Декабристъ

2023



Предисловие.

   Прежде чем многоуважаемый читатель ознакомится с моим скромным трудом, я должен уведомить его о нескольких вещах.

   На написание повести меня вдохновили мои поездки в г. Санкт-Петербург. Меня поразило разнообразие архитектуры  этого города. В многочисленных фасадах и каркасах зданий, дворцов, соборов, памятников, мостов, проспектов будто заключен дух ушедшей эпохи.  Прогуливаясь по улицам, набережным, площадям видишь, как сотни лет назад здесь происходили великие события. События, определившие нашу судьбу. 
   
   Данная повесть написана не совсем правильно с исторической точки зрения и на право называться историческим документом не претендует.

   Период между смертью Государя Императора Александра первого и восстанием декабристов специально растянут, а период между декабрьским восстанием и казнью декабристов наоборот —  сжат, дабы повествование было легче воспринимать. 

   Возможно, в некоторых моментах герои употребляют выражения, не свойственные для той эпохи.

   Главные герои имеют реальные прототипы, о чём будет упомянуто в послесловии.

   Приятного чтения!
С уважением, Лухин Матвей
 




















Глава 1.

В селе Чулково Нижегородской области, время как-будто остановилось. Как и во всех сёлах там стояли избы, хлева, господский дом, простирались поля и пастбища, но отсутствовала некая живость. Живость мужиков, запевавших свою песню в поле, оживлённое мычание коров, крик петуха, поднимавшего весь народ обширного имения на работы в поле. Там отсутствовал уют, в который погружалось сердце человека с умилением смотревшего на то, как бабы полощут бельё в реке, как пасутся в поле бурёнки. Мужики работали угрюмо и мрачно. Смотревшему на них было неловко от строгих, бледных и понурых лиц этого работящего люда. Изредка доносилось короткое мычание коров, обрывавшегося обыкновенно хлёстким ударом плети. Полумёртвый петух, своим видом олицетворявший беспомощность уходившего века, иногда вскрикивал или хрипел, но тут же обрывался от осознания своих жалких попыток. Погода, казалось только способствовала этому мрачному настроению, высасывая из обитателей села оставшиеся человеческие качества, заменяя их тоской, хандрой, вечной печалью и мукой в ожидании неизбежного.

Левее шикарного, богато отделанного господского дома, о котором мы ещё поговорим, находились бескрайние, плодородные и приносившие хозяину большой доход поля ржи, пшеницы и гречихи. Вечные колосья росли, понурив головы, отражаясь в лучах солнца золотым, бронзовым и медными цветами,  показывая искушённому глазу человека всю свою прелесть и природную  невинность, они — прекрасные творения Бога, одним своим видом упрекая жадность человеческую тосковали,  как живые и казалось, зная свою судьбу, лишь созерцали совершенный мир во всей его красе.

Перед полями рос огромный, многовековой, трухлявый и мудрый дуб. Наставляя и направляя колосья, он являлся их другом. Он многое повидал на своём веку. На его  глазах строился господский дом, избы крестьян, возводились поля, сменялись поколения. Мужики считали его пережитком прошлого и наверняка бы срубили, если бы не запрет барина. Он часто ходил к дубу, разговаривал с ним, сидел под ним и именно там к нему приходили самые мудрые мысли. Дуб источал неисчислимую энергию, от него исходил поток светлой силы, силы Божьей, высокой и невообразимой. Густая крона дуба, размером своим накрывавшая крестьян и барина в знойный день, в душе его являлась благородной и сильной защитницей. Ветки дуба — общество, листья — человеческие жизни, а толстый, огромный ствол — вера.

Напротив полей находился дремучий сосновый бор. Тесно расположенные деревья широтой своей пугали крестьянских детей и проезжих. Широкие кроны закрывали небесный купол,  и солнечный свет не мог проникнуть внутрь леса. Толпы великих деревьев смиренно наблюдали за жителями деревни и ощущая, что время их подходило к концу, лишь стояли в смиренном созерцании. В их унылых силуэтах была видна неизмеримая тоска и невозможность ничего сделать.

Избы источали такую же грусть. Хоть бабы и держали всё в строжайшем порядке,  вид хозяек и их жилищ негативно влиял на обстановку в селе. От них волнами исходили уныние, усталость и жалкие попытки казаться нужными и соответствующими своему времени.

Глава 2.

Господский дом имел шикарный и богатый вид. По бокам прекрасного крыльца были выстроены колонны и медные статуи вепрей. На крыше крыльца были видны маленькие статуи амуров с арфами, между колоннами с унылыми лицами держали крышу атланты.  Украшенная дверь прямиком из Италии служила проводником в дом барина. Гостиную украшала люстра с 50 свечами, ряд диванов и шкафы из красного дерева. В пяти спальнях стояли широкие двухместные кровати со взбитыми перинами, а в столовой имелась коллекция элегантных британских стульев, итальянский стол и фамильный фарфоровый сервиз. Сам барин, Пётр Алексеевич Иволгин, был человеком средних лет, имел   щетину и рыжие бакенбарды — его гордость. Одет он был в тёмно синий сюртук высшего качества, обтягивающие брюки и блестящие синие туфли. На голове носил цилиндр, а лицо его обычно украшала добродушная улыбка.  Пётр Алексеевич имел либеральные взгляды, хорошее образование и в последнее время увлёкся мечтой о попадании в тайное общество.

Иволгин — дворянин, получил хорошее образование в Европе, участвовал в войне 1812 года, заграничном походе и вернулся домой с амбициями, планами и благими намерениями.  Мать Петра Алексеевича была прекрасной женщиной высшего общества Берлина. В молодости она открыла  свой салон, а когда получила предложение от  Алексея Иволгина,  переехала с ним в г. Санкт-Петербург. Амалия имела прекрасные манеры, хорошее образование, была уважаема в свете и могла сделать хорошую карьеру. Говоря о неприятных вещах, она имела привычку задирать  верхнюю губу. За ней ухаживало пол Берлина. Никто не мог понять, почему вместо баронов и герцогов она выбрала какого-то русского. Он очаровал её. Казалось, она знала его тысячу лет и не переставала восхищаться им.  Состарившись, Алексей Петрович с женой и сыном  переехал в своё имение под Нижним Новгородом.

В деревне Пётр Алексеевич полностью погрузился в хозяйские дела и с твёрдостью решил лишить ее этого мрачного состояния. Только все его старания были напрасны. Хоть имение и стало приносить больше дохода, его мрачность, безмолвие мужиков, тоска хозяек и тихий шелест колосьев, как смертельная зараза на больном,  налипли на селе Чулково.

Со временем Пётр смирился. Казалось, ничего не могло изменить это угрюмое место. Из всех его дворовых больше всех ему нравился бойкий старичок Антип. Этот старец не боялся ручного труда и всегда был добр со своими хозяевами. Он имел густую седую бороду, лысую макушку и глубокие, мудрые голубые глаза. Он был очень добродушным и являлся любимчиком Иволгина, а потому, когда он изъявил желание ходить ни как все  лакеи  в изысканной одежде, а в  простой белой мужицкой рубахе и штанах того же цвета,  Пётр Алексеевич не отказал.
 - Антип!  — крикнул барин.

Послышался шум шагов и пыхтение торопящегося человека.
 - Да, батюшка?

Иволгин встал с дивана и начал ходить взад-вперёд по комнате. В его голове рылись сотни мыслей. Он думал о Петербурге, приятеле князе Трубецком и о недавней мечте. Это продолжалось достаточно долго. Антип, привыкший к странностям Петра Алексеевича,  ждал. Прошла минута, пять, десять. Антип слегка кашлянул.
 -А?!  — прокричал  Иволгин.
 - Вы, батюшка, кажется вызывали...
- Ах, да! Доложи, как дела?
 - В лучшем виде-с! Доходность превышает прошлые года...
 - А мужики как?
 - Батюшка, час от часу не легче... Всё также, унылые ходят и понурые...
 - Ладно. Принеси лучше чаю.

За чаем Иволгин был оживлён и весел. Он рассказал Антипу его намерение съездить в Петербург и после старческого : «На всё воля ваша», велел запрягать.

Кучер закричал : «Пошла!»,  и тройка понесла Петра Алексеевича Иволгина в великий город. Город каналов, город страстей, город чувств и прекрасной и вечной культуры. Бричка летела на всех порах, а из неё слышался повелительный голос : «Лети, великая Россия! Встречай, город Петра!»
Глава 3.

На полпути он заметил проезжавшего мимо мещанина.
 - Милостивый государь! Федя, останови!
 - Вы меня?
 - Вас! Вы откуда?  — продолжал Иволгин.
 - Из Таганрога, милостивый государь.
 - Как там обстановка? Как поживает император?
 - Вы не знаете? Час от часу не легче! Государь-то...  — он всхлипнул — Скончался...
 - Как?! - в оцепенении проговорил Пётр Алексеевич.
 - Да...
 - Боже мой... Извините за беспокойство...
  Пришёл час. Он решился.

Мимо него пролетали леса, поля,  и он задумчиво смотрел на природу прекрасной страны, предрекая ей великое будущее...

За окном мелькали деревья,  а за горизонтом уже являлся облик Невы. Город рек и мостов с распростёртыми объятиями встречает маленького человека.

Приехав и заселившись в свой Петербургский дом, Иволгин решил пообедать. Липовый стол ломился от яств. На белоснежной скатерти лежали три куропатки, поросёнок, два гуся и жирный барашек. Пётр Алексеевич накинулся на пищу с таким аппетитом, что не знающий его человек  мог подумать, что этот гражданин вышел из тёмного леса или переплыл два раза Неву поперёк.

После плотного обеда, вопреки привычке поспать, он отправился на Набережную Фонтанки и ещё долго там ходил, разглядывая загадочные круги на воде. Круги эти, то появлялись, то исчезали. Иволгин смотрел на них и ощущал единство с ними, с этими возвышенными существами. Пётр чувствовал что-то необычное при взгляде на них. Что-то лёгкое и непонятное. И это чувство нравилось ему.

Глава 4.
 - Петя!
 - Сергей!
 - Как ты? Смотрю, решил приобщиться к прекрасному?
 
Это был князь Трубецкой. Человек 35 лет, ещё энергичный, активный и деятельный. Иволгин подошёл поближе к Сергею Петровичу и сказал:
Я так понимаю...
Не здесь! Пойдём.

Они прошли до Казанской улицы и продолжили разговор:
 - Так ты по делу? — начал Трубецкой.
 - Ну, не совсем. Я...
 - Друг мой!  Здесь нельзя сомневаться! Здесь же не личное дело, здесь судьба России решается! Да, что России! Всего мира! Вам смешно?! — Иволгин  и не думал смеяться.
 - Нет, что Вы! Я весь внимание!
 - Так вот! Вы понимаете?!  — взревел  Трубецкой. — Это Вам не мужиков подбадривать!
 - Конечно,  но, религия...
 - Мой милый! Какая религия?! Тут дело глобальное! Тут судьбы решаются! Вы только представьте: одна жизнь в обмен на миллионы, да что там?! — он  истерически захохотал. — Десятки миллионов!
 - Сергей...
 - Нет! Вы мне не верите! Пройдёмте к Вам, а то конвойный как-то странно смотрит на нас.


Придя домой к Иволгину, они поужинали. Блюда не изменились. Поменялся лишь масштаб пиршества, добавились новые вина. Слуги не успевали  наполнять бокалы, как те тут же опустошались. Оставалось лишь дивиться на бодрость, с которой Петр и Сергей успевали поедать ножку барашка, свиные уши и благородные сыры.

После ужина Иволгин велел всем выйти, так как охмелевший Сергей Петрович решил продолжить речь о спасении России и его прямом в этом участии.
 - После отечественной войны — говорил он, — Мы стали  сильнее! Имя императора нашего звенело везде! Настал век свободы! В такой час мы должны объединяться! Ведь я там был, Пётр Алексеевич. И ты там был, друг мой. Ты всё видел, этими очами! Чем мы хуже французов?! Каждая вещь, Петя, познаётся в сравнении. Ведь мы не для себя, Петя! Для народа! Для русского народа, не для всегда объедавших мужика дворян, а  для русских людей!

В глазах Трубецкого появился блеск. Он с таким жаром продвигал свою идею и  осуждал     «объедавших мужика дворян», что Иволгин поневоле задумался над этим.
 - Хорошо, Сергей, я подумаю, — ответил Пётр Алексеевич.
 - Петруша! — завопил Трубецкой. — Прошу тебя! Время не ждёт! Настало время перемен! Впрочем до завтра. Если я для тебя что-то значу, свобода и Россия, приходи в Вяземскую лавру послезавтра к трём. Прощай.
Глава 5.

Следующий день прошёл, как в забытье. Иволгин слонялся по улицам без цели,  угрюмо глядя вперёд. В голове его витали мысли : «Завтра пойду! Они ещё увидят, как мне дорога Россия!»

Из рассуждений его вывел чей-то голос. Иволгин  был на Сенной. «Как я сюда попал?»- пронеслось у него  в голове.
 - Батюшка! Подайте инвалиду!
 - Тебе чего надо?!

Попрошайка, опешив от такой наглости, сразу сменил тон и сказал:
 - Вы, батюшка - кормилец, как я вижу человек занятой и важный. Задерживать Вас не буду-с, но понимаете-с, есть такое дело... Сирота я с рожденья, отец-вседержитель. Матушка и отец мои из благородной семьи были, а после их смерти меня забрала тётушка. Бестия ещё та была. Растила меня, растила, а к совершеннолетию моему выбросила, как собачонку, батюшка, ей Богу, как собачонку! Ведь Вы сейчас не двугривенник держите в ручке, нет-с! Держите Вы судьбу человеческую! Ведь не в силе Бог, а в правде, верно, милостивый государь?
 - Да, верно. Ну держи, грешная душа.

Инвалид поймал монету и бросился в ноги своего батюшки. « Продажный люд!» - подумал Иволгин. «Загнившая Россия».

Пётр  вернулся домой и долго не мог уснуть. Он поймал себя на мысли о «загнившей России» и очень удивился. Он сам с собой решился завтра же пойти в Вяземскую лавру.

«Свобода, правда и вера», — твердил он. «Век свободы!»


Глава 6.

Вот и это здание. Убежище воров и развратников. Иволгин вошёл. Повсюду рыскали  мужчины сомнительного рода деятельности, барыги и воры. Пётр без труда отыскал нужную дверь. Там слышались голоса. Он вошёл и все обернулись.
 - Петя!  — восторженно прокричал Трубецкой.
Здравствуй, Сергей.
Господа, - это Пётр Алексеевич Иволгин, мой давний друг.

«Господа» были очень удивленны нежданному гостю и его дружеским обращением к будущему «диктатору».
 - Имею честь представить!

Последовало долгое знакомство, в процессе которого Пётр Алексеевич выделил для себя Быстроногова Александра Дмитриевича и Гаврилина Павла Прокофьевича.

Быстроногов Александр Дмитреевич был худым человеком с болезненно-жёлтым лицом и  рыжими волосами. Он носил очки на постоянно бегающих глазках и, казалось, всё его существо дышало ожиданием того нового  и справедливого мира, внушённого ему Трубецким. Одет Быстроногов был в красный потертый  фрак и свободные залатанные  штаны.

Гаврилин Павел Прокофьевич представлял собой тучного человека с лицом, похожим на гориллу, одетым по последней моде в тёмно-синий пиджак поверх белоснежной рубашки и классические брюки со стрелками. Он был дворянином из благородного рода и адъютантом герцога Вюртембергского, чем чрезвычайно гордился. С Трубецким он познакомился на званном ужине, где увлёкся спором с ним о духовной важности крепостного права:
 - Рабство неприемлемо в любой его форме!
 - А вы, голубчик, оставьте стадо баранов без пастуха и увидите, что случится,  — спокойно сказал Гаврилин.
 - Называть людей баранами?! Ну знаете ли, милостивый государь!
 - Извольте!
 - Это насилие над личностью!

Общество сочло доводы Трубецкого слишком слабыми, а потому в том споре Павел Прокофьевич выиграл и на следующий день, успокоившийся князь под предлогом интеллектуальной дискуссии затащил его на собрание тайного общества. С того дня Павел Прокофьевич станет постоянным его членом. Гаврилин был человеком противоречивым. Ему стало просто скучно. Он не менял своих убеждений насчёт того, что Трубецкой назвал «насилием над личностью», просто в последние годы жизнь потеряла свой смысл. Да, у него есть любящая хозяйка-жена и прекрасные дети, но что дальше? За долгие годы стагнации, ум его частично потерял свою остроту, бледная кожа обвисла, а и без того толстая шея ещё больше обрюзгла и заплыла жиром. И вот, когда он встретил Трубецкого на званном ужине, на которые он зачастил, в его дряхлую, размягчённую мудростью душу впорхнул лёгкий мотылёк жизни. Здесь, перед молодым, энергичным, умным князем, он увидел самого себя и потому последовал за ним. Жизнь снова обрела смысл,  и смысл этот нравился Павлу Прокофьевичу. Позже он писал Трубецкому: «Признаюсь, что из-за Вас я пристрастился к политике. Да и как её не любить в наш век! Она, как прекрасная птица свободы рушит оковы самовластия и передаёт инициативу мыслящим людям. Эта наука прав людей и народов, это великое, гениальное мерило твоего и моего, этот священный памятник правды во мраке невежества! Эта великая наука полностью объясняет наш культурный мир, раскладывает его по полочкам, по составным частям! И всё так просто! Она меня раскрепостила. Спасибо Вам, мой друг, спасибо!»

Трубецкой говорил ясно и чётко. Здесь, в Вяземке, среди мошенников и убийц, его образ представлял собой некого пастуха для этого беспомощного по отдельности, но представляющего собой огромную силу стада. Каждый неуверенный возглас,  осуждающий идеи  Трубецкого, тут же прерывался ударом плети пастуха — громким возгласом о спасении России и истерическим смехом. Видно было, что он долго работал. Глаза его блестели об одном упоминании об «общем деле и поднятии России с колен». Примечательно было, что он никогда не называл это восстанием и революцией, а только «делом». Говорил он  с таким жаром, трепетом и энергией, использовал столько эпитетов и метафор, что все присутствовавшие забывались и хотели идти за этим человеком, сами не разбирая куда.

Глава 7.

Иволгин вышел с собрания, как громом поражённый. «Как я раньше не замечал пропасти, в которую канула наша Родина? Зачах я в деревне». Он зашёл в трактир и очень удивился, увидев за стойкой Быстроногова.
 - Пётр Алексеевич! — закричал он.
Быстроногов учтиво кивнул.
 - Вы меня на собрании заинтересовали. У меня к Вам дело есть.
 - Слушаю.
 - Вы, я чувствую человек очень деловой и готовы за дело пострадать и душой и телом.  Готовы освободить Россию, снять с неё оковы. Но созрели ли Вы к реальным действиям? Готовы ли Вы выстрелить в диктатора?
Лицо Быстроногова исказилось в злой усмешке. Иволгин проснулся.

Не помня себя,  он вышел из дома и направился на Сенатскую площадь. «Зачем я здесь?» - подумалось ему. Пётр Алексеевич посмотрел на памятник. Каменное изваяние бурило его взглядом. В суровом взоре вседержителя он увидел некую насмешку. Насмешку над ним и всем людским. Не в силах более терпеть, он пошёл на квартиру к Трубецкому.
 - Сергей Петрович дома?
 - Да, - отвечал лакей, —
-  Доложить?
 - Доклалывай.

Пётр Алексеевич  задумался. Внутри него шла борьба. Борьба, решавшая исход рокового дня. Борьба., заранее проигранная. Не возможно описать поток ярких чувств внутри этого человека. Его раздирало изнутри и не в силах больше бороться он...

Вошёл. Скромность убранства  покоев князя поразила его.  Среди мебели преобладали спокойные бежевый, белый и песочные цвета. Потолок был сделан в виде звёздного неба. Комнаты  выглядели скромно и  лаконично, чего  Пётр Алексеевич, привыкший к роскоши и излишней вычурности,  не понимал, зная материальные возможности Трубецкого.

Князь встретил его тревожным и задумчивым. По нему было видно, что Иволгин его отвлёк, а потому глаза его светились строгостью и непониманием.
 - Ты по делу? — сухо спросил он.
 - Видишь ли Сергей, —  начал Иволгин. Глаза Трубецкого сверкали яростью и сухостью. В его зрачках Петр  Алексеевич увидел животное чувство дерзости и готовность отдать кого угодно в жертву. Это смутило его.
 - Лаконичнее, Петя. Я немного занят.
 - Я не совсем уверен в правильности нашего предприятия, — выпалил он.
 - Mon cher, — начал  Трубецкой по французски, что слегка обидело Петра Алексеевича, —  наши французские собратья произвели это великое дело у себя и жили безбедно пока мы не навязали им свои интересы!
 - Но какие жертвы...
 - Ты думаешь, что великие дела могут обойтись без жертв?! Наполеон пришёл к власти,  убив десятки тысяч! Все великие люди преступники! Как говорил Наполеон :  «Великие и прекрасные истины французской революции будут вечно жить, — таким  блеском, такими памятниками, чудесами окружили мы их! Эти истины останутся бессмертными. Первые пятна революции мы смыли потоками славы». И мы смоем! И мы смоем, друг мой! Нужно лишь переступить! А сейчас извини, я занят.

Иволгин вышел от Трубецкого в приподнятом положении духа. Сергей Петрович  назначил ему встречу в Вяземской лавре на следующей неделе и дал почитать мемуары Наполеона. На серых книгах было изображено железное лицо императора. «Мысли узника Святой Елены», - гласила надпись на последнем томе, более всего заинтересовавшего Иволгина. По пути  домой он встретил Гаврилина.
 - Пётр Алексеевич!
 - Павел Прокофьевич!
 - Вы откуда?
 - От Трубецкого.
 - Известное дело... Это у вас, что?
 - Интереснейшее собрание...
 - А, помню, читал, — небрежно оборвал  Гаврилин.
 - А Вы куда?
Да так, шатаюсь без дела, думаю. Увлёкся я что-то этой идеей...
 -  Нынче время такое...
 - Да-да. Ну ладно, пойду я.
 - До встречи.

Павел Прокофьевич был человеком пожилым, а потому любил поскучать, по тосковать и осудить молодое поколение. Знакомые его говорили о нём как о ворчуне и человеке,  любившем выпить, а также  заядлом  картёжнике, но при этом как о господине высшего ума. Он первый предложил назначить Трубецкого диктатором, в чём его все безукоризненно поддержали.
Глава 8.

После  плотного ужина Иволгин отправился на берег Невы. «Люблю творение Петра. С детства я любил воду. Вода — это стихия, бурные волны, бьющиеся о камни, неведомая сила, влекущая за собой и дали.» - думалось ему. С рождения Пётр Алексеевич был мечтательным человеком. Он мечтал о морских путешествиях, свободе и просторе. Оказавшись в деревне, он уже не мог уехать оттуда. Он чувствовал причастность к этому месту, оно притягивало и влекло его к себе, как насекомое влечёт лампада. Несколько раз он пытался порвать эти оковы, но они оказывались сильней. Воля его постепенно затуплялась, рассудок затемнялся посторонними вещами, взгляд становился болезненным. Письмо Сергея Петровича, в котором он рассказывал о неком «деле, решавшем судьбу России», стало для него отрадой, отвлекло от деревенских дел и дало почувствовать вкус к жизни. Он давно мечтал поехать в Петербург. Увядая в деревне, он до такой степени его романтизировал, что город каналов казался ему раем на Земле. И вот он - маленький человек стоит на берегу Невы, великой стихии, стихии сводящей судьбы и отбиравшей жизни, стихии, объединявшей поколения и думает: «Решусь или не решусь? Смогу пострадать во благо Отечества?». Для него всё было решено, и он чувствовал это. Роковое событие должно произойти  на следующем собрании в доме Трубецкого. Он был готов.

В это же время князь Трубецкой  расхаживал по кабинету, меряя его шагами. За это время он понял, что кабинет двадцать шагов в длину и десять в ширину. Никаких путных мыслей он и не ожидал. После такого тяжёлого дня он сразу же хотел лечь, но одна мысль не давала ему покоя. Зашёл дворецкий.
 - Чаю, батюшка?
 - Разумеется.
 - Как думается? — спросил дворовой,  зная, что барину нужно отвести душу.
 - Не могу я!  — выпалил  князь
 - Ну расскажите, — предложил старик, ухаживающий за Трубецким ещё с детства
 - Ну слушай.

Сергей Петрович вкратце изложил ему суть дела. В Алексее он был уверен. Добрая душа никому не выдаёт секреты барина, хоть режь. 

Рассказав старику всё,  он сел в ожидании ответа.
 - Что вы, батюшка?! Это как?! Это... Пётр Алексеевич же...
 - Я знаю! — начал отмахиваться Трубецкой.
 - Батюшка! — отчеканил дворовой.
 - Стой! Другого выхода нет... Ты подумай, великое дело! А Петруша - идеальный выбор! Одинок, нелюдим и пострадать за спасение России готов. Быстроногов трус и подлец. Этот мальчишка убежит при первом выстреле. Гаврилин дело другое... Он слишком умён. Ему жизнь дорога, да и родня богатая имеется. А себе руки я марать не намерен! Нет, милостивый государь! Я не просто убийца! Я — великий человек, человек, вершащий судьбы! Без крови не обойдётся никакое великое дело! Тут, батюшка дело не простое, нет-с! Мы создадим прекрасный мир! Новый и прекрасный! Ха-ха, любовь, верность и сила! Баранам нужен пастух! Пастух и плеть!

Он начал задыхаться. Изо рта у него полилась пена, глаза налились бешенством и кровью. Лицо искривилось в противной усмешке. С ним сделался припадок.
Опять, — в ужасе прошептал старичок. - Врача!

Послали за врачом. Доктор всегда был рядом, так как в последнее время с князем стали часто происходить припадки. Началось это примерно в двадцать лет. « Расшатанная психика», - так это объяснял доктор. Ему настрого запретили выступать на публике и увлекаться разговором на волнующие темы. Он не мог перестать. В последнее время он жил лишь мечтой о прекрасном будущем. Сейчас вся жизнь пролетела перед его глазами. Он вспоминал детство, мать и родную деревушку. «Любовь, верность и сила!», - думал он.

Его откачали.
 - Ну слава Богу! Сегодня тяжелее,  чем обычно, — вздохнул  Алексей.

Трубецкой сидел у окна и думал. Он чувствовал, что пришло время и был готов.

Глава 9.

На Сенной площади торговец овощами хотел убирать товар с прилавка. Увидев входящего на площадь студента, он подумал : «Попытаю удачу ещё раз. Может этот будет моим». Сутулый студент с болезненно-жёлтым лицом подошёл к витрине, осмотрелся и шепеляво промолвил :
 - Почём нынче помидоры, милостивый государь?
 - Тридцать пять копеек — кило, молодой человек... Ты что, паршивец, дурить меня вздумал?!
-  Убирайся! — прокричал  торговец,  не найдя к своему удивлению на собственной же витрине помидор, которых было три штуки ещё минуту назад.
Как скажете, Ваше благородие!

Александр Дмитриевич Быстроногов  ничуть не удивился, когда его назвали « паршивцем» и всячески способствовал такому названию своим внешним видом. Одет он был в поношенный сюртук и скомканные штаны, а на голове носил шапку-котелок. При слове «паршивец» на лице его появилась плутовская ухмылка, а уходя, он подмигнул только что обворованному на три помидора торговцу.  Сенная площадь в последнее время стала ежедневной его остановкой. Он часто гулял на ней среди себе подобных, а если подвёртывался незнакомый ему торговец, он не гнушался поживиться его товаром. Вот и сейчас, он презрительно улыбнулся и достал из кармана три помидора.

Придя в свою квартиру, располагавшуюся под самой крышей здания — низкую, узенькую комнатушку, полную крысами и тараканами,  он без промедления улёгся на кровать. Комната была настолько узка и коротка, что встав на кровать можно было дотянуться до двери. Высоким людям в ней было не по себе, а постоянная духота из-за полного отказа от проветривания и мрак, происходивший от отсутствия свечей, дополняли это место не лучшим образом.

Сбоку от жёсткой кровати находилась тумбочка с собранием книг известных революционеров — подарок Трубецкого и по совместительству самая дорогая вещь в доме.   Хозяйке дома, которой он сильно задолжал, Александр Дмитриевич предпочитал не попадаться на глаза. В последнее время лицо его пуще прежнего исхудало и пугало своим видом, а от костюма Быстроногова пахло гнилым мясом, что намекало на отсутствие съедобной пищи в его жизни. Бывало, заняв в долг у соседей и напившись, он приходил домой и до ночи кричал : «Благородную фамилию испоганили, ироды!».  Единственная его любовь — сокурсница,  умерла от порока сердца. В тот день он всю ночь выл на крыше дома и , напившись,  приговаривал : «Долго себя ждать не заставлю, Надечка, не беспокойся! Жди к обеду грешную душу!».  Они любили друг друга. Александр Дмитриевич всегда тратил последние деньги и даже занимал у соседей ради того, чтобы Надюша была счастлива. Она любила воду. Быстроногов проводил ей, приезжей, деревенской девушке целые экскурсии по каналам и рекам великого города. Она была очень застенчива и скромна. В юности получила тяжёлую психологическую травму. Тогда умерла её мать. Сумасшедшая старушонка ненавидела Надежду. Часто нелестно она отзывалась и о Быстроногове. Когда мать узнала о женитьбе дочери с каким-то « паршивым студентишкой», она жестоко избила её до потери сознания, а потом со старухой случился припадок. Очнувшись, Надя обнаружила полностью разрушенный дом и безжизненное тело матери. Быстроногов нашёл её на коленях у трупа. На следующий день Надежда слегла в бреду. Александр Дмитриевич ухаживал за ней неделю. Девушка умерла у него на коленях. Это сильно потрясло его. И с той минуты  жизнь Быстроногова  разделилась на до и после. Он стал более нервным, жестоким и подозрительным, но его душа,  покрытая толстым слоем тёмной материи, сохранилась. Хоть разум его и был затемнён призрачными идеями, глубоко в душе он понимал свою неправоту,  и это в последствии спасло его.

Бывало он шатался по улицам до утра, грозил кулаком в небо, щурясь на солнце, и кричал в пустоту : «Даже не надейся!».  Попадал несколько раз в столкновения с городовым, но каким-то чудом избегал наказания. Иногда он всю ночь сидел на своей твёрдой, как доска постели и повторял слова Трубецкого : «Любовь, верность и сила!».  Сергей Петрович являлся для него идейным вдохновителем и лидером. На собраниях он заслушивался умными речами князя и буквально боготворил его.


Глава 10.

В трактире на Невском проспекте проходивший мимо человек увидел мужчину сорока лет. Он был мрачным, угрюмым и казалось,  злился на весь белый свет.  У него было обезьянье лицо и при взгляде на него прохожий поморщился и поспешил пройти к себе домой.

В питейном заведении нахмурившись сидел Гаврилин. Ему нравилось это место. Он частенько приходил сюда выпить и сейчас осушал уже третий стакан вина. « Ну, хватит с меня, сердце не то». Он вышел и направился на свою квартиру. Жил он в большом жёлтом доме с колоннами на Невском.  Ему приятно было идти домой зная, что его встретит любящая жена и дети Александр и Николай. Зайдя внутрь он услышал радостный крик : «Папа вернулся!» Это был Саша.
 - Ну, полно, где мама?
 - Убирает в кабинете.

Гаврилин прошёл в комнату, так как там были «вещи не для женского глаза», - как он выражался, сам не понимая, что это значит. Кабинет был местом полного уединения для Павла Прокофьевича. Он мог пропадать там часами. Комната была очень уютной и вместительной. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, в углу комнаты располагалось кресло-качалка, а посередине кабинета стоял письменный стол с множеством ящиков, аккуратно уложенной кипой бумаг и коллекцией орлиных перьев для письма, выстроенных от меньшего к большему. На противоположной двери стене висел портрет самого графа с его женой и сыновьями. Им он очень дорожил. В одном из ящичков письменного стола под замком лежало бюро из красного дерева, в котором хранилось множество разноцветных билетиков. В соседнем ящике лежали письма от деревенского старосты. К слову дела у Павла Прокофьевича шли, как нельзя лучше. Село N, доставшееся ему по наследству, находившееся в одном из пригородов Петербурга, приносило ему  большой доход.

Роскошное убранство комнаты дополняла тучная фигура женщины в сарафане и косынке, чуть свалившейся набок. Щёки её были украшены чересчур большим румянцем, а с головы свисала коса до пола. Настасья Петровна усердно мыла пол. Вопреки мольбам мужа, она была непреклонна и мыла в его комнате пол и разбирала книги каждые три недели. Эту женщину сорока лет было невозможно переспорить. Раз уж она решила что-то начать, то непременно доведёт дело до конца. В свет она выходила довольно часто. Настасья Петровна состояла в современнейших и самых модных салонах того времени. Хоть она вздыхала  и жаловалась, что это «пустая трата времени»,  ей приносило тайное удовольствие провести вечер за сплетнями об императрице и моде. Графиню Гаврилину часто видели на балах вместе  с мужем. Смотрелись они прекрасно. Благодаря ей в доме работало вдвое меньше кухарок и уборщиц. Успевая делать десятки дел чуть ли не одновременно, она затрачивала минимум времени и жизненных сил. У неё оставалось время и на чай, и на игры с детьми, и на сплетни с гувернантками. Рождённая в деревне, она имела речевую особенность: всегда прибавляла суффикс ся в конце глаголов. Делала она это постоянно, даже когда это было неуместно. Попытки Павла Прокофьевича искоренить эту привычку всегда терпели поражение. Не смотря на своё простое происхождение, она имела прекрасное образование. Её отец потратил последние кровные на учёбу «Настасьюшки» в Петербурге. Там она очаровал Павла Прокофьевича, а выйдя замуж, забрала отца с собой. Он умер два года назад. Настасья Петровна не снимала траур два месяца и ничего не делала, но потом, ( как это обычно бывает у женщин ), посмотрела на себя в зеркало, ужаснулась, поохала и без промедлений принялась за работу. Муж несказанно обрадовался появившемуся вкусу к жизни. Гаврилин боялся себе в этом признаться, но горевал вместе с женой. Ему очень нравился этот бойкий старичок. Он помогал ему в трудные минуты мудрыми советами и проводил с ним долгие вечера за спорами о политике и новостях высшего света, к которому он быстро приспособился. К сожалению Анастасия не могла или не хотела спорить с ним о политике и говорила с ним о более приземлённых вещах, например о смерти очередной Амалии Викторовны или свадьбе какого-нибудь Андрея. Павел Прокофьевич очень любил свою жену и настраивался на её настроение. Вот и сейчас он подошёл к ней и тихонько сказал:
 - Настасьюшка, милая отдохни...
 - Здравствуй. Явился! Да ты пьян! Подлец!
 - Ну опять...
 - Ладно, целуй!

Она подставила ему свою пухлую щёку и получив громкий поцелуй, продолжила убираться.
Отдохни, милая, тут и так чисто, — начал Гаврилин, но куда там! Эту женщину было не остановить. Она уже напевала свой любимый мотив, а услышав возражения мужа вскричала:
Не надо строить иллюзий, которые могут закончиться медицинской палатой! Пыль очень вредна для здоровья!
 
На том и порешили.

После ухода жены Гаврилин сел в своё кресло и задумался. Надо признать, что ход мыслей Павла Прокофьевича представлял собой вихрь предложений, ответов и вопросов. Он всегда о чём-то думал и частенько разговаривал сам с собой,  при этом не приходя к определённому выбору.

Большую часть второго этажа занимала богатая библиотека. Стеллажи из красного дерева с толстыми книгами образовывали бесконечные коридоры, а расставленные по литературному лабиринту табуреты и столы со свечами добавляли библиотеке уюта. Каждые полгода Павел Прокофьевич выписывал множество книг по истории, философии и точным наукам для своей библиотеки и каждая была им прочитана. Он мог проводить в этой комнате часы и,  уединяясь,  вёл свой дневник для потомков, в котором записывал интересные мысли и собственные замечания философского характера. В своём «втором кабинете» Гаврилин устраивал литературные вечера и совещания тайного общества. Часто Павел Прокофьевич беседовал здесь с Сергеем Петровичем.

Он разгуливал средь длинных, освещённых свечами коридоров и думал о последних новостях. На днях Трубецкой поручил ему сблизиться с Иволгиным и плавно подвести его к мысли о цареубийстве. На все расспросы Сергей Петрович отвечал что-то невнятное и спешил перевести разговор на другую тему. Лишь изредка разгорячившийся князь кричал что-то о едином смысле и Божьем благословении. Не смотря на замешательство, Гаврилин решил исполнить просьбу своего друга. Иногда наедине с собой он сомневался в этом плане, но возможность  сблизиться с полюбившимся ему Иволгиным дополняла идею Сергея Петровича.

Анастасия Петровна редко бывала в его библиотеке, считая что «это дело мужское и она мешать не станет ». Сейчас, пока жена готовила ужин, а дети занимались географией,  Павел Прокофьевич ждал. Он начал замечать, что в последнее время стал слишком много ждать. Он ждал за завтраком, в обед и даже на ужине. В этот раз он ждал очень важного человека. По утверждениям Трубецкого, от этого господина зависела судьба России. Господином этим был Пётр Алексеевич Иволгин. В эти минуты «скромный интеллектуал», как называл себя Гаврилин,  напрягал все свои извилины, выстраивая примерный план будущей беседы. В его голове проносился вихрь эффектных выражений, словосочетаний и афоризмов, которыми он в последствии собирался удивить своего гостя.

И вот, кушать подано, на столе горят свечи, а с портрета смотрят гордые лица счастливых супругов. Второй кабинет Павла Прокофьевича готов встречать долгожданного гостя. Отворилась дверь...


Глава 11.

Перенесёмся на десять минут в прошлое. По Невскому бодро шагал мужчина в сюртуке и синих брюках. На лице его была выражена строгая решимость и озабоченность. Шляпа-котелок слегка покачивалась на его голове от слишком широкого шага. Вчера вечером он получил письмо от Гаврилина, в котором  он проявлял свою озабоченность, приглашал Петра Алексеевича к себе и очень тонко намекал на то, что опаздывать никак нельзя. В послании был виден стиль Трубецкого. Павел Прокофьевич всё время твердил о «спасении России» и не называл настоящей цели визита Иволгина.

Пётр Алексеевич подошёл к дому и постучал. Внутри был слышен детский крик. Дверь открыла крупная фигура женщины с огромным румянцем на щеках с караваем.
Здравствуй, милостивый государь! Прими хлеб, соль, дорогой гость!
Брось, Настасья, прошлый век!
Пётр Алексеевич, — прервала упрямая женщина.
Хорошо-хорошо...
Ох уж эти ваши нововведения! Раньше жили так и никто не жаловался, а сейчас развелось больно много умных.

Иволгин, предчувствуя катастрофу, быстро отломил кусочек хлеба, макнул в соль и с приглашения Анастасии Петровны проследовал в дом.

Пройдя в библиотеку он был очень удивлён, когда увидел, как Настасья Петровна легко ориентировалась в бесконечных книжных коридорах. В середине библиотеки он увидел большой стол с разнообразными яствами и два наскоро поставленных стула.
Пётр Алексеевич! Садись, дорогой. Настасья, оставь нас!
Здравствуй, Павел.
Ну как ты? Рассказывай!Не стесняйся, чувствуй себя, как дома.

Иволгина очень удивило гостеприимство Павла Прокофьевича, который при прежних встречах вёл себя достаточно сдержанно. Что-то блестело в его глазах и, этот блеск почему-то настораживал Петра Алексеевича.
Кушай, дорогой. Настасьюшка у меня хозяйка. Весь день сегодня трудилась. Я говорил ей: «Ну отдохни, жёнушка», — а она ни в какую.

Павел Прокофьевич как-то странно покраснел и пот выступил на его лице.
А у нас, Пётр Алексеевич, прекрасный слуга. Каждую пятницу бегает на винодельню сам и выписывает вино. У меня чудесный винный погреб и всё благодаря ему. Мальчишка — просто загляденье! Хотите вина? А впрочем не важно. Петруша, притащи-ка нам Австрийского!
А, тёзка... Я пожалуй, Павел Прокофьевич хотел бы сразу перейти к делу. Зачем Вы меня пригласили? — спросил Иволгин чувствуя, что причиняет Гаврилину явный дискомфорт.
Бросьте, Иволгин! Имейте совесть! Неужели не могут поболтать два друга...

Вскоре прискакал веснушчатый студентишка с бутылкой первоклассного вина и между       «друзьями» завязалась достаточно тёплая беседа. В планах Павла Прокофьевича было споить Иволгина, но к сожалению этот прекрасный человек не учёл одно свойство любого вина: оно всегда быстро заканчивается, а потому после трёх бутылок уже и гость, и сам хозяин весело запевали «В роще девки гуляли» и стремглав опустошали стаканы. Не смотря на большой градус пьянства, Павел Прокофьевич помнил главную цель его хитрого плана. Ум его был ясен, как никогда, а глаза горели хищным блеском.

А... Не могу больше, Гаврилин...
Вы это, Иволгин, бросьте! Обижаете!
Но...
Вы моё право, как хозяина угощать шатаете и принижаете, а на Руси матушке за пренебрежение правом знаете, что бывает?! Расстрел, четвертование и виселица, чёрт Вас подери! Да я... Я Вас и на дуэль могу вызвать! — взревел Гаврилин.
Право?
Вы сейчас насмехаетесь?!
Ничуть, — искренне возмутился Иволгин.
Ну так пойдёмте!
Пойду, но с одним условием: всё будет строго по правилам!
Хорошо!
Точно? — усмехнулся  Иволгин.
Железно!

На самом деле Павел Прокофьевич только изображал пьяного дурачка, и когда дело дурно запахло пошёл с Петром Алексеевичем, но как только он  встал быстренько обошёл и усадил Иволгина на стул.
А не знаете ли Вы, коллега, как мы очутились на стульях...
Петруша, ещё водки!

К полуночи Павел Прокофьевич решил, что пора, и карета скорой помощи забирающая Иволгина из его дома будет явно не кстати.
Пётр Алексеич!
А?!

Гаврилин посмотрел в добродушное, красное лицо своего друга,( а он уже считал его другом ) и опустил голову. К его горлу, как будто подступил камень, слова отказывались выходить, а на его лице выступили скрытые мудростью морщины. «Вот они, следы маленькой трусости, маленького предательства! А нужно ли это всё? Может всё бросить и уйти? Да, уехать в деревню и никогда не возвращаться... Мне будет полезно. Врачи говорили, что природа снимает стресс и таким, как я это не помешает. Да, вот она — моя Россия...»

На лице Павла Прокофьевича появилась блаженная улыбка. Ему представлялись родные поля, деревня и прекрасное лицо матери...
Павлуша! Павлуша!
Да, мама...
Сдурел что-ли?! Очнись, окаянный!

Он открыл глаза. Перед ним стоял Пётр Алексеевич, насмерть перепуганная Настасья подносила ему воду. «Или сейчас или никогда!»
Уйди, жена. Всё в порядке.
Ну уж нет! Я тебя не оставлю!
Гаврилин посмотрел на жену ледяным взглядом. Вдруг ей всё стало понятно. С Павлом Прокофьевичем такое случалось редко, но когда случалось, все знали — лучше не перечить. Она вышла. Это был последний раз, когда Гаврилин переубедил упрямую женщину.

Я пожалуй пойду...
Мы ещё не закончили, — отбросил холодным тоном Павел Прокофьевич.
Что-то случилось?
Петруша, — голос Гаврилина повеселел, а тон стал ласковым.
Да, Павел?
Хочу рассказать тебе интересный инцидент: когда-то у меня был очень богатый дед. Хотел мне переписать всё своё имение, а брат мой побогаче попал у него в опалу. Лежит значит дедуля в горячке, ему дохтуров по вызывали, а он ни в какую: «Павла мне приведите и всё». Привели меня. Ну, составили завещание, а через день старик Богу душу отдал.  Погоревали, погоревали. А потом про завещание вспомнили. Ну, мол всё по закону мне. А брат мой, будь он неладен, судей подговорил против меня и денег дал в придачу. В юридические тонкости вдаваться не будем, но суть в том, что всё имущество ему перепало. Да я, как видишь не жалуюсь, но теперь-то ты должен понять, как у нас в России юридическая система выстроена! Позор! — он  плюнул.
Ужас... — проговорил Иволгин.
Вот-вот! Ужас, да и только!

Гаврилин испытывал ощущение власти над другом и ощущение это ему нравилось. С каждым словом Иволгин всё больше поддавался  сильному и влиятельному другу и  на уровне подсознания понимал к чему ведёт Павел Прокофьевич, но неведомое ему доселе животное и грубое чувство заставляло его — графа Петра Алексеевича Иволгина пресмыкаться, подчиняться перед равным ему Гаврилиным.
Но надежда ещё есть, Петруша! Есть! Мы же вместе сможем! Сможем, Петя!
Петруша... Так меня называла мама... Прекрасная женщина. Она меня любила... А я... Циник я. Вот кто! Грязная свинья, упивающаяся чужим горем. Я уйду.
Куда?
Я не знаю. Просто уйду. Я вас ненавижу. Вы сделали меня таким же убийцей, как и вы сами...

Пётр Алексеевич всё понял. Он понял к чему была эта ночь безудержного кутежа и вконец протрезвел. Внутри него велась внутренняя борьба и борьба это была заранее проиграна. И он это понимал.
Ведь свобода, Петруша, свобода... И ты знаешь это, и я знаю... — голос Гаврилина стал ласковым, спокойным и тихим.
Знаю... - В голове Иволгина, как пчёлы в улье, ворошились сотни мыслей. « Ну, скажи ты уже, ирод!
Ну так сделай одолжение для России, — голос Гаврилина задрожал, — Лиши жизни диктатора!

Пол ушёл у него из под ног. «Время пришло». Иволгин  наклонил голову. Гаврилин подошёл и обнял его.
   К своему удивлению, Пётр вышел от Павла Прокофьевича в полном равнодушии.
«Этот день должен быть увековечен! День, когда любовь и мир проиграли битву алчности и жестокости индивида! Битву, но не войну. Будут люди и получше нас. Будут, и не мало! Они будут принимать решения сами, в независимости от животных чувств! Вот увидите!». Он погрозил кулаком куда-то влево. «Силы небесные! Если вам не безразлична судьба человечества, то сделайте так, чтобы я оказался совсем один! Навсегда! Так будет лучше!»

Он заметил, что находится совсем один. Улицу не разобрал, да и это было не важно. Один и всё. Навсегда.

Глава 12.

Очнулся он уже дома.  Заботливый слуга укутывал его в одеяло и приговаривал, что его нашли в бреду, горячке и совершенно пьяным на Сенной площади.
Я вот ума не приложу, батюшка, как же так? Вы вроде не из робкого десятка, да и Павел Прокофьевич — человек порядочный...

Первая неделя после болезни прошла хорошо. К нему приходил Трубецкой, но о «деле» ни слова не сказал. Через пару дней к нему вернулся аппетит и способность здраво рассуждать.

Хоть он и не вспоминал о своей беседе с Гаврилиным, в голове его осталось самое главное. То, без чего не обходится ни одно злодеяние и ни одна благодетель. То, что способно разрушить любого человека изнутри словно паразит и побудить на самые отчаянные и безрассудные поступки. Это была идея. Очень часто в погоне за сумрачной и расплывчатой идеей мы способны на зверские безумства. К сожалению это заложено в нас с рождения. С этим мы растём и от этого обязаны отречься. Большинство психологических потрясений в нашей жизни связано именно с идеями. Крах авторитетов, падение политических идеалов. Сложнее всего признаться в этой зависимости другим и особенно себе, но это долг любого человека.

Сила воли — вот, что отличает нас от животного. Это прекрасное качество проявляется тогда, когда мы можем перейти границу обычного желания поесть и чего-то большего, лёгкого, святого и беспорочного. Границу эту перейти очень трудно, но нужно оглядываться вокруг на тех, кто нас окружает, на тех, кто уже эту границу перешёл. Эта повесть не об убийстве и не о предательстве. Она скорее о мостах, связывающих нас. Эти мосты мы должны переходить с миром. Что мы несём своим пребыванием здесь? А где это здесь? Понятно лишь одно: «Все мы на гигантском куске скалы, несущемся в пространстве бесконечного космоса...» Нам нужно оставить здесь свой след и постараться, чтобы он был не кровавым и жестоким, а добрым и светлым.

Цель этой повести — показать, что цель не всегда оправдывает средства своего достижения. Любая, даже самая благая идея может быть настолько извращена, что принесёт больше вреда, чем пользы.

«А по Неве порша плывёт, волны катятся... Тот, кто мост не перейдёт, после хватится...»

Глава 13.
Александр Дмитриевич Быстроногов по своему обыкновению прогуливался по своему обычному маршруту. Он еле держался на ногах и бесцельно наматывал круги по «чреву Петербурга», опьянённый  и расслабленный, оставленный Богом и друзьями.
Здравствуй, милок.
И тебе не хворать, мать.

На него смотрела дряхлая старушонка с мешочком в руках, внутри которого лежала пара медных монет.
Не найдётся на покушать, милок?
Зачем?
Смешной ты, сынок! Жить-то как-то надо?

Он посмотрел в карман. На дне одиноко лежал двугривенник.
Как вы все мне надоели! А впрочем, держи, мать!
Бог тебя сохрани, сынок!

Старушка поймала монету и положила в туго набитый деньгами карман. Мешок оказался только прикрытием.

Спустя ещё час бесполезного скитания у него заболел живот. Только сейчас он понял, что отдал последние деньги мошеннице. Быстроногов заметил богато украшенный, набитый фруктами прилавок, за которым стоял статный усатый господин. Сегодня он не планировал выживать таким образом, но чувство голода оказалось сильнее. «Была- не была!» - подумал он.
По чём яблочко, милостивый государь? — спросил он слабым пьяным голосом.

Торговец пробормотал что-то не разборчивое, но это уже было не важно. Александр Дмитриевич схватил яблоко и хотел умчаться вперёд, но торговец оказался проворнее. Он в два счёта догнал Быстроногова и под восторженные крики и улюлюканье общественности скрутил  студента.
Ну, нет, хлопец, ты меня больше не обманешь!  — проревел продавец, уже встречавшийся с Быстроноговым.
Милостивый государь, не надо, — жалобно провыл Александр Дмитриевич.

Торговец убежал куда-то за прилавок. Быстроногов хотел встать, но вернувшийся с плетью продавец прижал его к земле. Раздался первый удар. Быстроногов припал к земле. В его голове проносились тысячи мыслей. Он посмотрел на торговца, размахивающегося для очередного удара и на радующуюся толпу отбросов.

«Позор! Такая низкая смерть... Да, не таким меня родители воспитывали... И ведь удивительно, такая ясность! Абсолютно трезвое состояние. Очень странно... Всё бесполезно. Такая техника, а цели нет...

И вроде всю жизнь я понимал смысл — служить Отечеству! Такую шутку сыграл со мной Создатель! Ха-ха! И за весь длинный путь я не задумывался: «Сашенька, а как это — Отечеству служить?» - он истерически захохотал.
«А Серёжа ведь обманул меня! И в чём настоящий смысл этого предприятия? Да, гад редкостный, бестия расстреклятая! Но это уже не важно. Это такие мелочи. Прощаю я его, всех прощаю! Какой-то смысл в этой клоунаде есть, нутром чую! Но к сожалению нам не суждено понять...»

Он посмотрел наверх. Оттуда на него смотрело доброе, святое, невинное, такое возвышенное лицо Творца, а рядом с ним — робкая, маленькая фигура Надечки.
Надюша... Ну вот и я.

Торговец замахнулся плетью. Его жестокое лицо светилось ярой ненавистью. Обвисшая кожа на лице покраснела, а зрачки расширились. На глазах выступили тонкие, как колья вены.
Вот и последний удар, Надюша. Как и обещал.
Как страшно жить... — дрожащий голос девушки сорвался.

Господь  посмотрел на маленького студента, и тот почувствовал, как свет блаженства и благословения пролился на его грешную душу и очистил её. « Господи, помилуй мя грешного...». Душа его начала подниматься, слёзы пролились по лицу студента. Он посмотрел на лицо Всевышнего. Улыбка озарила лицо Творца. Быстроногов просиял. Бог простил его, и он успокоился. Вся жизнь во всех красках пробегала перед его глазами. Оглянувшись назад, он всё понял. «Спасибо, спасибо, спасибо...». Казалось, это мгновение длилось вечно.

Когда Пётр Алексеевич проходил Сенную, перед его глазами предстала душераздирающая картина: торговец бил плетью уже безжизненно лежавшего на гранитной плите Быстроногова. Его жёлтое лицо застыло в блаженной улыбке, а из руки выпало кроваво-красное яблоко.

Александр Дмитриевич услышал твёрдый голос торговца и беспомощный голосок Иволгина, как будто через штору. Он посмотрел вниз. Павел Петрович дрожащим голосом кричал на торговца, а тот развернулся и зашёл за прилавок.
Хочешь вернуться? Есть ли незаконченные дела? — спросил Господь.
Есть, но они того не стоят.

Он посмотрел на возлюбленную. Надечка кивнула, но он уже всё решил.
Хватит с меня суеты.
Хорошо.

Особенно добрые и честные жители Петербурга могли одновременно видеть удивительное явление на Сенной площади: три светящиеся фигуры за руки уходили к солнцу по небосводу. В газетах этому не поверили, но свидетели ещё не раз рассказывали об этом своим внукам. Память об Александре Дмитриевиче Быстроноговом — маленьком, ничтожном, жестоком, но покаявшемся человеке сохранилась, ведь ничто из этого мира не исчезает бесследно...

Глава 14.

В доме на Английской набережной сегодня всю ночь горел свет. Унылый лик лампады тихонько дрожал за шторой. Пётр Алексеевич постучался. Изнутри ему ответил грубый голос Гаврилина: «Пройдите!». Он вошёл.

В комнате сидели Трубецкой, Гаврилин и малознакомые ему люди. С одним из них он встречался в бакалее. Тогда этот господин упал в бочку с макаронами. Сейчас почему-то он представлял его с макаронами на голове, глупо ухмыляющегося в итальянском кресле. Он отогнал эту мысль, как назойливую муху, и сел. Минута молчания. Две. Ещё десять.
Ну, что? Прихлопнули Сашку нашего, - сказал Трубецкой. В руке его был зажат свежий выпуск «Сына Отечества», с заголовком: « На Сенной торговец убил студента! Позор и срам! Очередное доказательство ненадёжности власти диктатора!»
Ну надо же что-то делать! Действовать! — возопил Гаврилин.
А думать кто будет? — ответил князь и постучал по дереву.
Додумались уже,  — мрачно прошептал господин, упавший в бочку с макаронами.

Все подняли глаза на Трубецкого, ожидая его комментариев. Тот наморщил лоб и зажмурил глаза, как будто пытался провалиться сквозь землю:
Выступаем. На подготовку две недели. Павел, как договаривались. Возглавишь Московский полк. Времени больше нет. Действуем строго по плану. Петруша, мы все на тебя надеемся. Я снял подвал в Вяземке. Там сначала будете тренироваться на бутылках, потом по крысам. Андрей тебя подготовит, - сказал Трубецкой, указывая на господина с макаронами. - Павел, останешься, объясню план. Остальные выходите по одному. Встречаемся здесь через две недели. Удачи, господа! И помните: судьба Отечества в ваших руках!

Они вышли в густой мрак декабрьской ночи. По дороге домой Пётр Алексеевич посмотрел на небо. Оттуда на него смотрели миллионы звёзд.
Ты знаешь, Петька? Говорят, некоторые звёзды давно умерли, а их свет до сих пор летит к нам,  — сказал он кучеру.
Откуда ж мне знать, барин? Вот она какая штука... Это вы, барин, учёный, мы люд простой. На подъём легки, да и приказы выполняем не задумываясь.

Иволгин задумался над его словами. Что-то такое лёгкое было в них. « Вот она, жизнь, летает тут, совсем рядом, только возьми!»
Что ты думаешь, Петька, мог бы я переодеться слугой и сбежать отсюда?
Куда?
Не важно!
Так зачем вам это, барин?
И правда. Больно много выпил я сегодня. Бред. Ты, Петька, молодец. Хорошо служишь!

«И правда, зачем?» Он отогнал эту мысль и снова посмотрел на звёзды. « Так красиво сверкают! А я раньше и не замечал...»

Он погрузился в мечты, и бричка его казалась ему вовсе не бричкой, а яхта, уносящая его в даль...

Глава 15.

На следующий день Иволгина разбудил слуга.
А? Что?!
Вы, простите, батюшка...
Что случилось?
Так, господин какой-то... Очень назойливый. Скандал устроил, ждёт Вас уже час.
Сейчас!

Он быстро переоделся и выбежал в прихожую. Господин с макаронами ждал его у двери.
Здравствуйте...
Левонтьев Григорий Валерьевич, - сухо проговорил господин, которого Иволгин видел ещё вчера.
Какими судьбами?
Вас интересует прямой ответ?
Прямее не бывает!
Мне сообщили, что здесь кто-то хотел поучаствовать в спасении Отечества,  — сказал Левонтьев, как будто «спасение Отечества» для него было детской игрой.
Незамедлительно!

Они вышли и в безмолвии дошли до места. Напряжение витало в воздухе. Отворились двери. Навстречу им вышел дряхлый старикашка. Он прищурился, повёл хищным носиком и оскалил свои жёлтые зубы.
Ну здравствуйте, господа!
И тебе не хворать, скворушка, — ласково бросил Левонтьев и шагнул за порог.
Какими судьбами?
Не прикидывайся, старый, сам знаешь. Нам намечено. Подвал В1.
Ну тк! Охотники вы до подвалов-то, господа! Да только платить надо по счетам!
Ты мне только вякни! — Левонтьев прижал старика к стене и схватил за горло. Тот оскалил свой хищный рот.
Ха-ха!

Левонтьев вздохнул и протянул шарлатану горсть монет. Тот отворил дверь и они прошли. Комната была мрачной и такой большой, что из одного конца нельзя было разглядеть другой. От сырости у Иволгина проснулось давно забытое люмбаго. У его ног пробежала тонко пищащая, жирная крыса. «Вот оно — моё теперешнее окружение. Теперь я буду видеть только крыс и только с крысами буду общаться! А окружать меня будет только сырость».

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, уже смирившийся Иволгин спросил у Левонтьева:
Зачем ты дал ему деньги? Мы и так заплатили этому шуту в три дорога!
Неразглашение информации. А ты, Петька, привыкай. Мы с тобой теперь братья. Ну всё. Сейчас я расставлю банки, а  ты попробуешь стрелять.

Григорий Валерьевич расставил банки, дал ему револьвер и скомандовал. Стрелял Пётр Алексеевич ужасно. Из десяти выстрелов попал он два раза.

Да, Петя... Много у нас работы.

Иволгин виновато посмотрел под ноги. Он твёрдо решил тренироваться.

Глава 16.

Шли дни.  Умение стрелять постепенно улучшалось. Они тренировались днями и ночами. Сегодня потренировавшись, Иволгин решил прогуляться по набережной. Со всех сторон послышался восторженный крик. Рядом с ним проезжал государь. Он. Его ему предначертано убить. Он посмотрел в его лицо. Сухое и молодое. Деятельное, живое, детское, но готовое к взрослым трудностям. Он встал вглядываться в императора. Эта секунда показалась ему вечностью.

«Вот она, бездушная, перемалывающая людей машина... Может сейчас? И пистолет при мне. Нет, позже, это толку не принесёт. Императоров на Руси на век вперёд припасено. Но приговор мне уже подписан, да как  низко!»

Из кареты выглядывали грустные глаза вдовствующей и молодой императриц.

«И эти, бараны бегут за ними, как комар на свет», - подумал Иволгин, увидев восторженную толпу, бежавшую за каретой. Зрелище и правда не внушало оптимизма. Толпа бежала прямо по проезжей части, а потому образовалась огромная давка. Кучера не могли удержать лошадей и многие люди попали под копыта.

На мосту развивалась ужасная картина: мать оплакивала своего сына, которого прямо здесь столкнуло в канал бурное движение толпы.
Андрюшеньку моего-т! Умертвили-то, ироды! Маленький! Невинный то! Учился ведь! Всегда маме говорил: «Ты, мать, хорошая у меня! Заботливая-т!»  И при императоре Александре и он, и я в милости были! А сейчас! Всё забыли-то! Ироды! И всё, как Иоанн писал будет-то!» — крик её прервался и она залилась в судорожных рыданиях.

Иволгина передёрнуло, и он решил поскорее удалиться отсюда, но долго ещё, по ночам, до самого конца мучил его крик бесприютной женщины. Она являлась к нему во снах в белоснежной мантии с заплаканным лицом,  и они подолгу разговаривали вместе. Он рассказывал ей все свои несчастья, а она слушала его, как своего сына...

Глава 17.

Он вымещал всю свою ярость на банкахи крысах но не мог представить себя в роли убийцы. Григория он стал называть братом. Из ленивого помещика за месяц он превратился в обитателя дворов. Его было не узнать. Он невероятно похудел. Дом — Вяземка. Цель — туманная справедливость. Семья? Интересное слово. Раньше семьёй он называл просто услужливых дворовых, но теперь... Это другое! К чему ему семья, когда он познал смысл жизни! Удивительно, как за короткое врем может измениться человек. 

Иногда он спрашивал себя: «Ну и какой он — смысл?». Но теперь не до вопросов. Скоро, очень скоро! Он готов убить царя, совершить возмездие!

«За кого?», - тоненький голосок внутри него прервал все размышления. Такой маленький, ничтожный, а поставил его — революционера, дворянина в тупик! Ну и что, что я грязный, того требует дело! Это временно. А этот голос? Вскоре Иволгин научился его игнорировать.

«Не важно за кого и ради кого! Он готов ответить на самый главный, животрепещущий вопрос: его семья — Декабристы».
Глава 18.      

Декабрь — первый месяц зимы и последний месяц года. Он дарит мало солнечных дней, но при этом есть в декабре что-то волшебное.
Наверное, всё дело в том, что в декабре все ждут Нового года и Рождества, а потому верят в сказку, отчего и сами становятся добрее и человечнее.

Декабрь — это ожидание и вера не смотря ни на что. Это сопричастность чуду, которая как тонка, натянувшаяся струна скрипки продолжает свою прекрасную песнь в сердце в эпоху стужи и вечной мерзлоты. Это новая грань понимания простых, вечных человеческих ценностей, которые так нам важны. Это каскад красок, буря эмоций, разбивающая лёд и иней. Это белоснежный каркас из хрупких снежинок, которые соединяясь, образуют твёрдую опору и основу человеческому разуму, сердцу и личности. Это такое высокое, непогрешимое, светлое и невинное понимание прекрасного и возвышенного, святого, какое человек не испытывает ни в один месяц бесконечного колеса Сансары под названием — жизнь. Это радость, многовековые памятники и здания,  одетые в белые плащи и конечно, белоснежная мантия Исаакиевского собора.

Но не сейчас. Это был другой декабрь. Это чувствовали все, особенно крысы. Крыс в Петербурге очень много, из-за сырости. В это утро они не носились по канализации и дворам в ожидании чуда, а писк их из радостного сделался жалобным,  плачевным и немного страшным.

Небесный свод изменился. Казалось, какой-то ангел скручивает его в цилиндр. Облака  тонкой, дымной плёнкой заволокли кроваво-красный небосвод. Солнце своими лучами уже не грело, а лишь создавало иллюзию, предоставляя людей и всех живых существ морозу на длительное растерзание.
Осталось несколько часов. Все помнят план?
Да.
Так точно.
Да.
Отлично. Павел, ты пойдёшь в казармы. Говори чётко, ясно и заразительно. Как репетировали. Нам нужно сыграть на чувствах этих придурков. Мы внушим им, что восстание направлено на то, чтобы возвести на престол Константина. Они и сами не зная помогут нам. Петя, ты встанешь с солдатами и сделаешь это.
Так точно!

Григорий Валерьевич сделал из него настоящего солдата. Хладнокровный и сильный, он был готов убить императора. Они вышли и разделились. По дороге Гаврилин не проронил ни слова. На его лице читалась чёткая решимость. Они подошли, и Гаврилин вступил на заранее подготовленный подиум. Его огромный лик, его прямая осанка, его лицо — всё это светилось каким-то неведомым доселе Иволгину светом. Солдаты стояли и дружно внимали его словам.
Я приехал известить, что всех вас обманывают! Я адьютант Государя Константина Павловича, прислан от Него вас предупредить. Вспомните, ребята, что ещё недавно вы присягали государю Константину и целовали крест! Вы не должны присягать другому государю тогда, как государь ваш жив. Вас обманывают, и сие знают ваши офицеры и ротный ваш командир! Бойтесь, ребята, Бога! Вот сабля Константина Павловича!Стойте за него крепко. Государь наш не отказывался от престола! Он обязуется сократить военную службу до 15 лет!

Начался великий день! На нашем Отечестве поставлено загноившееся клеймо! Зараза! И разносчики этой заразы — лжеимператор Николай и все крысы, сидящие на престоле! Мы удалим язву народа русского шпагой и картечью! Мы и наши отцы и деды веками служили царской династии. Мы служили верой, правдой и Господом Богом. Пришло время перемен! Кто мы? Безвольные рабы или сыны Суворова? Штык и ядро — наши друзья! Идёмте же вперёд, к прародителю произвола и вознесётся наша весть в небеса! За императора Константина!
Ура! Не хотим Николая! Ура Константин!

Перед выходом Пётр Алексеевич успел подумать: «А что будет делать Сергей?».  Но было уже поздно. Толпа вооружённых до зубов мужчин подхватила его и поток воодушевлённых солдат повёл его к цели. Сначала они шли беспорядочной толпой, но со временем ряды их выровнялись, штыки уравнялись в один ряд и лица стали похожими друг на друга. Сотни рослых  мужчин следовали за тучным коренастым человечком со шпагой на перевес.  До места добрались очень быстро. Мятежники оцепили памятник Петра Великого в каре и построились. Очень быстро вокруг восставших собралась толпа зевак, а также лояльные императору войска. Очень скоро в толпе генералов можно было увидеть и самого императора. Все ждали.

Настроение в рядах было приподнятое. Гаврилин точил шпагу о гранит памятника Петру Великому.

Сильный и грациозный, на светлом, как облако крепком скакуне Милорадович  подъехал чуть позже. Его глаза светились мудростью и хитростью. Стремена его жеребца отражали солнечный свет и в их золотом окрасе мятежные солдаты увидели своё отражение. Сильный и мудрый, не дождавшись построения войск, он прокричал: «Не надо мне вашего говённого полка! Я сам покончу с этим делом!». Генерал Михаил Милорадович предстал перед ними во всей своей красе.
Солдаты! Ровняйсь! Смирно!, — прокричал генерал. К огромному удивлению Иволгина все восставшие, и он сам послушались команде.
Сейчас вещать будет, — прошептал Иволгину какой-то солдат.
Скажите, солдаты, кто был со мной под Аустерлицем, при Тарутине, при Вязьме? Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата! Здесь нет ни одного русского офицера! Здесь мальчишки, буяны, разбойники! Мерзавцы, осрамившие русский мундир, военную часть, название солдата! Вы — пятно России! Вы преступники перед Царём, перед Отечеством, перед Богом! Что вы затеяли? Что сделали? О жизни говорить нечего, но там... Там, слышите, у Бога, чтобы найти после смерти помилование, вы должны сейчас идти, бежать к Царю, упасть к его ногам! За мною, все, слышите? За мною! — Милорадович развернул коня и зарысил к рядам лояльных царю войск.

Он развернулся и лицо его сияло высоким светом, но последнее, что он увидел и услышал — это чёрное и длинное, как туннель в подземное царство дуло револьвера и взведённый курок.

Генерал Милорадович скончался в своей постели. Когда он узнал, что пуля, которой в него выстрели,  была сделана вручную, чтобы нанести жертве гораздо больший урон, он лишь сказал: «Слава Богу! Меня убил не русский солдат».

Глава 19.

Иволгин выстрелил. И удивительно, какая была тишина... Первой заверещала тучная торговка в толпе. Затем послышались и другие вскрики, но Пётр уже не слышал их. Он убил. Убил и глазом не моргнул. Вся многоуровневая подготовка пропала в одночасье и остался только он — жалкий, маленький человечек со своими страстями и страхами. Некоторые солдаты начали дёргаться в нерешимости, а другие и вовсе хотели побежать «кланяться в ноги» по совету покойника, но остались стоять после жуткого и басистого крика Гаврилина:
Держать строй!

Иволгин не знал, как это случилось. Какое-то время они ещё постояли, но потом с той стороны послышался приказ: выпускать кавалерию. Их каре сомкнуло ряды, увидев скачущих всадников. Гаврилин скомандовал открыть огонь, и началась невообразимая бойня. Снег мгновенно окрасился алой кровью. Десятки лошадей падали на лёд от ранений и множество людей тогда погибло под копытами этих удивительных, независимых, вольных животных. Они стреляли и стреляли, но поток «пушечного мяса», как называли они в своих рядах кавалеристов, не утихал. И вот, после сотен пострадавших, они  решили отступить. Атака была успешно отбита и можно было немного отдохнуть.

Серебристые снежинки всё опускались и опускались, и в их движении было что-то неприкосновенное и великое. Тихое, но в тоже время триумфальное. Покорное, но в тоже время невероятно сильное. С неразличимым для человеческих ушей хрустом они падали на влажный от крови снег и мелодия, которую они издавали,  была отрадой для служащего человека. Обычного солдата, думающего, что он здесь стоит за законного Императора Константина, что его дело правое, что он стреляет по русским за справедливость, и что конституция — это прекрасная жена законного Государя Императора. Их души сливались в гармонии, и было что-то совершенно необычное... Этот звук. Этот хруст. Эта тайна самой Вселенной...
Глава 20.

Все знают выражение «ледяное сердце». И как правило лёд этот разрушить очень сложно. Но возможно. В тот же день природа явно не благоприятствовала. Так в основном думают сторонние наблюдатели. Но все участники этого действа знали, что всё случилось из-за их собственной глупости.
Бомбить по толпе!! Бомбить, кому говорю!

Молоденький офицерик всю свою жизнь видел смысл его пребывания на этом свете: служить царю и Отечеству, а потому, когда ближе к вечеру поступил приказ сверху, он не побоялся довести его до артиллеристов. «Стрелять по своим? Это не свои! Они — изменники, предатели Родины!». Возможно он сам придумывал оправдания своему поступку, но это было неважно. И интересно: как эти артиллеристы не могут стрелять? Не выполнение приказа?! Да как смеет это Божедурье, эта черня оспаривать приказ?! Дано указание свыше — выполнять!

Этому его научил его отец. Служивый был человек. Заядлый вояка. Вопреки укорам и мольбам матери, он обучал своего молодого, неопытного сына, «не нюхавшего пороха»,  стрелять, перезаряжать и даже чинить ружьё. Голова его всегда была чиста, но постоянно, с самого рождения в ней кружилась мысль: «Долг перед Отечеством — вот, что самое главное!»
Целься! Пли!

День продолжался. Холодный ветер нёс жестокие сырые потоки воздуха со стороны Невы, точа своими острыми плавниками памятник Петра Великого. Многовековые дворцы города рек и каналов угрюмо наблюдали жестокую бойню и в молчаливости своей служили очередным доказательством людской глупости. Алчность, жажда власти — вот наши главные враги. Они кружат нас в своём головокружительном вихре эмоций и лишают  человеческих качеств. Этот вихрь заключает в себя человека,  и тот несчастный уже не может вернуться к привычной жизни. Он может думать, что мозг его так же остр, в его сердце царит покой и гуманизм, но на деле  сердце его очернилось, ум отупел, а облик  медленно превращается в зверский и жестокий. Не может человек понять этого, так как не смотрит на себя со стороны, а инициативы друзей попросту отвергает. Мы устроены так, что слышим только то, что хотим услышать. Вышеупомянутый вихрь перерастает в смерч и несёт человека в потоке утех и слабостей, сокрушая всё на своём пути. Вот и в 1825 году по земле русской прошёл смерч огромных масштабов. Смерч, изменивший ход истории в будущем. Смерч, определивший нашу жизнь. Смерч, являвшийся чередой катаклизмов, пронёсшихся по Европе в первой половине девятнадцатого века. Смерч, который в будущем назовут — декабрьское восстание, и который ещё внесёт в историю свою жирную запятую, перечисляя вечный список событий, изменивших нашу жизнь.

Глава 21.

Здесь  Иволгин увидел настоящий ужас. Его боевые товарищи падали, как один. Никто не захотел уходить. Всю несбыточность призрачной мечты о свободе Иволгин понял, когда ядро попало в стоявшего рядом с ним офицера. Многие падали под лёд. Солдаты стояли и добровольно, а может и нет умирали! Они знали, что снаряд может прилететь в них, но стояли. Ядро пролетело в метре от него.
Держать строй! — рявкнул Гаврилин.

Ещё снаряд. Иволгин посмотрел вперёд. Там стояли такие же солдаты, но они стреляли в них! Русские стреляют по русским. Лицо было измазано кровью. Тонкая плёнка алой жидкости, как паутина насекомого-убийцы нависла над его лицом. Ядра летели, но они стояли на месте, как мишени, пока не побежал один. За ним, как волна за волной бросились остальные, и через некоторое время все мятежники бежали. Началась ужасная давка. Гаврилин в бешенстве и от беспомощности, с раскрасневшимся лицом и выпученными глазами кричал:
Отставить панику! Оставаться в строю! Не бежать!

Они выбежали на лёд Невы, дабы попытаться занять Петропавловскую крепость, но всё было напрасно. Артиллерийская батарея смерти настала их и тут. Велели стрелять по льду. Ещё неокрепшая кромка льда с лёгкостью трескалась от тяжёлых ядер. Откуда-то послышался отчаянный крик: «Тонем, братцы!».  Но всё было и так понятно. Понятен был провал операции. Множество человек погибло и утонуло. Большая часть солдат попросту не добежала, поэтому говорить о захвате крепости не было смысла. Бунт провалился.

Не помня себя,  Иволгин бежал со всех ног. Гаврилин носился в толпе и грозил шпагой солдатам. Он подбежал к Иволгину и лицо его исказилось в бешеной гримасе.
Отставить панику, сволочь! Не стоять! Ничтожество! — закричал он так, как будто возвращение Иволгина могло помочь делу.

Крик Гаврилина прервал пушечный снаряд. Попали в голову. Его тело подхватил поток солдат,  и оно упало на кровавый снег. Казалось, ещё была жизнь в этом теле, но её останки улетучились с последней надеждой на славный конец.

Иволгин продолжил бежать. Ему было всё равно на оскорбления, на смерть друга и на его преображение. Он знал, что на другой стороне смерть и рано или поздно  она его догонит.

Гаврилин лежал в красной липкой луже, не шевелясь. В луже собственных слабостей, утех и мечтаний. Замаранная красным грудь уже не могла подниматься, проталкивая в лёгкие колючий зимний воздух, царапающий сорванную криком гортань, да и необходимости в этом не было, так как голову сорвало летящим снарядом. Он уже не сможет дышать, читать любимые книги, выпить любимого вина, обнять жену и детей. Он больше не сможет поучаствовать в интеллектуальных беседах, ведением которых он так увлекался по воскресеньям и четвергам. Всё это было в прошлом. Теперь есть только кровь, смерть и вечная декабрьская мерзлота, подталкивающая его в бесконечный мрак своими острыми, как бритвы акульими плавниками. Её тяжёлое, хищное дыхание, учащавшееся при запахе крови,  будет преследовать его вечно и никогда не даст покоя маленькому человеку на линии горизонта. На ещё недавно живом лице перед осознанием смерти, ( а это то мгновение, которое всегда кажется вечностью ), серебрились слёзные дорожки. Угасающее сознание перед смертью заполняла одна единственная мысль: «Трубецкой не пришёл. Он нас бросил! Вот так и бывает...». Павел Прокофьевич Гаврилин погиб. Низкой, презренной смертью, на вечном пароходе он отбыл в мир иной...
Глава 22.

Хорошо быть человеком. У Вас есть прекрасная возможность жить, есть и  пить, работать, вставать по утрам, наслаждаться пением птиц, любить. Всё это Вам позволяют делать замечательные штуки. Они называются эмоции. Даже сейчас люди не могут разобраться в сложном устройстве эмоций. Если Вы — человек со здоровыми эмоциями, то жизнь Ваша прекрасна. Да, иногда бывают грустные и даже не приятные моменты, но в целом жизнь замечательна! Эмоции помогают нам жить. Но иногда они только мешают. Например, когда Вы — человек средних лет, убивший русского генерала и убегающий от собственных деяний по оживлённому Петербургу. Вам кажется, будто все вокруг враги. Будто ямщик — это полицмейстер, а торговка — молодая императрица, будто налетев на человека вы его убиваете, а в каждых глазах отражаются голова убитого друга и Ваша собственная...

Иволгин  мчался по Невскому. Самый короткий путь. «Бежать! Бежать!» Бежать вон, куда глаза глядят, подальше от суеты! Люди шарахались от него в разные стороны, а полицмейстеры смотрели с недоумением на этого сумасшедшего. Он бежал, бежал в никуда, не смотря на рамки приличий и этикет.  Он бежал на квартиру к Трубецкому, так как только у него были запасные ключи. Там он быстро возьмёт свои вещи и подастся в бега. Вот и этот дом. Проклятая набережная! В его голове пронеслась шальная мысль: «А может утопиться?» - но он тут же отогнал её. Зайдя внутрь,  он увидел дрожащего в кресле Трубецкого. Он понял, что с ним случился припадок... Тот медленно повернул к нему голову и прошептал:
Ну что, Петя? Сколько людей сегодня укокошило? — он захохотал.
Что?.. Что ты тут делаешь?
Сижу. Знаешь, Петя... Неспокойно мне сегодня было...
Неспокойно?! Неспокойно, чёрт тебя подери?! И поэтому ты не пришёл?!
Молчать! Я говорю! Тогда я почувствовал, что это самоубийство! Наше дело пропащее, Иволгин. Не получилось у нас. И зачем тогда жить? Дело всей моей жизни, я готовился к этому всю жизнь, понимаешь?! И Павлушу прибили, да? То-то его с тобой нет сейчас... Прохвост ещё тот был! Из любой ситуации умел выкручиваться! А я ведь не только что решил остаться! Я всегда знал, в глубине своей души, что не смогу прийти. Ещё при первой нашей встрече, ещё тогда, когда ты приехал в Петербург. Ведь мы с тобой только по переписке общались до этого, там-то я храбрый был!
Но, но почему? — спросил Иволгин дрожащим голосом.
Почему? Отвечу вопросом на вопрос: зачем? Ради чего? За что мы боролись? За свободу? А что такое свобода? Что-то великое? Доброе? Светлое? Святое? Святое не должно добиваться через убийства! Цели-то у нас правые, Иволгин, а методы преступные. Впрочем, что это я? Ты никак бежать надумал, раз пришёл? Вещи твои в углу, собраны. Ты только не передумай, Петя. Хороший ты человек.

Он дёрнулся. Лицо перекосило, а тонкие пальцы, как ветви засохшего, доживающего свой век дерева  затряслись в экстазе. Изо рта у него потекла пена. Его тело немного поборолось, но потом безжизненно опустилось на спинку стула и на холодный пол. С ним сделался очередной припадок, последний припадок, о котором он долго вспоминал в ссылке, в Сибири, после того, как врачи спасли его от неминуемой смерти, после кровавых событий 1825 года — года перемен.

Он взял вещи и убежал. Он знал, что Трубецкому нужно было дать лекарство, лежащее в третьем ящике стола, он помнил даже название этого лекарства, но не мог. Какой-то внутренний демон душил и заглушал его совесть.

Он одел простой крестьянский костюм, который каким-то образом висел у Трубецкого в шкафу и бежал. Бежал на Васильевский остров. Зачем? Он сам не знал. Тогда испуганному собственным деянием человеку казалось, что это — самое безопасное место в мире. Мы очень часто так делаем и даже не задумываемся об этом. Мы совершаем опрометчивые поступки каждый день.

Когда Вы — убийца, вся жизнь проносится перед глазами. Вы находитесь в плену эмоций, а они в таких ситуациях как правило не устойчивы. И Вы не можете дать себе ответ на вопрос: «Почему я побежал туда, а не в другую сторону? Почему я выбрал поплыть на Васильевский остров — одно из самых приближённых мест к опасности, а не побежал на Заставу и дальше, в русские леса и поля, почему не выбрал прожить в неизвестности?».  Когда Вы убийца, в Вашей душе будто борются два зверя. Добрый и отзывчивый сычик или ещё какой-нибудь добрый зверёк и хитрый хищный лисёнок. Побеждает то один, то другой, а иногда они просто садятся и мирно пьют травяной чай с пирогом. Так бывает у всех, но у спокойных людей мир двух сторон происходит намного чаще. Это удивительное явление называется гармония. Но когда Вы — убийца, Вас носит из одной стороны в другую и никакой гармонии. Никогда.
Глава 23.

Ещё раз повторяю: тебе зачем хлопец? — поджарый лодочник нахмурил густые брови и пристально посмотрел на Иволгина.
Да будь ты неладен, шельма! Я отдам всё, всё! Триста рублей, продажная скотина! Всё, что у меня есть!  Подумай своей головой! Только перевези меня туда, прошу! Без вопросов! — прошептал хриплым голосом Пётр Алексеевич. Револьвер он оставил у Трубецкого, там пуль больше не осталось. Специальные снаряды его собственного производства были верхом совершенства. Он зарядил только одну, потому что был слишком уверенным в своих силах. Один диктатор — одна пуля.

Лодочник прищурился и оскалил жёлтые, как цедра лимона зубы. Его хищные мелкие глазки постоянно бегали и горели животной алчностью. Его багровое и такое мужицкое,простое лицо, напоминавшее тыкву,  освещала полная луна. Его физиономия была невозмутима. Ни один мускул, ни одна мышца не дрогнули на его лице, когда к нему спустился запыхавшийся господин. Однако одна жилка на его пухлой, обвисшей кожей шее слегка подрагивала из-за вечных недосыпов и большой усталости. Он посмотрел на странного человека, одетого в лохмотья бурого цвета, торговавшего с ним уже двадцать минут. «Ну, этот точно не врёт». Он многое повидал на своём веку. Он перевозил воров и обманщиков по всему миру. Но этот был каким-то странным. Он походил на барина, тряс у его носа пачкой денег, но был одет по бедному и походил на сумасшедшего. «Зачем ему на Васильевский остров? Что он там будет делать один и без денег?».  Он устал. Устал жить. Он всю жизнь перевозил людей с берега на берег, но только он — глупый, работящий человек понимал, что очень часто переходя на другой берег, люди не решают свои проблемы. Они переходят вместе с ними. Люди бегут от проблем. Жалкие, слабые, грешные людишки. Но осталось немного.
Садись.
Спасибо, добрый человек!

Почему он не перешёл по мосту? А почему он убил Милорадовича? Иволгин не мог ответить на этот вопрос. Он, как утопающий, который пытается удержаться за последнюю соломинку,  пытался разложить все свои мысли по полочкам, переводил мысли на совершенно посторонние вещи и  и  до последнего не мог поверить в содеянное. Он, как утопающий муравей, отчаянно дёргающий лапками, он — жалкое насекомое, потрясающее воздух своими мыслями.   

Переправа прошла без происшествий.

Когда ты — лодочник, ты не должен думать. Ты должен грести. А люди тебе платят. Но только ты можешь разглядеть их изнутри, почувствовать всю суть. Суть переправы. Её значение. Иногда это простое желание побыстрее добраться на другой берег, но иногда в переправе имеется какой-то тайный, сакральный смысл.

Когда ты — лодочник, ты не должен чувствовать. Ты должен работать руками. Грести, ещё и ещё. Плыть к какой-то неведомой цели. Люди переходят берега для того, чтобы убежать. «Они — эти жалкие создания думают, что скорость спасёт их от чего-то. Ха!» Но ты-то всё знаешь.

Когда ты — лодочник, ты не должен думать. Но ты думаешь. Думаешь снова и снова. Да, безусловно ты иногда бываешь рассеянным, иногда ты бессмысленно глядишь в одну точку, и тогда клиент орёт на тебя со всей мочи: «У меня важная встреча, отребье!», и тогда ты вздрагиваешь так, что всю лодку чуть ли не переворачивает, да. Такие ситуации случались и не раз. Да, ты рассеян, но не из-за собственной глупости или вчерашней попойки, в которой тебя безосновательно обвиняет очередной заказчик. Ты рассеян, потому что задумчив, а задумчив ты, потому что есть вещи поважнее чем «неотложная встреча» или очередной «бал в лучшем салоне Венеции». Есть вещи поважнее обжираловки у знатного генерала. И ты думаешь, и ты осознаёшь свою беспомощность, обстановку в стране, и потому ты снова вздыхаешь, закатываешь глаза, но берёшь вёсла и говоришь очередному суетливому балбесу: «Садись». Не каждый может это понять. И не каждый может понять, что ты — не пьяный бездельник, а мыслитель и философ! А понять нужно. Пока не стало поздно.

Глава 24.

Васильевский остров. Эти бесконечные ряды лодок, причаливших к его гранитному причалу. Эти однотипные желтоватые здания, будто выстроившиеся в огромное каре. В тот день их строевые шеренги особенно давили на обитателей этого унылого места. Широкая Стрелка с двумя Ростральными колоннами, указывающими в сторону Большой и Малой Невы. «Показать людям величие морского флота Российской империи», - вот задумка их постройки. Безжизненное разделение улиц на линии, как железный занавес. Всё началось здесь. Начало времён. Отсюда отстраивался Петербург. Здесь заключён дух древнейших эпох. Чистые и ухоженные линии и бульвары, площади и проспекты граничили здесь с грязными, сырыми, покрытыми плесенью зданиями.

Иволгин слонялся здесь уже три часа. Перебегал из одного «колодца» в другой, то вдруг застывал с безучастным взглядом, то бежал в пустоту с неистовым криком раненого зверя... «Нет! Нет! Не мог я убить! Так! Я здесь уже был...» Заморосил дождь. Дождь несбывшихся желаний, надежд и фантазий. «Я не мог...». Он зарыдал. И рыдания эти были совершенно детские. Но Васильевская Стрела оставалась такой-же грубой и твёрдой. Гранитные плиты, увековечившие дух уходящего времени, бесчувственно простирались во все стороны...
Чаго грустишь, дорогой?
Что тебе надо?..
Мне так ничего не надо, просто иду, вижу сидит на коленях господин, дай думаю подойду.
Я убил.
Нашёл чем удивить! — прервал его довольно молодой человек в лохмотьях и грубой щетиной по всему лицу. Он был одет в чрезвычайно бедную одежду — У нас тут, знаешь ли, каждый третий кого-нибудь убил. Не унывай!
Поздно унывать. Дело сделано...
Тем более! Так держать, дорогой! Кого хоть убил?
Гада! —  гневно вскричал Иволгин.
А по конкретнее?
Прекрасного человека, отдавшего жизнь за Царя и Отечество.

Господин зажмурился, пытаясь обдумать всё услышанное. Он знал, что в мире бывает хорошее и плохое, а также бывает понятное и непонятное. Но, как человек может одновременно быть хорошим и гадом, он решительно не понимал. Хорошо это или плохо? Непонятно.

Извини, дорогой, я немного не понимаю, — с досадой признался господин.
Ах да, что это я? Я в последнее время стал немного путаться.
Да, такое здесь часто бывает. Климат.
Климат...

Возникло  обоюдное вежливое молчание. В простой, неловкой беседе с этим простым человеком он даже подзабыл о своём поступке, насколько можно было забыть об убийстве.
Я человек простой, дорогой, мне многого не надо, — продолжил господин, плавно меняя тему. — Семья у меня бедная, да и сам я не из неженок. Ты полагаю тоже?
Долгая история...
Я не люблю долгие истории. Я люблю, когда всё понятно, — прервал его господин.
Похвально.

Господину явно понравилась похвала, и глаза его лукаво засверкали. Он, как верный пёс смотрел на Иволгина, но было в этом взгляде что-то недоброе.
Вот мы с вами и сговорились. Ну так может, Вы займёте мне немного? Я человек честный, верну всё.

Иволгин вздохнул. А он почти поверил! Он по привычке сунул руку в карман, но денег там не было. На дне кармана лежала только недогрызенная горбуша чёрного зачерственелого хлеба. Он кинул её бродяге, но глаза его налились кровью, а вена на виске запульсировала.
Не хочешь по хорошему, дорогой? Я видел, как ты, старый хрыч, давал лодочнику триста рублей, чтобы он перевёз тебя сюда. Мы таких не любим, это понятно?
Пон...  — он не успел договорить, как господин ударил его в живот. Затем последовал второй оглушительный удар, ещё и ещё. В последний момент ему почему-то в красках вспомнился его последний разговор с Александром Дмитриевичем Быстроноговым. «А тот малец ещё тогда всё знал...» - подумал он.

Глава 25.

Стоял морозный декабрьский день. Недавно ему пришло письмо от Быстроногова. Он срочно хотел с ним встретиться и переговорить. Сейчас Иволгин ждал его в богато отделанной гостиной своего огромного дома в Петербурге. На стол было накрыто и он в раздумьях ожидал своего гостя. Дворецкий сопроводил к нему Быстроногова. Дверь отворилась.
Саша!
Здравствуй, Петя.

Голос его звучал сухо и холодно. И что-то непонятное было в этом голосе. Это был голос глубоко разочарованного человека.
Садись.
Прости, Петя. Я бы хотел сразу перейти к делу. Не привык я ко всей этой роскоши.
Как пожелаешь. Присядь на кресло.

Он сел. Видно было, что разговор намечался очень серьёзный.
Ты уверен в своём желании убить императора?
К чему ты клонишь?
В последнее время...
Слушай. Ты можешь рассказать мне всё, сынок. Я выслушаю тебя. За последнее время все мы сблизились. Не бойся!
Хорошо.
Вот и отлично.
В последнее время я всё сложнее понимаю нашу цель. Не понимаю наш план. Ну одурманим мы солдат, а что дальше? Когда они поймут, что мы их обманули? В наших рядах нет слаженности. Наши силы в несколько раз слабее царских, а остальные войска, разбросанные по стране? Здесь и говорить о чём-то смешно. Нас не поддерживает ни одно сословие, даже крестьяне, за которых мы боремся! У нас нет чёткого плана!  А ещё Трубецкой. Он меня очень тревожит. По слухам, за неделю с ним случилось два припадка! Он сумасшедший! Психически неуравновешенный человек! И он поведёт нас в бой? Он нерешительный, слабый, он может бросить нас в трудную минуту! Эта «дворянская честь» сковывает его. Он говорит о важных вещах, но сам не понимает ни капли!  Я могу обратиться только к тебе. Остальные подумают, что я сею смуту и задавят, как жука-навозника! Мне страшно.

Перед Иволгиным предстал не сильный и решительный студент, каким он знал Быстроногова, а простой ребёнок. Ему бы учиться, а они втягивают его в это совсем взрослое дело! Он беспомощный, маленький, беззащитный детёныш, а рассуждает как взрослый.

Сынок... Послушай, мы боремся за свободу.
Свобода — это хорошо, но мы идём на самоубийство!
Сергей всё знает, и он всё продумал...
Сергей любит думать, а когда переусердствует, у него изо рта пена ручьями, головокружения и потеря сознания. А если и продумал, то где гарантии? Где гарантии того, что я останусь жить? Я может быть не конституцию, а жить хочу, Петя! Где этот продуманный план, он рассказывал его тебе? Раньше он был идеален. Но он стар. Жалок и слаб. Я не готов доверить ему свою жизнь. Ты сам-то в него веришь?!
Верю. От Сенатской мы пойдём к Зимнему и Петропавловской крепости, и тогда...
Тогда нас всех поубивают! — прервал его Быстроногов.
 Прекрати поясничать! — прокричал уже слегка взбесившийся Иволгин.
Послушай! Зачем нам это?
Поздно отступать!
Ни разу не поздно! Тебе, что дороже: жизнь или идея?
Саша...
Ответь!

Он держался из последних сил. Быстроногов знатно его утомил. От его энтузиазма и интереса в начале разговора не осталось ни капли. Он не хотел кричать на этого несмышлёного мальчишку.
Послушай-ка меня... Бесполезно спорить. Это дело для спасения России...
От чего и кого? Ты говоришь, как Трубецкой.
Я говорю правду. Бесполезно спорить. Нам нужно объединиться. Освободить крепостных, в конце-концов!
Крепостных? А они сами этого хотят? Они нас не поддерживают, они боятся. Боятся даже слово сказать при царе-батюшке.
Мы лучше знаем чего они хотят!
Нет, это неправда! И ты сам это знаешь! Трубецкой просто внушил тебе это.
Никто мне ничего не внушал, я сам с собой решил! Решил, что мне не всё равно судьба Родины!
Ты эту Родину сам и калечишь! Ты и наши дружки!
Что это за «дружки?»
Ты прекрасно знаешь.
Не знаю.
Насилие — не выход!
Когда выход только один, нужно им пользоваться!
Никогда не бывает одного выхода.
Как ты любишь всё драматизировать. Ты знал, на что идёшь, а потому сейчас должен...
Я никому ничего не должен! — отчеканил Быстроногов.

Иволгин опешил от такой наглости. Здесь, в его доме, этот мальчишка, ничтожество спорит с ним — дворянином! Пётр Алексеевич Иволгин хоть и был добрым, но достоинства не потерял, нет!
Вон! Вон и моего дома!

«Сейчас-то этот студентишка одумается, сейчас бросится ко мне в ноги, будет умолять, просить сохранить дружбу!»

К огромному удивлению Иволгина, «студентишка» не одумался и даже не попросил прощения!
Петя, ещё не поздно одуматься и бросить это дело! Конспирация нашего плана провалена, там уже всё знают! Вместе мы можем убедить Гаврилина и даже Трубецкого! Представляешь, сколько жизней мы спасём?! — восторженно прокричал Быстроногов.
Вон!!! И слушать тебя не желаю! Пошёл вон, пока жив остался, предатель! Мальчишка! — заревел Иволгин, заткнув уши, как-бы подтверждая свои слова.
Как изволите! — холодно проговорил Александр Дмитриевич. Тон его в мгновение ока изменился и стал холодным и безучастным. На одно мгновение Иволгину даже показалось, что Быстроногову всё равно. Но его выдавали глаза. Эти детские глаза, полные слёз. Глаза провинившегося ребёнка. Ребёнка, осознавшего всю серьёзность своего поступка.

Быстроногов встал с кресла и собрался уходить, но медленно обернулся и подошёл к Иволгину.

Он посмотрел в его глаза. В его сухие, но всё ещё живые глаза и обнял своего друга.
На случай, если больше не увидимся. Прощай.

Быстроногов развернулся и подошёл к двери. Он отворил её, и она скрипнула как будто не хотела его отпускать. Иволгин успел подумать: «Он ещё вернётся. Приползёт ко мне с извинениями».

Но Александр Дмитриевич не вернулся. В тот вечер его до смерти избил жадный продавец яблок. Студент будто знал, что свидится с другом больше не удастся. Он ушёл хорошим человеком. Он ушёл человеком.
Глава 26.

Он очнулся на какой-то площади. Туман был настолько сильным, что в радиусе ста метров ландшафт сливался с линией горизонта. Он огляделся вокруг. Ничего не видно. Иволгин побрёл наугад и его глазам предстала леденящая душу картина. Памятник. Чёртов памятник. Гранитная гора, на которой стоял выпучивший глаза конь, в свою очередь державший на себе первого русского императора. Его глаза горели ненавистью, а из пасти призрачного коня, из его жёлтых, огромных зубов пахло запёкшейся кровью и могильной сыростью. Площадь была пустынна. Только маленький человек и гранитный памятник. Изваяние. Безжизненная скульптура, смотревшая на него налившимися кровью глазами. Было страшно. Очень страшно, но вопреки своему сердцу, он захохотал. Он буквально катался по ледяным плитам в экстазе. Агония. Истерика. Сумасшедший хохот.
Может быть мне это снится?! Ха! Нет, вроде явь! Ха-ха! Ха-ха!
   
За время пребывания в этом месте состояние его только ухудшилось. Обмороки стали на много чаще и дольше. Одежда ещё больше порвалась и тащилась за ним, как бурый хвост. Из-за вечной сырости, которая была ему противопоказана обострилось люмбаго. Он ожидал худшего. «Со дня на день за мной придут», - говорил он себе. Оставалось только гадать, когда именно. Целыми днями он без цели шатался по линиям, бульварам, площадям и мостам. Питался он только с рук неравнодушных людей. Ему было всё равно: дадут или нет, проживёт он ещё денёк, или за ним нагрянет вооружённый наряд полицейских.

И вот, по иронии судьбы он здесь. Убийца всегда возвращается на место преступления. И это был не сон. Может быть он сам сюда пришёл, а может какой-то демон перенёс его на своих адских крыльях? Он не знал, но знал только одно: больше терпеть он не намерен. Прямо сейчас он ляжет спать и проснётся у себя в деревне. Или его схватят и убьют. Ему всё равно. Надоело жить.

Он безучастно улёгся и снова задремал. Сознание постепенно погружалось в сладостные объятия дремоты, и он забывал все свои проблемы.

Ему снилась мама. Прекрасное лицо немецкой баронессы склонилось над колыбелькой и тихонько напевало:

Баю, баюшки, баю.
Баю милую дитю:
Моё милое дитя
Накричалося вопя.
Ты спи-усни,
Угомон тебя возьми:
Сон да дрема -
Вот Петруши голова!
Ты спи по ночам
И расти по часам:
Вырастешь большой,
Будешь в золоте ходить.
Будешь в золоте ходить,
Чисто серебро дарить:
Своим нянюшкам,
Своим мамушкам.
А сестрицам своим,
Всем по ленточкам:
Всем по ленточкам,
Да по платьицам.
Глава 27.

В комнате генерала от кавалерии Александра Христофоровича Бенкендорфа уже несколько дней горел свет. Ему поручили расследовать дело о декабристах, а это требовало огромного внимания и нечеловеческого усилия. Сейчас он наводил справки на оставшихся декабристов, а точнее на одного. Этого прохвоста они не могли догнать уже неделю. По всему Петербургу и окрестностям рыскали отряды вооружённых до зубов солдат, но пока ничего. По приказу Государя Императора Николая, он восстановил полную последовательность событий в роковой день, чем был чрезвычайно доволен, но всё же чего-то не хватало. Не хватало этого прохвоста. Иволгина. Где он? Зачем приезжал в Петербург? Непонятно.
Ваше Высокопревосходительство!
Кто? Почему без приглашения?
Поймали!
Кого?
Иволгина взяли!
Ну так что стоишь, тащи его сюда, быстро!

Молодой офицер радостно выбежал из кабинета и уже через полчаса и преступник, и он, и Бенкендорф, и сам Государь Император Николай находились в комнате для допросов. Это был овальный кабинет, по одну сторону которого сидел Иволгин, а по другую сидели Бенкендорф с Николаем. Под потолком по углам сидели маленькие статуи амурчиков, которые почему-то очень привлекли Иволгина. Он не раскаивался, не просил прощения, а просто смотрел на этих смешных малышей с позолоченными венками из оливкового дерева на голове и облачённых в маленькие золотые мантии. По бокам комнаты стояли по два гвардейца, а за Иволгиным стоял тот самый офицер. В углу за маленьким письменным столиком сидел аккуратный чиновник в очках. Он был таким тихим, что Иволгин не сразу заметил его. В его руках лежало перо, с помощью которого он вёл протокол допроса.
Садитесь.
Благодарю.
Курите?
Нет.
Воды? — учтиво спросил Бенкендорф.
Какой воды?! — прокричал Николай. — Почему Вы так вежливо говорите с осуждённым?
Прошу прощения, Ваше Величество, моя радость в связи с поимкой этого господина неописуема.
Я бы хотел воды.
Эй, принесите ему воды!

Николай промолчал. Иволгину принесли воду, и они продолжили:
Рассказывайте.
Что?
Всё.
А по конкретнее?
Так. Иволгин, мы вас знаем. Давайте вы не будете прикидываться, притворяться, а мы вам поможем. Вы сами знаете, что виноваты.
Прошу меня извинить, но я решительно не догадываюсь о своей вине. Я явно не настроен играть, так, как не выспался.

Бенкендорф глубоко вздохнул, но взял себя в руки:
Это не имеет никакого отношения к делу.
Что Вы? Я считаю, что моё состояние имеет к делу прямое отношение. Ведь из-за недосыпания человек может быть усталым и даже недееспособным.
Вы недееспособны?
Это может решить только доктор. Хотя, в последнее время я начал наблюдать у себя провалы в памяти...
Давайте перейдём к делу.
Разумеется.
 26 декабря 1825 года в 12:40, генерал Милорадович не дождавшись построения полка сам выходит к восставшим и произносит убедительную речь. В конце концов из каре доносится крик: «Ура, Милоралович!» и он разворачивается, чтобы увести полк. Князь Оболенский, не желая допустить конца восстания, выхватывает у солдата штык, чтобы уколоть лошадь генерала, но попадает ему в бок. После этого генерал сползает, но вам показалось мало, и вы подло выстрелили ему в спину, а затем кинули в него свой пистолет, тем самым сбив с генерала шляпу. Вы признаёте свою вину?
Прошу прощения, но я не понимаю: в чём здесь моя вина?

Бенкендорф устало потёр виски и тяжело вздохнул. Он устал. Устал от всего. От войн, сражений, устал от бессовестных жителей России, которые не понимают, что убивать людей нельзя, он устал. Он не спал второй день, собственно как и император. Сейчас бы спать и отдыхать, а не допрашивать очередного гада. От его энтузиазма, появившегося когда поймали Иволгина ничего не осталось.
Как вы считаете, Иволгин, зачем вы здесь?
Я считаю, что нападать на спящего человека — низко.
Мне надоело! Как ты смеешь, шельма?! — прокричал офицерик и ударил Иволгина по голове.
Иван, я буду вынужден попросить Вас выйти, если Вы не успокоитесь, — холодно и спокойно отрезал Николай.
Прошу прощения, Ваше Величество.
Продолжим.
Благодарю. И так, Иволгин, вы находитесь в присутствии Государя Императора, а потому советую подбирать выражения, — вежливо предложил Бенкендорф. Он совладал с гневом и усталостью, а потому сейчас спокойно вёл допрос. Он мудр и умён. Он расколет Иволгина. И не таких раскалывали.
Оставьте свои советы при себе.
Как скажете. Должен вас уведомить, что при добровольной даче показаний, ваш приговор может смягчиться до ссылки.
Нет.
Поточнее.
Нет, которое нет. Сдавать друзей я не собираюсь.
Бросьте, Иволгин. Какие друзья? Когда вы бросились бежать при нашей атаке, то только передавили человек триста. Вы и глазом не повели, когда у вашего друга слетела голова. Вы убивали, обманывали своих друзей. Вся ваша жизнь находится в этой папке! Все ваши планы, и желания! — он потряс красной папкой у его носа.
Бред.
Почему вы так считаете?
Конспирация.
Которой нет?
Которая есть.
Не обманывайте себя, Иволгин. Наши агенты везде. Даже среди революционеров. Мы думали, что  Вам хватит ума послушать Быстроногова, но Вы настолько больны на голову, что всё равно решили идти на верную смерть.
Откуда вы знаете? — в изумлении прошептал Иволгин. Его твёрдая решимость на допросе вести себя невозмутимо, тут же растаяла.
Ваш новенький дворецкий. Он следил за Вами очень давно. Он следил за всеми Вашими действиями и подслушал Ваш разговор с Быстроноговым, после чего передал его нам.

Иволгин вздохнул. Он был окружён. Но отступать уже некуда.
Не топите себя, сделайте милость. Просто скажите всё, что знаете и обеспечите себе спокойную двадцати пяти летнюю каторгу, — сказал Бенкендорф с чувством явного превосходства
Нет.
Удивительный балбес!
Вы уверены? — строго спросил Николай.
Я уверен.
Нам не о чем с Вами разговаривать. Увести предателя!
Но Ваше Величество! Мы можем дожать его!
Увести!
На всё Ваша воля...

Его подхватили солдаты и потащили на улицу. Там Иволгина бросили в карету, и они поехали в Петропавловскую крепость. Это была его последняя поездка по Петербургу, и только тогда он осознал всю красоту этого города. Прекрасные и величественные дворцы и сады, огромные фасады соборов и множество жителей, ходивших по Невскому проспекту. Бесконечный поток снежинок, падавших с неба и так красиво опускавшихся на тёмно-синие цилиндры состоятельных господ.
Выходи, свинья!

Военный открыл дверь и вытряхнул его из экипажа. Они пошли по тёмным коридорам, внутри которых раздавались крики сотен заключённых, и вышли на внутреннюю площадь. Там его построили с остальными заговорщиками. Он знал всех. Его семья. Был там и Левонтьев.
Здравствуй, брат.
Здравствуй.

Их построили. Им объявили, что в последний момент четвертование заменили на повешивание, но оставалось ещё немного времени до зачитывания приговора.
Не думай о смерти, — сказал Иволгин расслабленным голосом.
Странный ты, Петя. Спасибо тебе.
За что?
Нам отсрочили казнь на два дня из-за того, что не смогли найти тебя!

Оба засмеялись.
Вспомни наши тренировки, — предложил Иволгин.
Да, хорошее было времечко, — сказал Левонтьев, как будто речь идёт о далёком прошлом, а не о нескольких днях назад.
Ты хороший учитель, — продолжил Иволгин с серьёзным видом.
Прекрати! Но Андреича ты конечно приложил знатно. Моя школа!

Смех повторился.
Вот таким и уходим... Обманщиками и убийцами.
Никак просвещение настигло?
Да какое там... Ты знаешь, я человек не шибко религиозный.
В любом случае поздно что-то говорить.
Согласен. Вот и две минуты скоротали.
И то верно. Петя, давно хотел спросить: как считаешь, жизнь удалась?
Однозначно. А твоя?
Не то слово. Особенно, когда я встретил вас — своих друзей.
И я тебя тоже очень сильно люблю.

Вышел офицер и прочитал приговор:
Верховный уголовный суд удостоверился, что злонамеренная цель сих тайных обществ была: испровергнув коренные отечественные законы и превратив весь государственный порядок, ввести республиканское правление, а чтобы достигнуть такой пагубной для всей Империи цели, основанной на безрассудном властолюбии одних и на гнусной корысти других злоумышленников, они в дерзновенных и буйных своих мечтаниях умышляли посягнуть на цареубийство, истребление императорской фамилии и всех тех лиц, в коих могли встретить какое-то противодействие, равно распространить общий бунт и произвести воинский мятеж подговором к тому нижних чинов.

Далее вынесли приговор каждому из пяти заговорщиков. Каждому за предательство Царя и Отечества и возбуждение нижних чинов на бунт, а Иволгину в добавок за убийство графа Милорадовича и умышление на покушение на жизнь ныне царствующего императора Николая первого.

Всех пятерых сопроводили на эшафот. До последнего Иволгин не верил, что такое может с ним случиться. Что эта вечная пьеса может закончиться так.
Прощай друг.
Прощай.

Иволгин был назначен последним, а потому был вынужден наблюдать за смертью друзей. Один за другим они спрыгивали в тёмную яму, в недружелюбную неизвестность. По морщинистому лицу сползла скупая слеза. Пришла очередь Левонтьева. Он вспомнил их первую встречу в бакалее...

Стоял свежий декабрьский день. Сегодня он решил пойти в бакалейную лаку один. Иволгин отпустил слугу погулять и решил насладиться зимней прогулкой. Придя в лавку, он как обычно начал выбирать макароны, но задержался у одной из полок.
Чёрт! Ты куда смотришь, балбес?
Прошу прощения господин, я вас не увидел...
Не увидел ты смысла в своей никчёмной жизни!

Иволгин обернулся и передним предстал отряхивавшийся от макарон человек в чёрном пиджаке и цилиндре. Вся лавка залилась хохотом. Господин гневно огляделся и прокричал:
Чего смеётесь, черня?! А ну, прочь с дороги! Работать, бездельники! А с тобой я ещё поговорю.

Он гневно посмотрел на Петра Алексеевича и вышел из магазина.
Эй! А кто платить будет? — закричал ему вслед упитанный торговец.
Я... Я заплачу, — пролепетал растерянный Иволгин.

Тот случай попал в юмористический журнал и его ещё долго обсуждали главные сплетницы Петербурга.

Но сейчас он стоял на эшафоте, сейчас он смотрел на своего друга, ещё пять секунд, - и его уже нет. Мимолётное воспоминание. Сейчас он не сидит в лавке с макаронами на голове. Он стоит на пороге смерти. Он не учит Иволгина стрелять, и они не беседуют вместе. Они погибают. Осталось лишь нажать на рычаг. И солдат это сделал. Левонтьева больше нет.

Иволгин не мог в это поверить. Он не мог поверить в смерть друга и приближение собственной. Пришёл его черёд. Вся жизнь пронеслась перед глазами. Он очень удивился, ведь ему понравилось! Он не знал куда отправляется, но какой-то внутренний голосок успокаивал его. Пел прекрасную колыбельную. Солдат-палач подошёл к нему. В его сухих глазах читалась зверская ненависть. Иволгин вдруг задал себе вопрос: «А зачем мы убиваем друг друга? Оправдывает ли цель средства?» Но было уже поздно. Рычаг упал со странным скрипом. Толпа разразилась аплодисментами. Мятежники были казнены. Начиналась новая эпоха. Когда Вы — убийца, Вас ждёт смертный приговор.

Послесловие.

В действительности восстание декабристов проходило не совсем так. Ниже будет представлено краткое описание событий на Сенатской площади 26 декабря.

Декабристы собрали на Сенатской площади 3 тысячи солдат. Они построились в каре вокруг памятника Петра Великому. Едва ли многие из них осознавали политический смысл восстания. Весьма по разному настроенные современники рассказывали о том, как восставшие солдаты кричали: «Ура, конституция!» - считая, что так зовут жену Константина Павловича. Сами декабристы, не имея возможности и времени для откровенной политической агитации, вели солдат на площадь во имя «законного» государя Константина: «Присягнув одному государю, тут же присягать другому — грех!».  Впрочем, Константин для солдат был желанным не сам по себе, а как «добрый» ( предположительно ) царь — антипод «злому» ( это знала вся гвардия ) Николаю. Настроение в рядах мятежников было весёлым и бодрым. Восставшие держались стойко. Ещё когда на площади стоял один Московский полк, к восставшим выехал генерал Милорадович и произнёс воодушевляющую речь. Он хотел было увести солдат, и они его почти послушали, но декабрист Пётр Г. Каховский выстрелил ему в спину. Попытку Милорадовича повторил командующий гвардией Воинов, но был контужен поленом, вылетевшим из толпы зевак. Между тем к восставшим подходили подкрепления. Новые попытки склонить их к покорности предприняли: третий из братьев Александра первого Михаил Павлович и два митрополита — петербургский Отец Серафим и киевский Отец Евгений. Каждому из них тоже пришлось спасаться бегством. «Какой ты митрополит, когда на двух неделях двум императорам присягал!» - кричали солдаты убегавшему Отцу Серафиму. Во второй половине дня Николай Павлович бросил против мятежников конную гвардию, но мятежное каре отбило несколько её атак ружейным огнём. После этого у Николая оставалось только одно средство «последний довод королей» - артиллерия. Николай Павлович приказал стрелять по льду. Многие утонули, многих убили. Вскоре мятежники бросились бежать по льду, тем самым образовав невообразимую давку.

В Петропавловской крепости было повешено пять декабристов: полковник Павел Пестель, отставной поручик Кондратий Рылеев, подполковник Сергей Муравьёв-Апостол, Подпоручик Михаил Бестужев-Рюмин и отставной поручик Пётр Каховский.

Пётр Каховский, послуживший прототипом Петра Алексеевича Иволгина,  был повешен  в Петропавловской крепости 25 июля 1826 года в возрасте 27 лет.

Александр Бестужев, послуживший прототипом Павла Прокофьевича Гаврилина, в отличие от своего литературного образа, за участие в заговоре декабристов был сослан в Якутск, а оттуда в 1829 году переведён на Кавказ солдатом. Участвуя там во многих сражениях, он получил чин унтер-офицера и Георгиевский крест, а затем был произведён в прапорщики. Погиб в стычке с горцами, в лесу, на мысе Адлер. Тело его не найдено.

Сергей Петрович Трубецкой, о котором непосредственно в повести рассказывается, после приезда с заграничного похода русской армии вступил в масонскую ложу «трёх добродетелей». После запрещения в 1815 году организации «Семёновская артель», Трубецкой вместе с братьями Муравьёвыми, Якушкиным и братьями Муравьёвыми-Апостолами пришли к мысли о создании тайного общество, которое они назовут «Союз спасения».

После неудачного восстания, на которое Трубецкой не пришёл, по резолюции государя смертная казнь для Сергея Петровича была заменена вечной каторгой. Его жена изъявила желание поехать с ним и получила похвалу от самой Императрицы.

Срок пожизненной каторги в честь коронации был сокращён до 20 лет с пожизненным поселением в Сибири.

По амнистии Императора Александра второго от 3 сентября 1856 года по новому стилю, Трубецкой был восстановлен в правах дворянства, но без княжеского титула. Только его дети могли пользоваться княжеским титулом. Он поселился в Киеве, так как не имел права постоянно жить в Москве.

31 августа 1859 года Трубецкой с разрешения полиции переехал на жительство в Москву, где и умер. Последние месяцы он провёл в доме на Волхонке 13, ( где ныне находится галерея Ильи Глазунова), Могила Трубецкого находится у юго-запада угла Смоленского собора Новодевичьего монастыря.

Иван Онуфриевич Сухозанет, послуживший прототипом для молодого офицера,  прожил долгую и счастливую жизнь. 14 декабря 1825 года гвардейская артиллерия под его командованием осталась верна монархии и своим огнём рассеяла каре декабристов. В знак признательности за его решающую роль в подавлении восстания, император уже на следующий день произвёл его генерал-адъютантом и впоследствии относился к нему очень милостиво, неоднократно жалуя его и защищая от нападок его противников.

В будущем он участвовал во многих сражениях и сделал о личную карьеру в военном деле.

Скончался Сухозонет в 1861от нервного удара, был погребён в Санкт-Петербурге на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Длительное время его могила считалась утерянной, но была обнаружена и восстановлена по инициативе и содействии Михайловской военной артиллерийской академии. Сухозонет имел все русские ордена до Андрея Первозванного включительно, а из иностранных — прусский “Pour Le Merite” и австрийский Марии Терезии. В «Русской Старине» за 1873 год были напечатаны его воспоминания под заглавием «14 декабря 1825 года».

Он посвятил свою благородную жизнь служению царю и Отечеству. И ушёл хорошим человеком.

Эта повесть не столько о восстании, сколько о людях. И мостах, связывающих людей. Главный герой этой повести — человек, «удивительный балбес», как сказал Александр Христофорович Бенкендорф. Он убийца, предатель, лжец, и даже на пороге смерти он не раскаялся. Этим произведением я хотел показать, что главное — это вовремя осознать свои поступки и сделать своевременные выводы. Нужно опираться на прошлое, но не забывать о настоящем. Нужно любить. И помнить: Когда Вы убийца — Вы не ходите по городу безнаказанно. Рано или поздно Вам вынесут приговор.

Средь жизни суеты,
В чертогах разума всё раздаётся трель,
Нависшая над подсознанием, как тень.
Тень новых дней,
Но всё же
И над ней,
Стоят дела.
Дела минувших дней.