На пороге миллениума. Гл. 11

Глава 11
Васька вернулся в дом и сел на краешек облезлой металлической кровати.
— Мама, мамочка, бабушка… — шёпотом повторял он. Перед его глазами появилась картина расправы с близкими ему людьми. Его затрясло, внутри него опять разгорелся огонь, от чего заалели щеки, и мальчик в беспамятстве упал на кровать. В разгорячённом от жара и сильного стресса мозгу ребёнка появлялись картины одна страшней другой. В бреду виделось красное пятно, которое тянуло к нему руки и голосом матери кричало.
— Беги! Беги! Что ты смотришь?!
Другое красное пятно голосом бабушки ласково говорило.
— Васенька скушай блинчик вот вареньице твоё любимое — клубничное!
Васька брал блинчик, хотел окунуть его в банку с вареньем, но там вместо варенья оказывалась кровь. Он в ужасе бросал блинчик, но на него замахивался страшный дядька с кочергой:
— Я те брошу! Ешь, кому говорят!
— Я не буду! Я не хочу! Пустите, пустите, — задыхаясь, повторял мальчик.
До сознания ребёнка долетел звук открываемой двери. Вася приподнялся на локти и спиной прижался к стене. В проёме двери показался дядя Миша. Участковый, который редко, но приезжал к его матери. Он почему-то всегда её ругал, а потом после разговоров с ней махнув рукой, наверное, от безысходности опять исчезал надолго.
— Да один он! Один! Бедолага! Ну, Васька, ты даёшь! Мы думали ты там, вместе с мамашей твоей непутёвой. За что она бабулю-то? С перепоя? Не хватило? Да, жалко. Бабулька добрая была.
Васька смотрел на него непонимающими глазами. Участковый дотронулся до лба ребёнка и сказал человеку, вошедшему следом за ним:
— Да он горит весь! Простыл что-ли?
— Скорее всего, на нервной почве. Лишь бы того… умом не тронулся, — ответил вошедший, — ну, чего? Оформлять его будем?
— А куда же его? Да, бедолага, не повезло тебе с мамашкой, — жалостливо говорил участковый, гладя мальчика по голове.
— Моя мама хорошая! — вдруг еле проговорил Вася.
— Ясно дело, какая ни какая, а мать! В детском доме тебе лучше будет.
— Я не хочу в детский дом! Мама сказала там плохо, — еле проговорил ребёнок.
— Хуже чем было здесь, уже не будет, — с сожалением ответил незнакомец.
— Михал Иваныч забирай пацана! Смотри, он сам не дойдёт, горит весь.
* * *
Васька не знал, куда они ехали не помнил, как доехали только очнулся он в палате с большими трещинами и облупленной краской на стенах. Сильно хотелось пить и есть. Но ещё больше малыш хотел к маме и бабушке. Он закрыл глаза, из-под ресниц хлынули слёзы. Слёзы обиды и безысходности, страха от неизвестности за своё будущее.
— Ты чего ревёшь? — Вася услышал чей-то голос и открыл глаза. Над ним наклонился подросток лет двенадцати.
— К маме хочу, — захныкал мальчуган.
— К какой маме? Которая старуху замочила? Так она того, уже там! — мальчик поднял указательный палец, к верху показывая на потолок.
Вася не понял кого его мама мочила и где это «там». Слёзы не переставая текли из его глаз.
— Есть хочешь? — спросил мальчишка.
— Да, — еле слышно ответил Вася.
— Сейчас, подожди! — парень скрылся за дверью. Через минут пять вернулся, неся в руках тарелку с наполненной серой смесью, и несколькими кусками серого хлеба в другой руке он держал стакан с непонятной мутной жидкостью.
— Держи! Овсянка! Я тебе две порции взял. Чай только без сахара. Ничего, съедобно. Ты давай, рубай! Надо, я ещё принесу! Это с обедом тяжело, а этого добра им не жалко! Наедайся. Тебя Васькой зовут? Я слышал. У тебя жар на нервной почве был. У меня тоже жар был. Мы с тобой почти братья. По несчастью, — горько усмехнулся мальчик.
— У меня тоже жар был, когда мой папаня мамку при мне на кусочки разрубил, — задумчиво рассказывал подросток, пока Васька уплетал невкусную, похожую на клейстер кашу.
— Хочешь, расскажу? Чего пугаешься? Страшно? Мне тоже раньше страшно было, а теперь нет. Ладно, меня Виталькой зовут.
Вася оторвался от еды, посмотрел на Виталика молча, махнул головой в знак согласия и ещё быстрее стал доедать кашу. Голод он не утолил, но вспотел от быстрой еды и почувствовал себя очень слабым и усталым.
— Спасибо Виталик, — еле слышно произнёс Вася, ложась в кровать.
— Расскажи, мне интересно, ты видел как мамка мочила бабку? Что, деньги искала? — всё допытывался Виталик.
— Мочила? — переспросил Вася, — как это?
— Ты чё? Ну, это она бабку грохнула? Убила бабку она?
Вася резко оторвал голову от подушки, привстал на локотки.
— Моя мамка никого не убивала! Это её убили! И бабушку! Ты сам мочил! Ты сам убил!
— Ладно, ладно тебе! Чего орёшь? Псих! Спросить нельзя. Откуда я знаю. Ты же в лёжку лежал. А тут милиция была. Тебя привезли и всё врачам рассказали. Я слышал. А ты что, видел, кто их мочил?
Вася не хотел рассказывать этому надоедливому Виталику, что он видел. А больше всего, ему не хотелось вспоминать всё то, что он уже пережил. Он боялся, что опять вспомнит лицо того страшного дядьки.
— Нет, не видел! Я ничего не видел!
— А откуда знаешь, что это не мамка порешила старуху?
— Знаю! Знаю! Она кричала мне, чтобы я уходил я и ушёл! Никого она не убивала! Она хорошая! И вообще мы с мамкой — москвичи!
— Ой, москвач нашёлся! Правда что ли вы из Москвы? А чего? Тут до Москвы не далеко, но и не близко, конечно. Да самим не попасть. Правда, при желании всё можно! А ты что, в Москву хочешь?
Вася сел на край кровати.
— Хочу. У меня и адрес есть. Чистопрудный бульвар, дом с колонами, квартира тридцать шесть.
— Адрес-то чей? — заинтересованно спросил Виталик.
— Мы там жили! Квартира на четвёртом этаже сталинки, — тихо ответил Васька.
— А что такое «сталинка»? — спросил Виталик. Вася пожал плечами, — не знаю.
— Жили! — передразнил его Виталик, — мало ли кто где жил? Жили, да пропили! — засмеялся Виталик, — квартирку-то маманя того, пропила, небось?
— Не знаю, — тихо ответил обессиленный Вася.
— Ложись. Ты, пацан, больше лежи, больше хлеба наворачивай. Сил набирайся. В детский дом попадёшь, будешь вспоминать этот рай. Я-то знаю. У меня, хоть бабка жива, но тоже не сахар. Жаль, ты не видел мочиловку. Я люблю послушать такие истории.
— Я в детский дом не пойду, — опускаясь на подушку, тихо сказал Вася.
— Ага, тебя спрашивать будут. Ты хоть знаешь, куда попал? Пока больничка, а отсюда тебя под белы ручки и в детдом.
— Я не пойду в детский дом, мама говорила, что там плохо, — ответил ему Вася и отвернулся к стенке.
Вася не помнил, сколько прошло дней, но время относительного покоя дали свои результаты. У него перестала кружиться голова, покинула тошнота, подступающая, когда ему вспоминалась мама с бабушкой. По ночам он почти перестал кричать, хотя всё ещё его преследовали ночные кошмары. Как-то утром к нему подошла женщина в белом халате, принесла вещи и сказала, чтобы он одевался.
— Я не хочу в детский дом! — твёрдо сказал Вася.
— Не хочешь, значит, не пойдёшь, — спокойно ответила она, подтолкнув его к выходу из палаты. Вывела на улицу. Там, они подошли к какой-то странной женщине, одетой в цветастые длинные юбки и красную куртку.
— Давай, давай быстрее! Что ты там телишься, за такие деньги летать должна! — громко говорила она, увидев их.
— Хороший мальчик, пошли со мной! Не бойся, пошли!
Тётка погладила мальчугана по голове, потрепала по щеке, потом помогла Васе сесть на заднее сидение видавшего виды "Жигулёнка". Машина резко сорвалась с места.
— Не бойся, всё будет хорошо! Тётю Азу слушайся, ладно? На, держи конфетку! — она протянула Васе карамельку.
— Тётя Аза, а мы в Москву едем? — с надеждой в голосе спросил Васька.
— В Москву, в Москву! Какой догадливый мальчик! — повернув к нему голову, усмехаясь, сказал чернявый водитель "Жигулей".
Радости Васьки не было предела. Он раньше никогда не ездил на машине. На окраине деревни стояло несколько ржавых разобранных до основания автомобилей. Вася не знал их названий, но ему было интересно лазить по грязным железкам металлолома и, играя, представлять себя в новенькой машине. Теперь он был просто счастлив. Он сидит в "Жигулях", смотрит в окошко и его лицо обдувает тёплый свежий ветер. Тётя Аза всё время разговаривала с водителем на каком-то непонятном Ваське языке. Он старался прислушаться к разговору, но так ничего не поняв из услышанного, бросил эту затею и предался своим мальчишеским мечтам.
А мечта у него была одна. Увидеть Москву, найти дом, в котором они раньше жили и хоть глазком взглянуть на ту квартиру, где он родился. Зайти в ту комнату, в которой стоит ванна и где из крана льётся вода. Посмотреть какая была та прежняя московская жизнь. Увидеть метро. Пройтись по скверу и прокатиться на трамвае.
— Всё, приехали! Выходи! — дотронулась до его плеча тётя Аза.
— Это уже Москва? — испугано спросил Васька, увидев такие же обшарпанные домишки, какие стояли и в его деревне.
— Будет тебе Москва! Будет, — быстро ответила цыганка и тут же подошла к мужчинам, которые видно ждали её приезда. Пока они громко разговаривали между собой, к Васе подбежала стайка маленьких цыганят. Они стали говорить что-то ему, трогать его, то за плечо, то за руки.
Из группы ребятишек отделился мальчик, на вид ровесник Васи, но только чуть меньше его ростом. Он молча, протянул ему большой ломоть белого батона и стрелку зелёного лука с крупной луковицей на конце. Вася с улыбкой принял угощение.
— Тебя как звать? — спросил он выделявшегося из группы детишек своими светлыми волосиками мальчика. Но тот не ответил, а ребята наперебой стали объяснять ему, что зовут мальчика Ваней и что он немой.
— А меня зовут Вася. Ты тоже в Москву поедешь? — спросил он немого.
— Мы все поедем! — загорланили, смеясь, чумазые ребятишки.
Стало смеркаться. К Ваське подошёл подросток внешностью похожий на черноволосых хозяев дома.
— Значит так, пацан! Слушай сюда. Я слышал, что ты очень хотел в Москву попасть? Так вот чтобы тебя не забрали в детский дом, за тебя заплатили большие деньги. Понимаешь? — Васька ничего не понимал кроме одного, что эти люди его отвезут в город его мечты. А уж там!
Там Васька обязательно станет счастливым. Там он будет жить так же хорошо, как жили его родители, когда он только появился на свет. Только бы добраться до его родного города. Только бы найти его родной Чистопрудный бульвар.
— Понял, понял, — утвердительно замотал головой Васька.
— Чего ты понял? — скривил лицо в усмешке мальчик, явно подражая поведению своих старших собратьев, — должен ты теперь нам! Теперь понял?
— Да. Должен? А сколько? — так ничего не понимая, моргая светлыми ресничками, спросил Вася.
— Сколько….? Много! Много пацан ты должен. Отработать надо. Вот так-то! Договорились?
— Договорились. Только я работать не умею, — жалобно проговорил ребёнок.
— Не дрефь! Знаешь, как говорят? Не можешь — научим, не хочешь — заставим! Убежишь — найдём и убьём! Это уже я тебе говорю, понятно?
— Понятно. Я не убегу. Мне очень в Москву надо!
— Ладно, вали спать. Завтра Москву свою увидишь, — он подвёл его к комнате, где на полу кто, на чём спали и цыганята, Ванька и ещё несколько русых ребят.
Довольный и воодушевлённый тем, что скоро исполнится его заветная мечта, Вася лег на свободный матрас, лежащий на полу, накрылся с головой каким-то цветным покрывалом и заснул крепким мальчишечьим сном, мысленно загадав желание, чтобы скорее закончилась ночь и чтобы они быстрее тронулись в дорогу.
— Эй! Эй! Вставайте! Шалупонь босоногая, — в комнату вошла женщина и, хлопая в ладоши, говоря то на непонятном Васе языке, то по-русски стала поднимать мальчишек.
— Бегом, бегом! — она подошла к Васе, который сидел на полу и протирал свои глаза грязными руками.
— Чего ждёшь? Сейчас все уедут, бегом!
Вася судорожно отдёрнул руку от глаз, посмотрел на женщину, которая подошла к видавшему виду шкафу открыла его дверку и что-то стала в нём искать. Видно почувствовав взгляд мальчика, она повернула голову и внимательно посмотрела на него.
— Эй! Ты чего? Тебе плохо? — глаза мальчика выражали ужас. Его и без того серое лицо стало пугающе бледным. Она подошла и нагнулась к Васе. Тот в испуге придвинулся к стене и беспомощно сжался.
— Это ты что ли психованный? Это тебя привезли? Ты чего шарахаешься? Где они их берут? Не знаю! — женщина выпрямилась, и что-то крича на своём языке, вышла из комнаты.
Всё тело мальчика сковал страх, в глазах появился ужас. Голос. Этот голос, как и голоса мужчин, которые он слышал в тот ужасный день, часто приходили ему во сне. Его он никогда не забудет. На женщине была всё та же синяя куртка и длинная до пят юбка с крупными, яркими цветами.
Вася не мог пошевелиться, он не знал, что ему делать дальше, но тут открылась дверь, и в комнату вошёл Ваня. Он жестами стал показывать Васе, чтобы тот вставал и шёл за ним. Ваня помог товарищу подняться с пола, и они вышли на улицу. Свежесть раннего утра взбодрила Васю. Он оглянулся по сторонам, но женщины в синей куртке нигде не было видно.
— Сиплый! Сиплый едет! — к группе стоявших поодаль от дома мужчин подбежал подросток цыганёнок, — пацанов вести?
— Давай, давай быстрее! — ответил рослый мужчина в спортивном костюме.
— Здорово! — приветствовал его вышедший из автомобиля мужчина, совсем не похожий на цыгана, — не зря я приехал?
— Как можно?! Только тут тема есть?
— Начинается! Что опять инфляция? У тебя каждый день ставки поднимаются!
— Да нет, тут пацан один — немой. Ну, один обыкновенный, а второй немой.
— А зачем мне немой? Я ему, что язык пришью, чтобы он просить мог?
— Я понимаю, но я его дешевле отдам.
— Нет, ну ты даёшь! Чего мне с ним делать? Когда я свои бабки отобью?
— Ну что ты ему применения не найдёшь? Ты смотри, как они похожи. Пусть в паре работают!
— Любишь ты проблемы создавать! Ладно, только за него даю половину!
— Договорились!
Рассчитавшись, Сиплый повернулся к ребятам, которых подвёл цыганский подросток.
— Эти что ли? Давай в машину! Быстро!
Вася с Ваней сели на заднее сидение какой-то импортной машины. На переднем месте рядом с водителем вальяжно расположился Сиплый.
— Ты немой? — повернувшись к детям и махнув головой Ване, спросил Сиплый.
— А я Сиплый! — громко засмеялся он, — а ты какой? — обратился он к Васе.
Мальчик испугано молчал. Он никак не мог понять, что происходит, и кто эти люди, чего им всем от него надо. Он продолжал со страхом в глазах смотреть на незнакомого мужчину.
— Слышь, меня цыган, кажись, кинул! Они оба немые! Вот, дела! — обратился Сиплый к шофёру.
— Да ни какие они не немые, — спокойно ответил тот, мне Лёха рассказал — они оба психи.
— Не понял?
— Чего не понял? Один умом тронулся и замолчал, видел, как сестру заживо сожгли, а у второго на глазах мать с бабкой пришили. Вот и замолчали. Братья, так сказать, по несчастью, — водитель противно засмеялся.
— Вот ужастики! И кина не надо, — усмехнулся Сиплый.
Мужчины вели неторопливую беседу и не обращали внимания на ребят. Тем временем мальчишки, услышав слова водителя съежившись, прижались друг к другу, словно слово братья произнесённое мужчиной их породнило. Вася взял маленькую холодную ладошку Ванечки в свою руку и их пальцы переплелись, ребята посмотрели друг на друга и взгляд их говорил.
— Да, мы братья. Теперь нас никто не разлучит.

Дети одобрительно кивнули друг другу белобрысыми вихрами. Вася стал прислушиваться к разговору мужчин. А Ваня, положил голову на плечо друга, забылся в тяжелом сне.
– Он видел, как сестру его заживо сожги…. сожгли, сожгли –  раскалёнными искрами страшного кострища попадали в мозг малыша слова водителя.
И опять в сознании Вани всплыло воспоминание. Ужасное как страшный сон, который он хотел забыть, но это ему никак не удавалось. В его памяти опять всплыла та страшная, никчёмная жизнь, которою они проживали вместе с матерью и старшей всего на два года сестрой.

Хорошей  жизни  Ваня не знал. Он даже предполагать не мог, что такое  эта хорошая жизнь. Для него счастливыми считались дни, когда к маме в их хибару приезжали дядьки с «Большой дороги».  Так они называли трассу, проходившую через их  посёлок. В это время сестра брала его за руку и уводила в сарай, который стоял на отшибе двора. Она запирала двери изнутри и укладывала Ванечку на топчан, укрыв его разным тряпьём, кормила припрятанными хлебными сухариками. А когда их мать, выпроводив очередного гостя, убегала в магазин за выпивкой и  нехитрым съестным, сестра караулила её, чтобы забрать хотя бы часть купленной еды, пока не сбежались, учуяв выпивку материны собутыльники.
Сестра Люба, всего на несколько лет старше Вани. Это была его подруга, с которой можно было играть в разные нехитрые игры, пока не было матери дома. Защитница от материных тумаков. Кормилица, которая последний кусок хлеба делила с Ванечкой. Её маленькое доброе сердце, требующее теплоту и ласку, само согревало сердце маленького Вани. Сестра была его жизнью. Без неё он не знал, как жить дальше, что делать и куда идти.

В последнее время к матери реже стали заезжать мужчины с Большой дороги. И сама она очень изменилась. Раньше, после выпитого, она долго спала. Но встав,   выполняла хоть какую-то работу по дому. И их убогое жилище приобретало сносный вид. Но теперь, она с утра куда-то уходила, возвращалась без единого кусочка хлеба, но какая-то пьяная на вид с отстранёнными, невидящими глазами, хотя пустых бутылок из-под выпивки дети не замечали. Зато дома появились грязные шприцы. К ней стали приходить странные люди. Оставались надолго. В такие дни сестра закрывалась с братом в небольшом сарайчике. Они не выходили из него, пока не заканчивались сухари, которые девочка постоянно сушила, когда ей выдавалась возможность раздобыть лишний кусок хлеба. Когда заканчивались сухари, они с Ваней ходили по полупустому посёлку, выпрашивая у редких жителей или прохожих еду.
Как-то Люба увидела, как из дому вышел мужчина, пришедший с матерью. Он подошёл к большой машине с прицепом, запрыгнул в кабину. Громко зафыркав, громадина двинулась с места. Из подъезда вышла мать.
– Ваня, ты никуда выходи. Жди меня здесь. Я пойду с мамкой в магазин, а то опять всё на водку потратит.
Люба выбежала из сарайчика и пошла следом, за матерью. Мать подошла к мужчине, похожему на цыгана, который стоял около легкового автомобиля на площади у магазина.
– Барон, ну Барончик, дай на один раз. На, возьми, сколько есть, я потом отработаю, – униженно просила она его о чём-то.
– Отвяжись, чего ты мне эту мелочь суёшь. Ты сколько уже мне должна?
Увидев, как мать сунула Барону несколько купюр, Люба бросилась к ним и повисла  на её руке.
– Мама, мамочка, не надо! Ваня кушать хочет!
Мать, отвесила ей хлёсткую затрещину и оттолкнула дочь в сторону. Люба горько заплакала. Барон с улыбкой наблюдал за происходящим.
– Слышь? Чего ребёнка обижаешь? Дочка, какая у тебя уже взрослая. И что, ещё не работает?
– Барон, побойся Бога! Куда ей работать, она ещё дитё. Ну, дай одну дозу, пожалуйста.
– А чего не дать, дам. Тебя как зовут, красавица? – обратился он к Любе.
– Любкой её звать. Мала она ещё, говорю тебе, – мать Любы била мелкая дрожь.
– Ну, мала, значит мала. Иди отсюда, – Барон сел в машину, собираясь уехать.
– Барон, миленький, сдохну, помоги, – женщина схватилась за дверцу автомобиля.
– Не велика потеря. Чего стоишь? Иди отсюда, кому сказал.
– Ладно, ладно. Чего ты хочешь?
– Я хочу? Ты что, женщина? Это ты хочешь. Тебе доза нужна.
– Дай, я всё сделаю…
– Отдай  ей деньги, – Барон кивнул головой на Любу, – иди девочка, купи себе, что хочешь.
Не понимая, о чём говорят взрослые, Люба выхватила деньги у матери и побежала в рядом стоящий магазин.
Барон вытащил из бардачка автомобиля маленький пакет с белым порошком. Покрутив им у лица женщины, он отдал его ей.
– Так сколько теперь ты мне должна?
– Отдам, всё отработаю, Барончик.
– Отработает она! Ты себя видела? Кому ты нужна? В общем, слушай меня! Завтра я приеду к тебе, чтобы дочь твоя была дома. Получишь ещё порцию. А там, посмотрим.
 – Барон, как же это? Она же…
 – Смотри, тогда верни долг и о дозе забудь.
 – Хорошо, хорошо, всё сделаю.
       – Иди, иди уже.

На следующий день, мать прибежала неизвестно откуда, растерянная, встревоженная. Накричав по обыкновению на детей, она приказала сестре остаться дома.
– Хоть бы полы вымыла, или подмела что ли, кобыла выросла, толку никакого! Я сейчас с Ванькой уйду, а ты прибери квартиру. Поняла? Чтобы из дома не выходила!

Одарив Любашу напоследок затрещиной, она схватила Ваню за руку и поволокла его в сарай. Ваня, как всегда расположился на топчане, а мать, ломая и теребя свои руки, с нетерпением выглядывала в окно.
– Мама, возьми сухарик, – тихо сказал Ванечка, протягивая высушенный кусок чёрного хлеба.
– На кой он мне! Сам ешь! – резко отдёрнув его руку, раздражённо ответила мать.
– Ну, где же они?!  – постоянно повторяла она, вышагивая вдоль стены сарая и косясь на маленькое грязное оконце. Её бил озноб. Губы превратились в две тёмные полоски. Она куталась в старую, тонкую кофту, но озноб её не отпускал.
– Слава Богу, явились! – прилипла она к окну. Ваня тоже глянул в окошко. Он успел увидеть –  к их дому подъехала грязная легковушка. Из неё вышли двое мужчин, которые оглянувшись по сторонам, вошли в дом. Мать резким движением руки оттолкнула сына от окна. Ванечка больно  ударился о стену, не понимая, почему мама его постоянно толкает и бьёт.
– Чего тебе тут смотреть, грызи свои сухари и радуйся, сегодня пельмени у вас будут! – прохрипела она.
       – Ну, вот сегодня будут пельмени, – подумал Ваня, забившись в уголок сарая и боясь опять попасть под горячую руку матери. Он отошёл от матери сел, подобрав ноги под себя, и закрыл глаза. Так мечтать интересней. Ему представлялось, как с Любашей они заходят в магазин и тётка продавец, уже не спрашивая, что они будут покупать,  даёт им две буханки чёрного хлеба, которого можно будет наесться досыта и две пачки пельменей. У малыша забулькало в пустом желудке. Испугавшись, что этот звук услышит мать, он открыл глаза.   
Посидев немного и набравшись храбрости, он спросил мать:
– Почему чего ты не идёшь домой? А где Любаша?  – умозаключая, что если мужчины в доме, то там должна быть мама, он с сестрой Любой в сарайчике, а на ужин пельмени.
       – Заткнись! Сиди уже, молчи! – растирая руки, и то, садясь на топчан, то вскакивая с него, нервно выкрикнула мать.
– Господи, что они так долго?! Хотя бы один вышел! Халявщики,  – причитала она синими губами. Ваня никак не мог понять, почему всё изменилось, что тут делает мама и почему она всё причитает, то и дело, рыкая на него.
– Наконец-то,  – сказала мать, глянув в окно. Ваня  увидел, как один мужчина вышел из хибары и пошёл по направлению к сарайчику.
– Наконец-то, ну, и ладно, ну, и хорошо, –  защебетала мать, подходя к двери сарайчика.
 Не успела она открыть дверь шедшему мужчине, как он сам распахнул её и вдруг с силой ударил мать кулаком в лицо. Кровь фонтаном брызнула во все стороны сарайчика. Мать упала на земляной пол, на некоторое время, потеряв сознание. Ваня оторопел от ужаса. Ничего не сказав, мужчина вышел из сарая и подпёр дверь стоявшей рядом палкой.
   Немного придя в себя, мальчик бросился к матери. Растормошив и услышав её стон, он кинулся к двери. Она  не открывалась, тогда он подскочил к окну. Мать, еле поднялась с земляного пола и, покачиваясь, подошла к Ванечке.
           – Отойди, –  прохрипела она, вытирая кровь, шедшую из разбитого носа.
     – Ты что гад, делаешь! – вдруг закричала она из последних сил, –  ты же обещал! Меня же всю выворачивает! Слышишь, гад! Ну, на один разик хотя бы дай! Сволочь!  Обещал же!
Ваня, ничего не понимая, смотрел в окно. Он видел, как мужчина, который ударил мать, подошёл к старому дивану. Собутыльники матери давно вынесли его на улицу, потому что в нём находилось такое количество блох, что жить с ними стало просто невыносимо. В руках дядьки была канистра, которую он взял из багажника машины. Оглядываясь по сторонам, мужчина облил старый диван бензином.
– Ты что имущество портишь?! – загорланила мать, – не твоё, не трожь!
Но тут появился второй мужчина, который нёс на руках сестру Ванечки.  Её головка со спутанными волосами и рука безвольно раскачивались в такт шагам мужика.               
– Вы чего удумали?! Ишь, чего удумали! – горло матери стянуло спазмами, и от этого его крик казался хрипом.  Она с силой  стала стучать в грязное окно сарая. Ударив ещё раз кулаком по маленькому окну, она разбила  давно треснутое стекло и порезала руку. Не обращая внимания на кровь, она била и била по нему, стараясь освободить окошко от остатков стекла.
Ваня испуганно смотрел, то на мать, то в окно. И вдруг он увидел, как мужчина нёсший сестру бросил её на диван. Нога Любаши свисала с его края.
Закуривая сигарету, мужик ногой поправил детскую ножку, да так, что туфелька Любы отскочила в сторону. Его напарник облил девочку бензином и бросил на диван пустую канистру. Первый, не докурив сигарету, оглядываясь по сторонам, кинул её на девочку.
Второй мужик швырнул в пламя недокуренную сигарету и, сплюнув себе под ноги, подобрал детскую туфельку и, бросив её в костёр, пошёл вслед за своим подельником. До матери Ванечки дошла суть происходящего. Она скрестила окровавленные руки на груди и молча, смотрела сквозь разбитое окно на пылающий костёр. Ваня плакал, не понимая происходящего, теребил её за платье и, всхлипывая, просил:
– Мама, мамочка, пойдём, пойдем скорее!
Мать стояла, как каменная статуя, глядя на бушующее пламя, не обращая внимания на плачущего сынишку. Так, не проронив ни слова, она вытащила из разбитого оконца треугольник лопнувшего стекла и вдруг, резким движением руки, полоснула себя по горлу. Сильная струя крови попала на лицо Вани. Мальчик поднял голову и увидел, как у стоящей матери фонтаном бьёт кровавый поток. Фонтан пульсировал, и от этого, казалось, что кровь лилась ещё быстрее. Ваня не успел убрать руку, которой держался за кофту матери, и женщина упала прямо на мальчика. Ваня оцепенел от ужаса, не мог пошевелиться, он только чувствовал на груди липкую горячую кровь матери.
Когда двери сарая открыли откуда-то набежавшие люди, машины с изуверами уже не было. Соседи перевернули мать на спину и увидели под ней полностью окровавленного ребёнка. Безжизненное тело матери они оставили в сарае, а мальчика вынесли на улицу.
Толи от перенесённого шока, толи от удушающего запаха горевшей плоти и запаха материнской крови у Ванечки кружилась голова, лицо его стало серым, как придорожная пыль на дороге. Ваня словно был без сознания. Его отвели в квартиру.
Какая-то женщина из соседнего дома обмыла мальчика и уложила в постель в комнате матери. Вскоре подошли следователь и толстый с красным лицом поселковый участковый. Следователь, смахнув пыль со стула сел за стол и разложил свои бумаги.
– Мальчик, ты говорить можешь?
Ваня, молча, смотрел перед собой.
– Он что, ещё в себя не пришёл?
– Да нет, врачи сказали, что он давно уже пришёл в себя, но
молчит, – ответил участковый следователю.

После перенесённого  в сознании мальчика что-то изменилось. Он не мог выдавить из себя ни одного звука. Да и говорить ему не хотелось. Он лежал, глядя в облупившийся потолок, ничего не ощущая, находясь в какой-то глубокой прострации.
К нему подходили незнакомые и знакомые женщины, мужчины, что-то спрашивали у него, просили, но Ваня лежал, не шевельнувшись, и всё время смотрел в одну им видимую точку на потолке.
Все  события этого дня произошли с ним так быстро, что его мозг ещё не смог оценить и выдержать полученной нагрузки. Мысли колесом крутились в голове малыша, страшными кадрами всплывая перед глазами. Он лежал и не мог и не хотел пошевелиться. Но взрослым дядям и тётям постоянно нужно было его пошевелить,
растормошить, чтобы задать опять и опять какой-то вопрос.
– Онемел, что ли? – спросил следователь участкового.
– А может и так. Увидеть такое.
– Ладно, я всех опросил. Оформляй мальца в больничку. Мы сворачиваемся.

Проводив следователя, участковый дождался, отъезда оперативной бригады.
– Малец, ты как, живой? Живой, вижу. Встать можешь? Давай, попробуем.
Участковый помог Ване встать, обуться. Не запирая дверь, и не опечатывая её, он повёл мальчика к своим «Жигулям». Не успела машина участкового остановиться на площади около магазина, как к нему подошёл Барон.
– Ну что, привёз, так быстро?
– А чего телиться. Как обещал. Забирай.
– А его не кинутся?
– Кому они сейчас нужны? Оформлю, как сбежавшего. Какая разница, откуда он сбежит от меня или из больницы, приюта?
Барон сел в автомобиль участкового и передал ему деньги. Участковый, слюнявя пальцы, краснея и пыхтя, долго считал купюры. Суетливо вытирая пот со лба, он запихнул деньги в карман кителя.
– Ну, я так если что, свистну тебе… Мало ли, кто ещё подвернётся. Ну, бывай!
– Бывай, бывай, – нехотя с ленцой и с некоторой брезгливостью ответил ему Барон, обернувшись, махнул Ване головой: – Всё, выходи.