Студентка из провинции стала молодым специалистом

            Прощай, Украина, здравствуй, Болшево!

В суматохе сборов, разговоров, мечтаний о прекрасном будущем совершенно потерялась мысль о том, что я надолго (тогда ещё не думалось, что навсегда) расстаюсь с родными, друзьями детства и вообще – с родиной, милой моей Украиной. Вот и на этой прощальной фотографии на вокзале я беспечно улыбаюсь и не замечаю, что позади всех, едва видная, стоит моя мама, а рядом со мной – грустная Ирочка. Она подала документы в индустриальный техникум, запуганная тётей Полиной, которая уверила, что в институт ей ни за что не поступить. А между тем у Ирочки в аттестате было всего три четвёрки. И я, бессовестная, ничем не помогла сестре.

Главное сейчас – мы едем в свою будущую жизнь, где нас ждёт–не дождётся счастье, а всё что было до этого – так, прелюдия. Как образовалась эта группа в привокзальном скверике перед отходом поезда, я уже не помню. Похоже, что мы с Нилой садимся в поезд, в котором уже едут в Москву наши однокурсники Аллочка Романюк, Алла Жукова и Лёня Луговой. Между мной и Ирочкой – крупная голова Алика Грищенко, моего обидчика в пятом классе, которого я осадила чернильницей. Кажется, он не помнит этого.

В Москве болшевские, протвинские и ногинские счастливчики распрощались и разъехались по своим вокзалам и электричкам. Дальше, с Ярославского вокзала в Болшево поехали Жанна Леонова, Алла Романюк, я, Алёша Терещенко, Вася Лукьященко, Петя Грицюта, Коля Белокопытов, Алик Пасичниченко, Лёня Луговой, Вова Подкидыш, Юра Сергеев и Володя Землянов. Было второе августа 1958 года. Сойдя с электрички, мы спросили у прохожих, где здесь НИИ-4, не зная, что раскрываем секретное название места нашей работы. Прохожие тоже, видно, не знали, что оно секретное, и показали нам дорожку через обширное картофельное поле. Дорога оказалась не близкой, а чемодан и сумка – тяжёлыми. Картофельное поле кончилось – начались улочки и переулочки дачного поселения, мы пересекли довольно узкое и пустынное шоссе и остановились перед проходной. За длинным забором виднелись краснокирпичные постройки и одно светлое здание. Вот, значит, какой он, наш НИИ-4…


                Снова общежитие

Опускаю организационные подробности, но как не вспомнить, что нас всех поселили в общежитии квартирного типа в новом доме, который назывался ДОС-7, что означало Дом Офицерского Состава ( это чтобы мы помнили, что живём теперь в военном городке с пропускным режимом, а не в каком-нибудь штатском посёлке!), причём девушкам достался последний, пятый этаж. Алла, Жанна и я оказались в одной комнатке трехкомнатной квартиры. В другой комнате поселили четверых девушек из ленинградского военно-механического института, в третьей – молодых воспитательниц детского сада. Увы, опять общежитие! О том, что я была лимитчицей, я догадалась только лет через тридцать.

Про Аллу Романюк я немного рассказала в предыдущей части, а вот о Жанне нет пока ни слова. Надо рассказать. Жанна Леонова-Бессараб - одесситка, училась в группе РС-17, отличалась какой-то особенно южной внешностью, жизнерадостностью и чисто одесским говором. Этот говор характерен тем, что фраза начинается с самой высокой ноты, затем каждое последующее слово произносится с понижением тона, а последнее слово снова повышается до верхнего регистра,  сильно растягивается, почти поётся.
 
    Жанна раньше занималась в секции художественной гимнастики и имела второй спортивный разряд, поэтому она ходила особенной походкой: не с пятки, а с носка, ставя ногу в третью позицию. Впрочем, это не мешало ей быть доброй соседкой по комнате. Настроение её немного было испорчено тем, что без объяснения причин её и Аллу направили на работу не в научный отдел, а в измерительную лабораторию, где основной силой были не выпускники академий и институтов, а ребята и девушки из техникумов.

    Мы, конечно, немедленно организовали продовольственную коммуну, обзавелись кое-какой утварью, а со временем купили вскладчину радиоприёмник и швейную машинку «Тула». Совместная работа сдружила таких разных Аллу и Жанну, они и в танцкружок записались первыми и усердно, по элементам выкаблучивали «русский ключ» и «ковырялочку», но в итоге в кружок стала бегать я, а девочки перебрались на курсы кройки и шитья и стали так же прилежно выполнять домашние задания. Я же самоуверенно считала, что и так умею всё это делать и с упоением отдалась танцам. Впрочем, я была ненадёжной курсисткой и коммунаркой, потому что с первых же месяцев работы меня стали посылать в командировки. Об этом стоит рассказать подробнее.

                Про командировки

    Итак, с 5-го августа 1958 года я оказалась в научном отделе, которым руководил свежеиспечённый капитан (хотя должность начальника отдела тогда соответствовала воинскому званию не ниже подполковника) Виктор Тихонович Долгов. Мною было отмечено, что он малого роста, мешковат, ходит боком, очень невыразительной внешности, никогда не смотрит прямо, а как бы шарит взглядом где-то внизу, не поднимая глаз. А услышав, как он напутствует подчинённого: - Ну, ты ехай, ехай… - я не знала, что и думать.

    Перед нашим приездом, на волне космических программ, лаборатория Долгова превратилась в отдел. Сюда и направили наших ребят, почти все они стали заниматься телеметрией. Только Вася Лукьященко попал в эксплуатационное управление да Вову Подкидыша заслали на подсобный завод, который делал кое-что для института. Я же очутилась в лаборатории систем единого времени высокой точности (СЕВ ВТ) и обнаружила, что начальник её – тот самый майор, который сманил меня в Болшево, Евгений Владимирович Яковлев. У него на ястребином носу всегда сидели золотые очки, а на губах играла приветливо-ироническая улыбка. – А-а, одесситка! – приветствовал он меня при первой встрече. Впрочем, своих начальников мы видели редко: время было горячее, готовились ответственные пуски, и наше начальство непрестанно что-то докладывало более высокому начальству.

     Хоть наше подразделение и называлось лабораторией, но всё оборудование состояло из десятка обшарпанных письменных столов, стульев, за которые всегда цеплялись мои чулки, и двух канцелярских шкафов, в которых валялись растрёпанные бланки предписаний, «синьки» допотопных отчётов каких-то смежников и антикварный морской хронометр в футляре красного дерева с бархатной подкладкой. Главным инструментом в нашем деле были авторучка и фибровый чемодан для хранения секретных документов и рабочей тетради. Каждый сотрудник получал его из «чемоданной» утром и сдавал вечером. Этот чемодан сопровождал меня все годы работы в НИИ-4 как некий дополнительный член моего тела и оставил немало тягостных воспоминаний. До сих пор перед глазами встают вереницы офицеров и гражданских, влачащих эти чемоданы, зрелище странное, одновременно и фантасмагорическое, и комическое.

    Какой-то ленинградский «ящик» сделал для наших кварцевых хранителей времени усилительную стойку, надо было поучаствовать в её приёмке в качестве разработчика технического задания, то есть присутствовать при длительных прогонах аппаратуры. Евгений Владимирович рассудил, что лучший способ для молодого специалиста войти в курс дела – это повариться на приёмке аппаратуры, и велел мне готовить командировочные документы в Ленинград. Основным же представителем он назначил капитана Марлена Шатило, которого сотрудники звали Мариком. Этот Марик ходил в сапогах и галифе, у него был крупный нос, плотный корпус и море обаяния. Я буквально смотрела ему в рот, ловя его шутки и песенки, которые он иногда мурлыкал, разглядывая какую-нибудь схему или расхаживая от стола к столу. Одна песенка мне почему-то особенно понравилась:

                Пишет деду внучек:
                «Милый дед Федот!
                Присылай посылку
                Мне под Новый год!
                Пирогов не надо:
                Сало, водку шли.»
-               Три нули, старуха,
                Тридцать три нули!

     Однажды я пропела где-то эту песенку и была смущена, когда один связист растолковал мне, что у связистов-морзянщиков число 88 в конце радиограммы означает «целу;ю», а 000 – ругательство. В институте связи нас этому не учили…

    Неудивительно, что перспектива поездки в Ленинград да ещё с таким весёлым компаньоном очень обрадовала меня. Документы поспели к сроку, но Марика в канун отъезда услали в местную командировку. Я заволновалась и, узнав, где живёт Шатило, после работы зашла к нему домой, чтобы договориться о билетах, узнать о гостинице и вообще… Марика дома тоже не было, меня встретила его жена Ляля с младенцем на руках. Я поделилась с ней своей радостью и своей озабоченностью: нужно ли заранее покупать билеты на поезд и брать ли с собой платье для театра, в Ленинграде ведь такие замечательные театры! Марлена я не дождалась и безмятежно простилась с Лялей.

    Утром другого дня ко мне подходит Марлен и, сдерживая бешенство, вполголоса говорит: - Маргарита, что ты там наговорила Ляле? В какие-такие театры я с тобой собирался ходить?! Всё, я никуда не еду! – и ушёл. Я оторопело смотрела ему вслед, туго соображая, что же я говорила Ляле. Вот уж, действительно, моя наивность граничила с глупостью… Три нули, старуха, тридцать три нули!

    Не знаю, какие объяснения представил капитан Шатило майору Яковлеву, но в командировку со мной поехал другой капитан – Валерий Павлович Пискунов, который был гораздо старше. Марина, жена Валерия Павловича, работала в бухгалтерии и встретив меня, всячески обласкала, наговорила комплиментов и обещала, что Валерий Павлович, коренной петербуржец, покажет мне Ленинград. С ним мы таки пошли на спектакль Большого драматического театра «Ещё раз про любовь» с Дорониной, Басилашвили и Волковым, после чего любимым выражением Валерия Павловича стало меланхолическое «Когда кони сытые, они бьют копытами…»

     Жила я в пошлой роскоши в гостинице «Московская» напротив вокзала, дивясь кровати из тёмного дерева, портьерам, покрывалам и накидкам на подушках из тяжёлого темно-зелёного шёлка. Нашу аппаратуру включали на многосуточный прогон, светились красные и зелёные огоньки на передних панелях, от приборов шло приятное тепло, было уютно и хотелось спать. Иногда Валерий Павлович и военпред спорили о каких-то позициях в ТЗ, о терминологии, оставляя меня безмолвным слушателем. Я пыталась следить за их пальцами, которыми они водили по тёмным «синькам», но лишь иногда с радостью узнавала знакомые очертания усилительного каскада на лампах, а потом опять сбивалась с пути на бесчисленных разъёмах с бесчисленными штырьками.

     В тот первый год работы я ещё несколько раз бывала в командировках в Ленинграде то с Валерием Павловичем, то с капитаном Володей Дёминовым, то со старшим лейтенантом Толей Анохиным, научилась «пробивать» гостиницы, стала постоянной посетительницей молочного кафе на Невском с его замечательно вкусными сосисками, брызгающими горячим душистым соком, и с простоквашей в баночках. А Марика Шатило посылали всё больше в Капустин Яр и на Камчатку.

           В промежутках между командировками

     Преуспев в командировках, я отстала, наверное, в главном нашем искусстве: написании рабочего материала в рабочей тетради, сокращённо – РМ в РТ. К концу четвёртого квартала я всё же выдала некий РМ в РТ, постаравшись правдиво отразить свои производственные усилия. Однако моя бесхитростная правда совершенно не устроила честолюбивого капитана Полищука, недавно назначенного ответственным исполнителем. У Виталия Полищука был неистребимый украинский акцент, поражающий тем, что вместо «и» он говорил «ы» и наоборот. Тряся моей тетрадью, он орал: - Шо ви всмехаетеся?! С этым матэрьялом не можна йты до Яковлева! Он усё завернёт!

     Я не «всмехалась», это была маска отчаяния. Я думала, что после такого разноса я больше никогда не буду разговаривать с Полищуком, и не могла заснуть в тот вечер, без конца прокручивая эту сцену. К моему изумлению, на другой день он, как ни в чём не бывало, подошёл ко мне с какими-то любезностями. Чёрт знает что, холерик какой-то! Впрочем, я вскоре освоила искусство наукообразной подачи РМ в РТ, которое получило название «лапочатины» по имени начальника планового отдела Лапочёнка, неутомимого проверяльщика квартальных отчётов во всём институте.

     Основой контингент лаборатории СЕВ ВТ был в возрасте 23-28 лет, поэтому в ней всегда царили неподдельное веселье и дух соревнования. Изумлял всех Толя Анохин, читавший на спор наизусть, с любого места, «Евгения Онегина». Поль Рыбянцев ходил на руках или делал стойку, поставив руки на два соседних стола, а Саша Невзоров придумал соревнование: кто за три минуты отожмётся от пола большее число раз. Закрывали на защёлку дверь и по очереди в темпе отжимались на газетке. Неожиданно для всех чемпионом стал капитан Борис Николаевич Фокин, у которого на остром носике сидели очки в тонкой оправе, делавшие его человеком без возраста. У этого очкарика оказались железные руки, что впоследствии подтверждали все молодые женщины лаборатории.

    Виды соревнований ширились. Коля Винников на спор прыгал через скакалку до тысячи и больше. Глядя на него, я тоже распрыгалась. Мой рекорд – 685 прыжков без остановки. А когда стало известно, что я прыгала с парашютом, "по просьбе трудящихся" я демонстрировала правила приземления, прыгая с двухметрового сейфа, в котором мы хранили свои секретные чемоданы в обеденный перерыв. Старые сотрудники до сих пор вспоминают мои полёты с  правильным приземлением "ноги полусогнуты, полунапряжённы, ступни вместе, параллельны земле". Этот мой рекорд не превзойдён. Но были ещё летний кросс, лыжи, стрельба, ГТО... .Правда, рекордов не было, но горячее участие неизменно, а это были баллы в копилку отдела, учитываемые в соцсоревновании с другими отделами.

    Комсоргом у нас был старший лейтенант Саша Шеренков, носивший на лбу большой кривой шрам, якобы полученный при усмирении венгерского восстания (а ведь я долго верила этой байке!). Никакой общественной работы, кроме сбора членских взносов, Саша не организовывал, но его головной болью было ведение дневника комсорга. В дневнике, кровь из носа, должны быть отражены серьёзные и полезные комсомольские мероприятия, но где их взять? Записывались мифические культпоходы в музеи и театры, несостоявшиеся собрания с обсуждением хода выполнения комсомольцами квартальных планов, проработка разгильдяев, забывших вечером сдать секретный чемодан… Но нужно было ещё, чтобы каждый комсомолец имел серьёзное комсомольское поручение. Однажды Саша Невзоров юмористически рассказал, как в Москве он помог старушке перейти через улицу. Тут нашего комсорга осенило, и он сделал в дневнике напротив фамилии «Невзоров» запись: «Участник доброго поступка». С того дня против наших фамилий то и дело появлялись записи «Участник доброго поступка», «Участник честного поступка», «Участник самоотверженного поступка». Я, например, стала участником спортивного, а потом и культурного поступка. И все были  довольны!

   Изредка в нашей комнате появлялся капитан Саша Попов. Большую часть года он проводил в командировках. Какое-то время Саша писал отчёт о командировке, изредка поднимал голову и молча смотрел на наше безудержное веселье. Потом он снова надолго исчезал. Из-за его молчаливости мне и в голову не приходило, что он один из главных разработчиков нашей системы единого времени, что он создавал полигоны в Тюра-Таме и на Камчатке и ходил с корабельным измерительным комплексом по всем морям и океанам. За это его в узких кругах называли «Папа СЕВ» и наградили боевым орденом. Если бы не фотографии, где он гребёт на байдарке или хвалится рыбацкой удачей, мы бы и не догадались, что Саша иногда и не работал.


            Про гаечный ключ и про «Луну-1»

    Поздней осенью в лаборатории появился новый сотрудник, старший лейтенант Валентин Спиридонов, белобрысый и курносый человечек с семенящей походкой, ротиком в виде куриной гузки и приятным тенорком. Этим тенорком Валя то и дело напевал неаполитанские песенки, налаживая порушенную электропроводку в комнате или починяя вечно испорченный замок (работать с незапертой дверью категорически запрещалось). За выпученные глаза наши бездельники-техники Коршиков, Петров и Денисов (бригада «три гада») в отместку дали ему прозвище «Морской окунь».
Однажды капитана Спиридонова послали с каким-то заданием в Горький (ныне Нижний Новгород). Валя там что-то задержался и раньше него в отдел пришла так называемая «телега» из военной комендатуры Горького. Там писалось, что капитан Спиридонов был задержан патрулём за участие в нетрезвом виде в драке на городской танцплощадке. Потом появился сам «Морской окунь» с забинтованной головой и более красными, чем обычно, глазами.

После проработки у Вали потребовали удовлетворительного письменного объяснения случившегося для передачи оного в строевой отдел. Он долго трудился над ним, отыскивая удовлетворительные формулировки. И вот что у него получилось: «Докладываю, что будучи в командировке в городе Горьком, я решил культурно отдохнуть в парке. Я зашёл на танцплощадку, где исполнялась советская лёгкая музыка композиторов Дунаевского, Соловьёва-Седого и Блантера. Слушая музыку, я вдруг почувствовал удар гаечным ключом по голове, за что и был задержан патрулём».

Прошло несколько лет, мы остепенились, офицеры, раньше пропадавшие на полигонах, измерительных пунктах и заводах, вернулись и стали начальниками бесчисленных новых отделов. Наши же прежние молодые начальники поднялись  «до степеней известных» с некоторой рокировкой: капитан Долгов стал генералом и начальником самого большого управления, а майор Яковлев стал его заместителем.  На каком-то очередном юбилее я поместила в праздничной стенгазете эпическую поэму, в которой бвли и такие строчки: :

Мы были молоды и рьяны,
И Яковлев был в доску наш,
Долгов тогда был капитаном…
Совсем не тот был антураж!

      В тот первый год прошли запуски нескольких космических аппаратов, и в нашем главном корпусе был развёрнут пункт управления полётами. Это был скромный прообраз нынешнего грандиозного ЦУПа.  Располагался он в конференц-зале на четвёртом этаже. Наш отдел втащил туда знаменитую стойку «Бамбук-Д», выдающую метки времени, и хронометр, а баллистики расстелили на столах карты с расчётными траекториями спутников, возле которых священнодействовали молоденькие расчётчицы с лекалами. Эти лекала придумал и внедрил корифей института Павел Ефимович Эльясберг. Кажется, без всяких компьютеров эти лекала позволяли вчерашним десятиклассницам спрогнозировать траектории спутников до следующего сеанса траекторных измерений. Вокруг расчётчиц роились молодые офицеры на посылках

    Запускали аппарат на Луну. В день запуска 2 января 1959 года в конференц-зале было полно начальников и почётных гостей, среди которых были сам Михаил Клавдиевич Тихонравов, идеолог космических полётов, и академик Мстислав Всеволодович Келдыш, крёстный отец советского космоса. Начальники подходили к нашему «Бамбуку», уважительно разглядывали секундные импульсы, весело прыгавшие на экране, и восхищались нашим антикварным хронометром. Я была преисполнена важности, потому что мне было поручено выполнить коррекцию шкалы времени по сигналам сверхдлинноволновой радиостанции «Геркулес» и точно зафиксировать момент пуска ракеты, моменты отделения ступеней и контейнера. Несколько дней до пуска в шуме и треске эфира (все грозы мира излучают на сверхдлинных волнах) я отыскивала позывной радиостанции РОР, что звучал как ти-та-а – ти-ти – ти-та-а, потом ловила метки времени, корректировала по ним шкалу нашего «Бамбука» и чувствовала себя радисткой на Диксоне.

    В день запуска я особенно тщательно проделала сверку шкал. Возглас: - Протяжка! – из репродуктора громкоговорящей связи прозвучал, как труба, зовущая на страшный суд. Где-то включились все магнитные регистраторы… И вот звучит команда: - Пуск! – я нажимаю на какую-то кнопку, считываю с экрана показания шкалы и громко объявляю время пуска. Вот он мой звёздный час! Все головы поворачиваются ко мне, начальство торопливо записывает время в журнал, уточняет какие-то миллисекунды. Теперь я чувствую себя оператором стартового стола, нажавшего кнопку «Пуск»… Жаль, конечно, что в тот раз ракета с контейнером промахнулась и пролетела мимо Луны. Впрочем, по официальной версии так и было задумано, чтобы она пролетела рядом с Луной и стала первым искусственным спутником Солнца.

             Завидная невеста

    Моя радость по поводу удачного запуска «Луны-1» была подкреплена фантастической премией в размере 2500 рублей (мой оклад составлял тогда 980 рублей), плюс к этому я засветилась на ярмарке невест, и в отделе мне стали полушутя-полусерьёзно сватать капитанов Серёжу Курилова, Васю Гришакова, Олега Гурко и других засидевшихся женихов. Ну что же, есть повод повеселиться!

    Действительно, зима 1958-59 годов была разнообразной и весёлой. Осенние кроссы сменились лыжными, и молодые специалисты и специалистки бегали чуть ли не каждую неделю. Бегала и я, хотя это было авантюрой с моей стороны, ведь на коротеньких детских лыжах я каталась с горки только в пятом классе!

 
    Привычка быть рядом с Нилой ещё долго не отпускала меня. Как-то получалось, что на праздники я стремилась к ней, в в Протву. Там было много девушек из нашего курса, не то что наша болшевская троица.. Там наши выпускники жили как-то дружнее, но и страсти там кипели нешуточные. Вдогонку за Нилой в Протву приехал Серёжа Александров, наш бессменный фотолетописец. Он  всё ещё надеялся завоевать Нилу, но Нила решительно отвергла его, и он грустно торчал в сторонке с фотоаппаратом наизготовку...

     Пылкая скромница, наша «цыпа райская» Риммочка Цомартова влюбила в себя одного из самых видных моряков. У Эллочки тоже завязался серьёзный роман с матримониальным завершением.Завлекла в свои аккуратные сети симпатичного морячка и Элла Мяснянкина, хотя дух её родного Старого Оскола продолжал смирять её . Римма Снегирёва собралась покончить с собой из-за неразделённой любви к Вове Газарову, потом, правда, передумала. А наша троица и примкнувший к ней безнадёжный холостяк Коля Белокопытов приехали свободные и беспечные. Серёжа усадил нас на солнечном пригорке с ещё голыми кустиками и сфотографировал, а Нила убежала, чтобы не позировать постылому Серёже.

    Но какие-то весенние флюиды,, видимо реяли и над моей головой. Встретив меня как-то, когда я весёлая и оживлённая возвращалась с концерта, Борис Иванович Калинин, политотделец, курировавший комсомол, остановил меня и внушительно сказал: - Рита, в этом году вы обязательно выйдете замуж, вот увидите! -Я засмеялась и не нашлась, что ответить.

                Я организовываю парашютный кружок

    Хоть я и вела такую рассеянную жизнь, а всё же моё парашютное «я» где-то глубоко-глубоко сидело во мне и иногда напоминало о себе. Оно особенно оживилось весной, когда где-то обязательно звучат команды «Дать свободу аэростату!» или «Приготовиться… Пошёл!». Я, конечно, не удержалась и похвасталась в отделе своим парашютным прошлым. Мне не поверили, тогда я залезла на двухметровый сейф и прыгнула с него, продемонстрировав класс приземления. Нет, надо что-то делать!

    Для начала я пошла на улицу Землячки, где находился московский комитет ДОСААФ и пристала к чиновнику с вопросом, где я могу прыгать. Мне ответили, что сборная СССР тренируется на тушинском аэродроме, а остальные смертные занимаются в Подольске и Егорьевске. Нет, это мне не подходит, это очень далеко… - Знаете что, - сказали мне в комитете, – организуйте у себя в части кружок, подготовьте ребят, а мы дадим вам возможность прыгать неподалёку от вас, в Мытищах, на лётном поле. Будем по вашей заявке присылать вам АН-2, - тут я расширила глаза до отказа, - а пока получите на складе подвесную систему и парашют, будете показывать на нём укладку. – И я помчалась за сокровищами.

     Был у нас в институте такой человек – капитан Борис Чуркин, начальник штаба гражданской обороны и по совместительству председатель местного комитета ДОСААФ, дюжий дядька с бабьим лицом. Он оказался бесценным человеком, потому что в его ведении было просторное бомбоубежище, пустующее по случаю отсутствия авианалётов. Чуркину идея организовать парашютный кружок понравилась, видимо он тоже, как и Саша Шеренков, томился в поисках «участников доброго поступка», и он легко согласился предоставить в моё распоряжение бомбоубежище и столы, которые можно назвать укладочными. Поставили столы, растянули на них парашют, всё тот же любимый ПД-47, подвесили на каком-то крюке систему – и вот вам филиал Малой Арнаутской в Болшеве!

    Хорошо бы ещё инструктору обзавестись литературой, - размечталась я. И вдруг однажды в вагоне метро я увидела подполковника с чёрными петлицами связиста и с парашютным значком на кителе. Какая-то неопределённая шальная мысль возникла в моей голове, я вышла за ним на станции «Сокольники» и пошла следом. Подполковник шёл к зданиям из красного кирпича. - Училище, - догадалась я и тронула его за рукав. Он остановился, выслушал мои бредни и попросил подождать у проходной. Минут через пять он вышел, вручил мне довольно толстую книгу «Теория и практика прыжков с парашютом», улыбнулся: - Желаю успехов! – и ушёл. Положительно, мне тогда всюду везло!

    Осталось набрать курсантов. В первых числах мая я написала от руки и расклеила несколько листочков следующего содержания:

             ВНИМАНИЕ!
    Объявляется набор в парашютный кружок. Желающие могут записаться по телефону 91-95. Организационное собрание состоится 6 мая в 18.00 в сквере у ГДО.
     Красножен
Расклеила и стала ждать.