Гамарджоба

Огромные и восторженные они дымились над столом, толкались плечами и пересказывали друг другу новости прошлых лет. Хриплые голоса семи почтенных трубадуров странным образом молодели, лишь только речь заходила о странствиях в Житейском море крохотного белого кораблика, одного на всех и потому не нуждавшегося во взаимных представлениях. Казалось, заново, как сорок лет назад, кораблик ловит парусом ветер, и юнга драит палубу брызгами встречных волн. Что за кораблик? Может лайнер из давних студенческих времён причудился старикам? С увеличением расстояния (сорок лет – не близкая дата) прямая перспектива бессовестно лжёт, умаляя большое до размеров детской игрушки с мачтой-веточкой и листком календаря вместо паруса. Но там, в лохматом далеко** – память-то помнит! – всё было совсем по-другому...
На тенистой веранде небольшого грузинского ресторана, сомкнув два столика «под одну скатёрку», праздновала встречу компания весьма немолодых людей. Только что завершилось открытие выставки известного московского художника Валерия Маврина. Проводив гостей в банкетный зал и едва пригубив веселья чашу, виновник торжества шепнул шестерым своим товарищам: «Мужики, валим!» И семь дружков-живописцев, попросту говоря, сбежали от корреспондентов, прочей надоедливой публики и присели в ближайшей ресторации, чтобы накоротке без величаний и позёрств поразглядывать прожитую жизнь, пообниматься за рюмкой водки да повытаивать друг у друга новости последних лет.

– Как в «Белорусском вокзале»! – хмыкнул в усы Пётр Александрович (в студенчестве Петька-чертополох, попросту – колючка), читая меню.
– Э-э, куда хватил! Годами схожи, а дел за нами – пшик и розовая тележка, – отозвался Александр Петрович (однокурсник Петра шалопай Сашок) и как бы в подтверждение своих слов перевернул приготовленный для вина фужер.
– Почему розовая? – улыбнулся Яков Моисеевич, академик живописи, он же потёртый временем Яшка-математик, прозванный так Петькой-чертополохом за пристрастие к пересчитыванию денег.
– Эх, Яша! Академик, а того не знаешь, что розовый цвет – цвет неожиданности.
– Ну, и…
– Баранки гну! Кто из нас, скажи, ожидал, что жизнь обернётся такой, какой она... - Сашок дрогнул голосом, - взяла, недоглядка, да обернулась?
– Это правда, – буркнул Жорка-помело, бомжеватый на вид Георгий Викторович.
«Бомж? Не верю! - воскликнет читатель. – Георгий (Виктория!) в родовом признаке значит победа». Читатель прав, признак обязывает, но какая победа, в чём? За семь отпущенных Богом десятин кроме рюкзака с рисунками да двух картин, принятых (между прочим!) в собрание Третьяковской галереи ни кола, ни двора не нажил Жорка-"победитель". Помело, одним словом, по-ме-ло.
– Парни, – завис над столом во всю долговязую ширь двухметрового роста Моисей Львович (он же Мося-сыскарь, в смысле, дотошный до всего), – там, на выставке наговорили мы про Валерку с три короба приторной лохматы;. И такой-то он у нас великий, и такой-то… тьфу, аж зубы сводит от паскудного бубнильства. А главного не сказали. Да, господин Маврин пэйнтер мазистый, цветовик дай бог каждому. Но о том, что прошлой зимой его живописное высочество прыгнул с моста на лёд, чтобы спасти провалившегося рыбачка, никто из нас и слова не сказал! Почему? Да потому что все пишут холсты красками, а Маврин – собственной жизнью.
– Ладно тебе, – усмехнулся Валерий Осипович, – ещё Ван Гога вспомни!
– И вспомню! – Львович сжал в ладони рюмку. – То-то мы торчим от его Винцентовых подсолнухов и тут же стыдливо замолкаем, припомнив окровавленный платок, в котором этот гений-сумасброд принёс проститутке своё отрезанное ухо…
– Моисей, угомонись, брат! – воскликнул Шота, широкоплечий небольшого роста грузин, в прошлом Шотик по кличке самбист, человек, поделивший жизнь на две неравные половины, отдав бо;льшую (тело) восточным единоборствам, а самую большую (дух) – живописи.
– Прости, Шота, но я хочу знать, что думал Валера, когда прыгал с моста? Он понимал, что совершает самоубийство? Ведь если провалился рыбачек, с какой стати лёд выдержит народного художника, падающего, как на кладбище, ногами вперёд со скоростью девять и восемь десятых метра в секунду?   
Валера усмехнулся.
– Как видишь, лёд выдержал. Жизнь полна секретов, Мося!
Старики разом и как-то горестно усмехнулись.
– Верно говоришь, – Пётр Александрович встал, опираясь на трость, – лёд житейский выдержал нас, никто не провалился. А так как всякое действие равно противодействию, значит, и мы его выдержали. Сомкнёмся, друже!
Гремя стульями, старики неловко поднялись с мест и коснулись плечами друг друга.
– Скажи слово, Шота, – Пётр улыбнулся, – ты грузин, сын гор, твоё слово – эхо.
Шота оглядел товарищей. Почудилось ему, что стоят они на крохотной альпийской лужайке и, опустив глаза долу, вслушиваются сквозь гулкий сумрак вечера в ещё не сказанные им слова. Понял Шота: то, что он вот-вот произнесёт, откликнется в каждом из них. И все они, давние друзья-товарищи, подобно ручьям, бегущим с гор, понесут свои воды к морю, смешиваясь и вновь разделяясь, бурля на перекатах, будто сказывая друг другу фрагменты прожитой жизни, чтобы там, в необъятной глубине морского пространства уснуть в нежных объятьях вечности.
Шота выпрямился.
– Ученик спросил мудреца: «Сколько видов дружбы существует?» Мудрец ответил: «Четыре. Есть друзья, как еда – каждый день ты нуждаешься в них. Есть друзья, как лекарство – ищешь их, когда тебе плохо. Есть друзья, как болезнь – они сами ищут тебя. Но есть такие друзья, как воздух – их не видно, но они всегда с тобой».
Старики одобрительно потёрлись плечами.
- Когда героически погиб Володька Чибисов, спасая туристов тонущего парусника, мне стало трудно дышать. Первые несколько недель я попросту задыхался. Каждый день приходил на берег Авачинской бухты и терпеливо ждал, что расступится Тихий, и Володька, как ваш русский сказочный Черномор, выйдет из мёрзлых вод, сияющий и невредимый…
Шота задержал дыхание.
– … и скажет мне: «Гамарджоба, Шота!»
Он смолк. С ним смолкло всё. Даже музыка стала беззвучной. Но вот Шота улыбнулся и стал обходить стоящих по кругу товарищей, обнимая каждого, чокаясь вином и повторяя, как заклинание:
– Гамарджоба, друг мой Валерий (Пётр, Яков…). Г-гамарджоба!

*Гамарджоба (груз.) – приветствие, победное восклицание, пожелание собеседнику победы
** По мнению автора слово "далеко" не склоняется применительно к прожитой жизни. Как ныне ни склоняй прошедшую юность, она неизменна и тем прекрасна.