Другие голоса

Я не сразу понимаю, что большой шар передо мной с двумя полукружиями по бокам – это голова профессора Вяземского. На шее – неизменный шарфик.
- Как себя чувствуете? – улыбается профессор. – Дайте угадаю. Так, будто проспали эдак десять часов без сновидений, на самом удобном матрасе в мире.
Я поднимаюсь на локтях, осматриваюсь. Моя палатка, всё та же раскладушка.
- Почему вы не предупреждаете о таких последствиях? – Недовольно спрашиваю я, спуская ноги на твёрдый земляной пол.
- Вы – один из восьмидесяти пяти процентов, которые отреагировали стандартно, - Вяземский отвечает невозмутимо. – По-настоящему неприятных или опасных реакций мы наблюдали очень мало, меньше процента.
- И если бы у меня случился эпилептический припадок или еще что похуже, вы бы сослались на пункт сто пятый устава…
- …в соответствии с которым каждый член экспедиции – часть эксперимента, стало быть, подопытный. Я вам выслал на почту материал для вашей статьи, но без фактуры вам ведь не обойтись, пойдёмте завтракать, голубчик, у нас много работы.

Уплетая яичницу, профессор в двух словах объясняет, что же со мной произошло.
- Они меняют ритмы нашего мозга. Чаще всего на дельта-ритм. Человек банально засыпает. Но это в первый раз, во второй вы можете почувствовать уже что-то другое.
- Как они это делают?
- Мы можем лишь догадываться. Учитывая, что они с нами общаются на обычном языковом уровне… воздействие идёт через другие каналы. Есть гипотеза, немного маргинальная, не для печати, и не здесь…
 Мы идём по дороге от лагеря экспедиции к деревне. Продолжает Вяземский, когда палатки исследователей скрываются за холмом.
- Не для печати, но я бы настоятельно рекомендовал вам передать эту информацию руководству университета.
Я настораживаюсь. Меня предупредили о нездоровой обстановке в экспедиции, просто для сведения, но участвовать в интригах заслуженных учёных Земли сильно не хочется.
- Николай Петрович со мной не согласен, - говорит Вяземский. – Я думаю, они нас пытаются взломать. Подбирают комбинации, коды к нашему мозгу. Преуспели в изменении ритмов мозга, но… я тут провёл кое-какие исследования, посмотрите.
Я открываю на планшете файлы от Вяземского.
- Здесь, здесь и здесь. Я проводил опросы участников экспедиции, типовые, но внёс несколько своих вопросов, потом сравнил с тестами до высадки, и что вы думаете? У меня такое впечатление, что с нами играют в кошки-мышки. Влияние – неочевидное, но… судите сами.
- Этого не может быть, - я листаю таблицы, составленные Вяземским. – Роялист стал социалистом – бывает. Изменение большей части привычек – необычно, но в условиях стресса… Но сексуальная ориентация? Или темперамент? Я слышал, что темперамент у человека не меняется… Почему этого нет в отчётах Николая Петровича?
- Он не может поверить в эти цифры, но их не я выдумал. Теперь понимаете, что нужно передать руководству?
- Зачем они это делают?
- Зачем дети разбирают игрушки или отрывают жукам крылья?

Деревню слышно издалека. Переливы и перепевы, странные звуки, стрекочущие, шипящие и свистящие, постукивания и клёкот. На встречу нам выбегают дети, гурьба босоногих аборигенов, они не отличаются от взрослых ничем, кроме размера. Такие же непроницаемые безносые лица, неловкие движения многосуставчатых конечностей. Профессор достаёт из кармана лакомство, раздаёт вопящим детишкам.
- Кажется, меня тошнит, - шепчу я Вяземскому на ухо.
- Не выдумывайте, это самовнушение. С вашими ритмами они разобрались, как и с парасимпатическими рефлексами. Теперь они играются с чем-то поглубже. Когда вернёмся – пройдёте тест для самоконтроля, удивитесь.
Мы идём по единственной улице деревни, осаждаемые детворой. Машем старикам, сидящим около жилищ, Вяземский обменивается знаками и песнями с аборигенами.
- Язык у них простой для такого воздействия, не так ли? Я бы сказал, что похож на китайский.
- Каким бы китайский стал через несколько тысяч лет, при условии отсутствия технологий, и если бы вобрал в себя вокал всех языков мира. И если бы в речевом аппарате китайца добавилось пятьдесят зубов, два языка и три отдельных горла для разных октав…
- У вас неплохо получается… стрекотать.
- А вы сами попробуйте? – Сложите губы так, язык крепко прижмите к нёбу, а теперь…
Я издаю свист, и слышу вокруг себя довольный клёкот, кажется, мне отвечает вся деревня. В горле першит, я кашляю, всё сильнее, прикладываю ладонь ко рту, и вижу кровь.
- Зачем вы меня привели сюда? – Через хрип спрашиваю я Вяземского.
Профессор разворачивает свой шарф. Я вижу три большие шишки, будто вздутые лимфоузлы, они пульсируют, Вяземский издаёт длинную трель.
- Как видите, они умеют не только менять настройки нервной системы. – Слышу я человеческий голос Вяземского. – У меня новое горло сформировалось за три месяца. Можете теперь представить их возможности? Знаете, что вы свистнули? «Научите меня». Вот они и научили.
- Дети, которые перебирают игрушки? – Мне становится лучше. Я ощупываю горло, и чувствую два бугорка, которых раньше не было.
- Если они могут перестроить отдельную часть организма, это даже не влияние на гены, но…
- Честно вам скажу, - Вяземский повязывает обратно шарф. – Мне страшно представить на что они способны. Но, кажется, они не в полной мере понимают свои возможности. И мы имеем дело не с ними. То есть не с цивилизацией линдорианцев. Какая тут цивилизация, они едва умеют огнём пользоваться.
- И при этом меняют геном, форму тканей. И живут как обычные… дикари? Куда мы, чёрт побери, идём?
- Молельный дом, самое важное в деревне место. Постоим рядом, вам этого будет достаточно.
Я чувствую всем телом нарастающий гул. Весь диапазон звука, способного к восприятию человеком. Я трогаю уши, внутри черепа пульсирует то ли удовольствие, то ли боль, и счастье, и ненависть, и любовь.
- Сейчас полегчает, - успокаивает меня Вяземский. – Внутренне ухо у вас тоже изменится. Но раковины останутся прежними, наушники носить не придётся, - смеется над своей шуткой. – Здесь они молятся своим богам, своей наследственной памяти. Они неохотно об этом говорят, но и мифология у них не такая уж сложная. После золотого века настала эпоха упадка, а спасут их пришельцы с неба. То есть мы с вами. Не бусами и электричеством спасём, а тем, что предоставим свою нервную систему для переноса этого… вируса? Как думаете, подходит это определение? Линдорианцы живут на этой планете десятки миллионов лет, их города давно рассыпались в труху, цивилизация погибла из-за истощения ресурсов. Кто знает, что было в их прошлом?
Я слышу миллиарды других голосов, всех возможных октав, тембров, интонаций, строений горла и языка, я понимаю каждого из них, один звук, одна нота, одна модуляция несёт террабайты информации. А рядом рассуждает профессор Вяземский, он, как и я, заворожен и погружён в океан звука.
- Я вижу это так, подкорректировали гены, заложили бомбу замедленного действия с пусковым механизмом. Мы нажали эту кнопку, здесь появившись. Достаточно было одному единственному уху линдорианца услышать незнакомую речь, и…
Бесконечные песни подсказывают мне, что будет дальше. Мы возвращаемся на Землю, и говорим, другими голосами, у людей начинают меняться глотки и внутреннее ухо, а следом - разум. Я – всего лишь окошко для них, нет, не этих жалких аборигенов, а для их великих предков, зашифровавших себя в нейронах потомков.
- Зачем всё это?
Вяземский пожимает плечами, поправляет шарфик:
- Пути разума неисповедимы. А жители этой планеты нашли нетривиальный способ, сохранили себя в музыке. Изящно, согласитесь? И сложно. Но достаточно нескольких десятков тысяч особей, чтобы сохранить рабочую программу вторжения в чужую цивилизацию. Вот так вот просто.
- И прагматично.
- Более чем. Пока мы с вами в лучшей интеллектуальной форме, уверяю вас, чуть позже наступит похмелье и даже лёгкая депрессия… давайте обсудим наш план. Наука на этом не заканчивается, тема перспективная, на наш век хватит регалий. А процесс уже не остановить, даже если сбросить сюда прямо сейчас квантовую бомбу. На этой планете побывало несколько тысяч человек, и они, поверьте мне, теперь тоже носят шарфики. Кстати, один специально для вас припас, держите.