Храм иезуитов

В посёлке было круглый год настолько чисто, что местных огорчал даже тёплый летний дождик. Эстонская аккуратность — притча во языцех, хоть коренных эстонцев в посёлке всего трое. Да и те обрусевшие полностью. А так все тут русские, военачальники прошлых времён, соратники не то что Будённого — самого Чапаева. Здесь живут как бы бивуаком на привале, вроде ожидая, когда долг позовёт. Но в реальности уже падая вверх: дальше служить некуда, воевать не с кем, награды все добыты. И вот развлекаются, как могут, в этом симпатичном пансионате: линии на глобусе двигают до драки, про политику спорят до бойкотов, нормативы армейские сдают на слабо.

Вдруг, июньским знойным дождём, когда все на крылечках цокали языками, осуждая размытые палисадники, в этом райском уголке объявился странник. Монах-иезуит. Ряса балахонная, мешочек тканый, руки накрест с бренькающими чётками, лица из-под капюшона не видно. В посёлке много кто бывал проездом, на перевале до Таллинна или до прочей прибалтийской Ривьеры. Йог, щуплый, как ветка; экзот-наследник с золотыми тату на лице (прозванный Маугли) с ручным тигрёнком; делегация шумных кубинцев с бубнами — это из последних гостей. Но какой-то иезуит непонятный? Не совсем естественное что-то в нём было, словно ожила картинка, выдранная из энциклопедии.

Однако иезуит оказался самым настоящим. Никого не спрашиваясь, явно не уважая порядков, в первую ночь монах запахнулся в рясу, подложил под голову свой тючок и спал на скамейке возле песочницы. Ровно под надписью "Вы сейчас здесь" на самописной карте посёлка, размещённой на фонарном столбе. Патруль только руками развёл и перешёл от небывалости события на эстонский.

С лучами зари монах принялся проповедовать, широко шагая по посёлку. Он размеренно напевал на латыни (наверное) и как бы выбрасывал чек за каждый куплет на чётках, словно земные дела на деревянных конторских счётах обсчитывал... Самые старшие генералы, обучавшиеся ещё в царских гимназиях, попробовали его остановить, но всем скопом вспомнили на латыни только несколько крылатых выражений. Объявив же окружённому монаху, что человек человеку — волк, смущённо ретировались.

К обеду монах, оккупировавший песочницу, положил на жёлтую горку здоровый камень с надписью. И ушёл петь снова. Надпись посельчане кое-как перевели, она гласила: "Здесь будет храм". Вконец растерянный генералитет удалился в экстренно созданный штаб и продымил насквозь весь сельсовет своими цигарками. Выкуренный через окно председатель, человек дисциплинированный, из дома вызвал пожарную команду, милицию и районное начальство. Которые прибыли на пяти машинах — и совершенно напрасно. Иезуит канул, бросив своё одеяние, вещмешок, чётки прямо в песочнице. На срочном построении всего посёлка также не досчитались одной молодой жены, одной совершеннолетней дочери, щенка, котёнка, хомяка и блудливого попугая. Куда отправился этот ковчег — тайна интимная, защищаемая минимум одним мужем и одним отцом.

Однако песочницу в ходе следствия разворотили. Под камнем, положенным иезуитом, неглубоко копнув, нашли тяжёлую закрытую колбу из радужной слюды с перламутром. В колбе цвёл красный каменный георгин искуснейшей резьбы. На постаменте под цветком, из серого в жилках камня, выпирали толстые буквы: "Всякая победа есть поражение". Это изречение перевели без словаря, вспомнив и греческий аналог про долю фиаско в любом триумфе. А пытливые местные дети больше всего оценили не финт с колбой. Их поразила перемена на карте, висевшей под фонарём. Надпись над круглой красной точкой, горевшей внимательным глазом, теперь гласила: "Я всегда здесь". И выглядела так, будто никто её отродясь не менял.

Необычный храм на месте песочницы стоит больше тридцати лет. Строился уже на частной земле, сразу с оградой, похожей на поднятые к солнцу клинки мечей рыцарей-тамплиеров. Кто там служит, кто туда ходит, и "всегда" ли он "здесь" — вопросы, ответив на которые почувствуешь себя обделённым непостижимостью Вселенной. Ведь нельзя было достать георгин, не разбив колбы. Не ощутив фиаско в этой пирровой, в общем-то, победе.