11. Правая рука митрополита

11. ПРАВАЯ РУКА МИТРОПОЛИТА. Как мы уже знаем, Иван Калита очень много внимания уделял делам церковным, и не только как христианин, но и как правитель. Наметившееся возвышение Москвы необходимо было закрепить союзом с митрополичьей кафедрой, а добиться этого можно было, только превратив столицу княжества в крупнейший на Руси религиозный центр, а также, переманив к себе в Москву самого первосвященника вместе со всем его двором. В дальнейшем оставалось лишь перевоспитать митрополита на свой лад, дабы он с высоты своей кафедры защищал не только интересы Русской Церкви, но и интересы московских властей. Впрочем, Калита должен был понимать, что Феогност — это не Петр, и сблизиться с ним будет совсем не просто. Так и вышло. Если первая часть плана успешно реализовалась, и митрополит действительно перебрался из стольного Владимира в Москву, то с созданием прочного союза Церкви с властью дело не заладилось. Византиец Феогност, вне всякого сомнения, был благодарен благочестивому князю за его рвение в вопросах храмостроительства, но во всем остальном привык полагаться только на свою голову. После смерти Калиты дело пошло еще хуже. Симеон Гордый, прагматизму которого мог позавидовать даже его отец, решил, что далеко не бедной Русской Церкви пора бы взять на себя часть финансовой повинности в пользу Орды. Феогност подчиняться воле московского князя не пожелал и лично отправился в Сарай искать правды при дворе хана. Это был хорошо просчитанный ход. Как бы дружелюбно не относился царь Джанибек к великому князю, но в данном щекотливом вопросе потворствовать Симеону он не стал. Все древние льготы, дарованные Церкви прежними правителями Золотой Орды, были им подтверждены. Мало того, Феогносту удалось получить указ за подписью любимой жены великого хана, Тайдулы, в котором говорилось, что, поскольку митрополит является «молебником» за хана и его семью, все споры с ним должно решать на совместном суде. Великому князю пришлось уступить.

Раз уж перевоспитать сварливого Феогноста на свой лад не удалось, на Москве все чаще стали задумываться о возможном приемнике для немолодого уже первосвященника. Вот тут то на исторической арене и появился, наконец, сын боярина Федора Бяконта, крестник Ивана Калиты - монах из московского Богоявленского монастыря, старец Алексий. Он как никто другой подходил на роль «духовного отца» великодержавных московских амбиций. Умный, энергичный, преданный своему делу Алексий был именно той компромиссной фигурой, которая вполне могла устроить как Москву, так и Феогноста. Впрочем, митрополит, все ещё опасаясь, видимо, обвинений в излишнем доброхотстве московскому правителю, с продвижением княжеского крестника по иерархической лестнице спешить не стал. Только в сентябре 1340 года, через несколько месяцев после смерти Калиты, Алексий, наконец, получил высокую должность. Ему было поручено управление собственно митрополичьей епархией, в состав которой входили Киев, Владимир и Московское княжество. Во время частых отлучек владыки Алексий исполнял роль его наместника, становясь фактическим хозяином главной русской епархии.

Став правой рукой митрополита, Алексий первым делом поспешил возвысить и своего друга-последователя Стефана. Стефан был рукоположен в сан священника, возведен в должность игумена Богоявленского монастыря, а чуть позже назначен духовником самого великого князя. Причем причащать Стефану пришлось не только князя, но и большинство его «старейших» бояр, включая тысяцкого Василия Вельяминова. Таким образом, Москве все же удалось ввести в руководящие органы Русской Церкви своих людей, сформировав в окружении митрополита своеобразное «лобби», которое должно было представлять и защищать интересы светской власти в верхних эшелонах власти духовной. Следует, впрочем, отметить, что такой умный человек, как Феогност, не мог всего этого не понимать и не замечать, и раз, он на это пошел, значит, он пошел на это сознательно. Как и все его предшественники, Феогност видел свою главную задачу в построении на Руси нового Православного Царства, которое должно было прийти на смену умирающему Константинополю. С Великим Княжеством Литовско-Русским у него не получилось, и теперь он просто обязан был поддержать набиравшую силу Москву, которая упорно не хотела видеть себя ни частью мусульманской Орды, ни частью католического Запада, ни частью языческо–католическо-православной Литвы. Вот почему, Фегност одним из первых заговорил о необходимости канонизации митрополита Петра, прах которого покоился в главном московском храме Успенском Соборе.

В то время как игумен Стефан делал стремительную карьеру одновременно и при дворе митрополита и при дворе великого князя, его брат Варфоломей продолжал жизнь отшельника, не принимая пострига и не посещая приходского храма, считая, видимо, что «и в церкви все не так, все не так, как надо». Однако время шло, и после долгих раздумий в полном одиночестве Варфоломей все же пришел к принятию Церкви в том виде, в каком она есть, при всем несовершенстве тогдашних церковных и монастырских порядков и всеобщем падении нравов. Хоть неказистое, но понятное свое всегда лучше чем красиво слепленное, но чуждое. Церковь в ответ поспешила принять отшельника в свое лоно. Ей сейчас, как никогда раньше, требовались подвижники - сильные в духовном плане личности, способные очистить Русь от ересей и нравственных смут. Варфоломей принял монашеский постриг под именем Сергия, в его пустыни была освящена церковь, а из Москвы прислали антиминс со святыми мощами. Слух о молодом подвижнике, живущем в Радонежских лесах, с невероятной быстротой начал распространяться по монастырям Владимиро-Суздальской Руси. Мало-помалу в новую обитель начала сходиться братия, появились и первые посетители, искавшие у пустынников помощи и утешения.

Так на Руси сформировалось два противоречащих друг другу объединительных течения: московское светское, подразумевавшее ломку старой политической системы и силовой переход страны к единоначалию, и московское церковное – через веру и духовное единение. Этим течениям еще предстояло столкнуться лбами, но пока они шли параллельными курсами.