, но аристократической республикой напрямую назвал лишь Венецию.

Непосредственное участие народа в управлении государством возможно только в очень небольших государствах, в которых все граждане могут собраться в одно место. Такой государственный строй часто встречается в вольных городах: у нас таковы были вольный Новгород и Псков, где выразителем народной воли являлось вече.

Но так как вольные города достигают расцвета благодаря обширной торговле, то большей частью правление в них далеко не демократично. Для участия в правлении городом требуется определенный имущественный ценз, как это есть и теперь в вольных городах Германии – Бремене и Гамбурге [4, с. 15, 16].

Соотношение республиканской и монархической власти на примере этих политических примеров заставляли искать проблему соотношения власти князя и народного вече. По мнению одного из авторов, в Новгороде сложилась система, при которой существовали условия и границы власти, но «если князь их не соблюдал, превышал врученную ему власть, народ указывал ему дорогу и избирал другого более угодного». По этой версии оказывалось, что власть народа оказывалась важнее власти князя, однако, некоторые авторы умышленно не отмечали социальный состав вече [5, с. 6-7; 7, С. 6; 22, С. 8-9].

Происходила идеализация образа республиканской власти в Новгороде. Интересно, что эта традиция наложила отпечаток на советскую и современную историческую науку, которая продолжает превознесение образа народного собрания в Новгороде как «идеального выразителя “правильного” республиканизма» [11, с. 243]. 

Но вот что особенно интересно – идея «возвращения к республике» редко рассматривалась на русских примерах, но все чаще на западноевропейских. Перечисленные авторы – исключение. Даже юристы и историки, издавшие сборник «Свободный государственный строй» (1917), не упомянули о новгородском фрагменте русской истории, а обратились лишь к примерам демократических властей современного им мира, рассмотрев эволюцию власти в Англии, Франции и Америке. И этот тренд сохранился и в непрофессиональной публицистике – так поступили почти все авторы. Множество авторов просто констатировали традиции республиканской власти. Особенно внимание авторов заострялось на истории Швейцарской конфедерации. Некоторые авторы, не стесняясь, называли её «страной истинной демократии» и считали практически идеалом демократической республики [1, 10, 12, 14, 15, 18, 22, 23]. В одном из «Писем из Швейцарии» некий автор, описав формы демократизации власти и пытаясь не создать образ государства, стоящего «на кисельных берегах молочных рек», заключил: «Мы видим, что… политическая самостоятельность [народа] доведена до крайних пределов и, как небо от земли, далека от упований на барина, который “придет и рассудит”. Тем не менее… и здесь есть голодные и безработные, проститутки и воры, миллионеры и нищие. Широкая политическая свобода не дает полного человеческого счастья, она только облегчает борьбу за его достижение» [16, стб. 312]. Отвечали на этот интеллектуальный вызов и с другой стороны. Атмосфера в самой Швейцарии под воздействием российских событий наэлектризовалась. Используя нейтральный статус, глава МИД и лидер социал-демократов Роберт Гримм попался организовать переговоры о заключении перемирия между Россией и Германией, но это привело к отставке министра, а марксистские и социал-демократические группы, пытавшиеся приблизить социальный взрыв в Альпах, потерпели поражение [17, с. 112-113].

Так или иначе, но причина капитуляции русской государственной мысли перед политическими достижениями прошлого и современности крылась в глубоком незнании природы новгородской власти, которая и сегодня для нас является какой-то непостижимой. Наряду с этим русский дискурс о государстве капитулировал и перед изучением западноевропейского опыта государственного строительства. Но из этого опыта писатели брали главный фрагмент демократического государства, который в российской истории не успел полноценно состояться – народоправство и парламент как его главный институт. Вече в этом смысле представлялось определенным прообразом демократического механизма, позволявшего народу участвовать в управлении государством.

Таким образом, «новгородский» фрагмент русской истории занял в творчестве публичных интеллектуальных диспутов 1917 года важное место. Этот этап истории рассматривался как попытка создания государства, в котором общество является центральным звеном и непосредственным источником власти. Политический дискурс Революции 1917 года включил новгородскую тему в свои рассуждения, но кажется недостаточно развил. И тем не менее созданная в единственный день работы Учредительного Собрания Российская Демократическая Федеративная Республика в своей конструкции опиралась в том числе на тот этап русской истории, который ушел в прошлое в XV веке.

Примечания.

1. Анекштейн А.И. Государственный строй республиканских стран. Вып. 3: Государственный строй Швейцарии. М.: Дело, [1917].
2. Басов-Верхоянцев В. Сказ, отколь пошли цари у нас. Пг.: Революционная мысль, 1917.
3. Будущее России. Республика или монархия. Пг., 1917.
4. Булатов Е. Монархия и республика. М.: Тип. Г. Ламберт, 1917.
5. Винярская Н. Формы правления. (Монархия и демократическая федеративная республика). Пг., 1917.
6. Волькенштейн (Ольгович) О.А. Швейцария - страна истинной демократии. Пг.: Знание - сила, 1917.
7. Зайцев А. Различные формы правления и Учредительное Собрание. 3-е изд. Пг., 1917.
8. Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. Т. 1. СПб.: Тип. Тов-ва «Общественная Польза», 1863.
9. Лункевич В.В. (Дикий В.). Вся власть – всему народу! От самодержавия к народоправству. Пг., 1917.
10. Лоэр А. Три республики. (Франция, Северо-Американские Соединенные Штаты и Швейцария). Казань: Маркелов и Шаронов, 1917.
11. Лукин П.В. Новгород и Венеция. Сравнительно-исторические очерки становления республиканского строя. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2022.
12. М. С-к. Государственный строй в Англии, Франции, Америке и Швейцарии. Пг.: Рев. б-ка, 1917.
13. Меньшиков М. Письма к ближним. // Новое время (Петроград). 19 марта (1 апреля) 1917г. №14731. С. 5.
14. Островский Вл. Прямое народное законодательство: (Референдум и инициатива в Швейцарии) М.: [б. и.], 1917.
15. Пименова Э.К. Демократическая республика - Швейцарский союз. 2-е изд. Пг.: Книга, [1917].
16. Р. Гр-в. Политическая самодеятельность народа. (Письмо из Швейцарии). // Ежемесячный журнал (Петроград). 1917. №2-3.
17. Райнхардт Ф. История Швейцарии. / пер. с нем. В.А. Брун-Цехового. М.: Весь Мир, 2013.
18. Рейснер М.А. Всенародное голосование и Учредительное собрание: Конституции Франции, Швейцарии, Австралии и Северной Америки. Пг.: Белопольский, 1917.
19. Соловьев К.А. Res publica в общественной мысли России (вторая половина XIX – начало ХХ в.). // Res Publica: Русский республиканизм от Средневековья до конца ХХ века: коллективная монография. / под ред. К.А. Соловьева. М.: Новое литературное обозрение, 2021.
20. Сочинения Э.И. Губера. / под ред. А.Г. Тихменева: с портретом и биографией автора. СПб.: Изд. А. Смирдина сына и комп., 1859.
21. Травин Д. Почему Россия отстала? СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2021.
22. Усовский Б. Монархия или республика. Харьков: Коммерческая типография, 1917.
23. Швейцарская федеральная конституция: С предисл. и поясн. слов. иностр. слов, встречающихся в тексте конституции. М.: ред. журн. «Юная Россия», 1917.
24. Эфруси Е. Новгородская республика (Господин Великий Новгород). М.: Земля и воля, 1917.

Впервые опубликовано: Черемухин В.В. Возвращение к прошлому: новгородская государственность и русский политический дискурс 1917 года // М. М. Сперанский и опыт социально-политического реформаторства в отечественной истории: сборник статей молодых ученых по итогам Всероссийской научно-практической конференции 20–21сентября 2022 г., г. Владимир / редкол.: Е.М. Петровичева [и др.] – Владимир: Транзит-ИКС, 2023. С. 130-144.