ДОЛЯ, ч. 3, гл. 2, октябрь 1917, Петроград, 2. 6

                2.6
       Этой же ночью уйти он не смог.
       Сменить Алексея никто, конечно же, не пришёл. Здание заняла партия эсеров под свой штаб. Ворота поправили, как смогли, и заперли, дополнительно подперев тяжёлыми шкафами. Алексей опознал их как библиотечные. По бокам поставили два пулемёта и наряд из четырёх человек.
       – А шоб другие на готовое не сунулись, – пояснил один из солдатиков, зайдя погреться в кочегарку. Шинель на нём была свежая, не прожжённая и не замызганная, но без погон, и офицерские, смазанные салом сапоги. – А у тебя тут жарко, парилка! – заявил он, блаженно жмурясь возле топки.
       – А ты вон лопату возьми да уголь покидай, ещё лучше пропаришься! – усмехнулся «кочегар». – Ты какого полка будешь? Что-то на тебе ни нашивок, ни погон!
       – А теперича только один полк – революционный! – нахмурился солдат и настороженно оглядел Иванова с ног до головы.
       Алексей порадовался, что со своими сбитыми руками и землистым худощавым лицом на «белую кость» никак не тянет. Солдат успокоился, достал красиво расшитый кисет и закурил.
       «Надо быть внимательнее к своим манерам!» – Алексей и как можно дружелюбнее спросил, кивая на кисет:
       – Невеста вышивала?
       – Тебе зачем? – всё ещё хмурясь, рыкнул солдат.
       – Да так, разговор поддержать. А то стоишь тут бирюком над душой... Отогрелся, что ли? Так давай двигай отсюда, – Алексей взял крюк, чтобы открыть дверцу топки.
      – Да я ещё чуток, – залебезил охранник и добавил, хвастаясь кисетом: – А это я у гражданина сковырнувшегося изъял, ему теперь без надобности!
       До Алексея не сразу дошёл смысл сказанного. Он старался не смотреть на мародёра, чтобы вновь себя не выдать взглядом или неосторожным словом. Сильно ломило слева, нехорошо стала ныть и скрючиваться рука.
       – Ты вот что, – сурово приказал он солдату, – пока греешься, присмотри тут, а я подышу.
       И, не дожидаясь ответа, шагнул в темень двора. Ледяная морось мгновенно проникла под робу, выдавливая тепло, и Алексей с жалостью вспомнил о вонючем, но таком теплом ватнике. «Как там Вася и мадмуазель? Наверное, добрались! Только бы не придрался никто!»
       Алексей вернулся в кочегарку, выдернул из-под уютно устроившегося на куче угля солдата отобранную у Юрьева шинель, накинул её на плечи и вернулся на воздух. Дышать стало легче, но боль не прекратилась. Он прошёлся по двору. Изредка доносились звуки выстрелов, но не рядом.
       Ворота плотно забаррикадированы. Охраняющие солдаты жмутся к створкам и пытаются укрыться от ветра за шкафами. Шинели мокрые и тяжёлые. Руки дрожат, самокрутки не раскуриваются. Один из них встрепенулся было к Иванову, но узнал. Алексей махнул в сторону кочегарки и предложил пойти отогреться. Посовещавшись с минуту, они гуськом потянулись к слабо освещённой двери. Разомлевшего от тепла солдата, первым пришедшего, вытолкнули на улицу.
       – Присмотрите там, – крикнул Алексей и направился в сторону здания. Выйти незаметно через ворота нет никакой возможности, даже если все солдаты соберутся в кочегарке, и он их там запрёт. Сдвинуть библиотечные дубовые шкафы в одиночку ему не под силу.
       Алексей дёрнул на себя дверь и вошёл в здание. У порога на стуле прикорнул матросик, ещё один «охранник». В узком коридорчике горела всего одна лампочка, большой белый плафон под потолком был зачем-то разбит, и вокруг лампочки торчали осколки, создавая резкие тени на стенах.
       – Ты кто? – уставился на него матросик. – А, кочерга! И куда?
       – В сортир! – зло рявкнул Алексей, ничего другого не придумалось.
       – А там что? – матрос кивнул за дверь. – Места мало?
       – А я жопу оголять в топку должен или возле пулемётов?
       – Нежные какие! Где гальюн-то, знаешь?
       – А по-твоему, всё время на двор ходили? – Алексей мечтал добраться до санузла и хотя бы умыться.
       – Буржуйские у тебя повадки, братишка!
       Переступив через вытянутые ноги матроса, тот не потрудился их убрать, Иванов углубился в здание. Без препятствий дошел до вестибюля. Всё пространство залито электрическим светом, и дальше в его одёжке двигаться было опасно.
Парадная лестница на второй этаж охранялась более рьяно, чем ворота на заднем дворе. Оно и понятно – и тепло, и все на виду!
       На площадке также стоял пулемёт, направленный на входную дверь. Возле двери со стороны улицы устроили баррикаду из мешков с песком, на посту толпилось человек десять в солдатском обмундировании, выйти незаметно не получится...

       – О, mon ami, кочегар, вы заблудились? – его внимательно рассматривал давешний ладно одетый маленький человечек, с которым они столкнулись во дворе.
       – Нет, mon ami, – в тон ему ответил Алексей, – я следую в ванную комнату, хочу вымыть лицо и руки перед поздним ужином.
       – Ванная комната – это буржуазные предрассудки, – безапелляционно заявил его «революционный» знакомец.
       – И мыть руки перед едой?!
       – У вас там есть еда? – удивился собеседник.
       – У меня там – нет, но я надеюсь, что мне принесут что-нибудь горячее туда, – с нажимом ответил Алексей. – Я почти весь день ничего не ел. Понимаю, революция, но желудку это не объяснишь!
       – А как же вы раньше обходились?
       – Раньше смена была, можно было и помыться, и поесть.
       – Хорошо, я распоряжусь, вам принесут что-нибудь. А, кстати, как же вас звать? – поинтересовался товарищ, возвращаясь на лестницу. Алексей поморщился, отметив, как та стала грязна.
       – Кочегар, мы же условились.
       – А имя?
       – Алексей Иванов.
       – Ну, конечно же, самое простое!

       Прошло двое суток. В здание Алексей старался заходить как можно чаще. Охраняющие солдаты и матросики к нему попривыкли, не окликали. Правда, попытки пройти далее бокового входа в центральный вестибюль пресекались. Идеи, каким образом можно покинуть здание или задний двор, не появлялись. Иванов представлял себе, как беспокоится сейчас Юрьев из-за его отсутствия, и больше всего боялся, что тот приковыляет в поисках подпоручика.
       Выстрелы на улице звучали всё реже, но охранение только усиливалось. Поговаривали о движущихся на Петроград армиях, городском восстании офицеров, заговоре буржуев...
       Горячую кашу с салом в котелке, но без хлеба, приносили дважды в день и бледную бурду под видом чая, но зато в хрустальном стакане и резном серебряном подстаканнике.
       Работал он теперь вполсилы, поддерживал только, чтоб топка не погасла. Махать целыми сутками лопатой с углём было слишком тяжело для него, да и, к тому же, для кого стараться? Раненых нет, операционные не работают, а «товарищи» не помёрзнут – ходят одетые, в шинелях и сапогах.

       На рассвете четвёртого дня перед воротами заднего двора раздались настойчивые гудки автомобиля. Дремавшие в кочегарке солдаты встрепенулись и побежали растаскивать баррикаду, видно, не боялись, что чужие. Во двор вкатились два битком набитых грузовика и легковой автомобиль с солдатами и гордо восседавшим Гульбой. Поверх френча на нём теперь была надета широкая кожаная тужурка, жабо больше не виднелось. Верёвку, поддерживающую кобуру, заменил широкий ремень. Алексей не мог не признать, что вид у Гульбы стал менее анекдотичный. Зло зыркнув в сторону кочегарки, Гульба вбежал в здание.
       Приехавшие вместе с ним солдаты встали в цепь, направив винтовки в сторону прикрытых ворот. Дверь в здание распахнули настежь, и несколько человек, подбежав к грузовикам, стали резво перемещать тюки и ящики. Охранявший вход матросик пристроил свой стул поближе к кочегарке, уселся и закурил.
       – Это что? – полюбопытствовал стоявший рядом Алексей.
       – Деньги из банка привезли, – пояснил матросик.
       – Разве сейчас банки работают и деньги выдают?
       – А чего ж не выдать? По чекам Реввоенсовета без ограничения суммы, бери, сколько увезёшь. Только суетиться надо.
       – Почему? – удивился Иванов.
       – Эх, ты, а ещё пролетарий! Дальше своего носа не соображаешь! Предводителей и партий вона сколько! Каждый успеть должен, пока другие не растащили! Деньга-то не бесконечная! Заканчивается! И брать надо не бумажки керенские...
       – А что?
       – Как что? Золото да валюту, дубина ты угольная! Да-а, с таким, как ты, революцию лучше не делать – прогоришь! – заржал он над собственной незамысловатой шуткой. – Щас вон поскидают всё, да ещё поедут! Тут только оборачивайся!
       «Значит, ворота пока будут не закрыты! – обрадовался Алексей. – И что делать? В автомобиль залезать бессмысленно. Надо тихо выйти, когда солдатня охраняющая по грузовикам рассядется. Прижаться к стенке за воротами, не так уж и светло, не заметят. А там уж как-нибудь переулками доберусь».
       Он заглянул в кочегарку и подкинул в топку пару лопат угля. Набросил на плечи перепачканную в угольной пыли шинель, взял ставший привычным крюк и медленно, постоянно останавливаясь, стал обходить грузовики. Выгрузка почти закончилась, и солдаты, опустив винтовки, придвинулись к легковому автомобилю, закурили. Алексей подошёл ближе. Несколько человек ему кивнули, здороваясь, как со знакомцем.
       Запихивая под кожанку какие-то сложенные в несколько раз бумаги, к автомобилю через двор бежал Гульба. Заорал что-то злое и непристойное. Солдаты засуетились, залезая в грузовики и в автомобиль. Алексею пришлось отступить. Ворота распахнулись настежь. С трудом развернувшись, автомобили один за другим выезжали на улицу. Подпоручик, почти не задумываясь о возможных последствиях, быстро двинулся к открытым воротам. Стоявшие на страже солдаты стали уже неспешно прикрывать створки, когда на них навалился здоровый и невменяемо пьяный мужик в тулупе и красной косынке на голове.
       – Я здеся! – заорал он громовым басом. – Вона моя пристань!
И попёр в сторону кочегарки, не заметив, как сбил оказавшегося на пути одного из солдат. Остальные взвели курки.
       – Стойте! – закричал Алексей. – Это сменщик мой! Пьяный, как всегда, зараза! Не стреляйте!
       Из здания вывалились несколько человек, с интересом наблюдая новое представление.
       Что это был за мужик, подпоручик Иванов не знал, но допустить немедленного расстрела во дворе ничего не соображающего человека не мог. К тому же, выйти незаметно через ворота мимо взбудораженных солдат уже нельзя. Верзила облапил попавшегося ему под руку Алексея, тот чуть не заорал от боли в изувеченном плече, и стал смачно целовать свою нежданную опору. При помощи веселившихся матросов верзилу удалось затолкать в угол кочегарки так, чтобы он не спалил себе ничего. Пусть пока проспится.
       Только после этого солдаты, что толпились у ворот, опустили винтовки.
Пострадавший парнишка, отряхиваясь, поминал по матери всех кочегаров на свете.

       Трое суток жизни в кочегарке, почти без отдыха и сна, сказывались вполне ощутимо. Слабость, постоянная дрожь в руках. Очень хотелось прилечь, уже всё равно, где и на чём. Уснуть и увидеть иной, светлый, радостный сон, а не этот ужас. Алексей подкинул несколько лопат угля и, прикрыв дверь кочегарки, прилёг на угольную кучу, прислонившись спиной к обширному горячему боку «спасённого» верзилы.
       Последняя мысль его была о шинели. Она оказалась тоньше, чем представлялась, и куски угля давили сквозь неё сильнее, чем через отданный Юрьеву ватник.
       «Что он там?..»