О Генри Роковые Дороги Продолжение

                ПРАВЫЙ РУКАВ
     …Итак, спустя три лиги ходьбы, возникло загадочное распутье. Слева ответвлялась иная дорога, а справа  под идеальным прямым углом  шла более мощная дорога. Давыд  постоял некоторое время в нерешительности, а затем свернул направо …

     Куда это приведет, он еще не знал, но решил продолжать удаляться от Вернойльона этой ночью. Он прошагал лигу, а затем миновал большой замок, молчаливый свидетель недавних похождений. Несметными огнями светились окна; от массивных каменных ворот  причудливо   отплетались пряди следов колес, отпечатанные в твердой пыли экипажами  гостей. Спустя еще три лиги Давыд устал. Он немного отдохнул и поспал на подстилке из сосновых веток у проезжей части. Потом вскочил и снова зашагал по неизвестной дороге.

      Так в течение пяти дней он тащился по столбовой дороге, спал на бальзамирующих  грядках Природы или в крестьянских скирдах, ел их черный, гостеприимный хлеб, пил из ручьев или из чаши добросердного  пастуха. Наконец он пересек огромный мост и ступил в улыбающийся город, который сокрушил или короновал больше поэтов, чем весь остальной мир. Его дыхание участилось, когда Париж вполголоса запел ему свое неподражаемое жизненно важное приветствие — гул голосов, топот ног и скрип колес.

       Взойдя почти   до карниза старинного  дома на улице Конти Давыд заплатил за жилье и уселся в деревянное кресло за свои стихи. Улица, когда-то заботливо прикрывавшая важных и влиятельных граждан, теперь была отдана в руки тех, кто оказался на дне.  Дома были высокими и все еще сохраняли потрепанное достоинство, но многие из них потеряли постояльцев, если не считать пыли и пауков. Ночью раздавался звон стали и крики дебоширов, беспокойно бродивших от гостиницы к гостинице. Там, где когда-то обитала аристократия, теперь было лишь прогорклое и грубое беспутство.  Но здесь Дэвид нашел жилье, соразмерное его скудному кошельку.  Дневной свет и свет свечей заставали его за пером и бумагой.

       Однажды днём он возвращался из похода за харчами   в нижележащий  мир с хлебом, творогом и бутылкой жидкого вина. На полпути своей темной лестницы  он встретил — или, скорее, наткнулся на нее, поскольку она отдыхала на лестнице, — молодую женщину красоты, которая могла бы поколебать даже взыскательность поэта. Распахнутый свободный темный балахон  открывал богатое платье. Ее глаза быстро менялись с каждым малейшим движением мысли. Через мгновения они становились то круглыми и простыми, как у ребенка, то длинными и уютными, как у цыганки. Одна рука приподнимала платье, развязывая маленькую туфельку на высоком каблучке, с свисающими развязанными тесемками . Какой она была небесной, такой одновременно неспособной и способной нагибаться, и очаровывая, повелевать! Возможно, она увидела приближающегося Дэвида и ждала его помощи.

      «Ах, мосье, простите, что я заняла всю лестницу, но туфля! Непослушная моя туфелька! Увы! она не поддается привязи. Ах! если бы месье были бы так милостивы!

      Пальцы поэта слегка дрожали, когда он завязывал непослушные тесемки. Ему бы сразу убежать от напасти ее присутствия, но глаза стали длинными и ласковыми, как у цыганки, и удержали его. Он прислонился к балюстраде, сжимая бутылку кислого вина.

 — Вы были так добры ко мне,— сказала она, улыбаясь.       
— Возможно мсье живет в этом доме?
— Да, мадам. Я… я так полагаю, мадам.
— Тогда, возможно, на третьем этаже?
— Нет, мадам, повыше.
Дама всплеснула кистями с неуверенным жестом нетерпения.   
— Простите. Конечно, я не так благоразумна, когда прошу…
Мусье ъ меня простит? Мне, конечно, не подобает спрашивать,
где живет  он …
«Мадам, не говорите так. Я живу на …»
"Нет, нет, нет, не говорите мне. Теперь вижу, что ошиблась я. Ведь не могу же я потерять интерес, который испытываю к этому дому и ко всему, что в нем есть. Когда-то это был мой дом. Часто я прихожу сюда только для того, чтобы помечтать. снова о тех счастливых днях. Позволено ли этому быть моим доводом?»

     «Тут позвольте и мне сказать вам, что вам не нужны доводы - оправдания», — пробормотал поэт. «Я живу на верхнем этаже — в маленькой комнате, где кончается лестница».
— В главной комнате? — спросила дама, повернув голову набок.
— В комнате для слуг, мадам.

     Дама облегченно вздохнула. — Не смею  более вас задерживать, месье, — сказала она, кинув прекрасный и наивный взгляд. «Опекайте, прошу, мой дом. Сейчас мне принадлежат, увы лишь воспоминаний о нем. Прощайте, и примите мою благодарность за вашу любезность».

     Она ушла, оставив после себя лишь улыбку и фимиам сладких духов. Дэвид поднялся по лестнице как во сне. и все не мог очнутся — и улыбка и аромат остались с ним, Эта незнакомая дама, влекла его лирикой глаз, шансонам быстро зародившейся любви, одой  вьющихся  волос  и сонетам туфель  на стройных ногах.
 Должно быть, он и в самом деле был поэтом, ибо  милая Ивонна начисто стерлась их его памяти; эта прекрасная, новая красота пленяла его своей свежестью и изяществом. Тонкий аромат ее наполнил его странными ощущениями.

      Однажды ночью трое  собрались за столом в комнате на третьем этаже того же дома. Три стула, стол и зажженная свеча на нем — вот и вся меблировка.  Один был необъятный мужчина в черном.  Черты его лица выражали насмешливую надменность. Кончики вздернутых усов почти касались этих  насмешливых глаз. Другая была дама, молодая и красивая, с глазами, которые могли быть круглыми и бесхитростными, как у ребенка, или длинными и милыми, как у цыганки, но теперь были острыми и амбициозными , как и подобает  заговорщицким . Третий был человеком действия, бойцом, смелым и скоронравным  руководителем,  пылающим  огнем и сталью. Остальные звали его капитан Де Ролль

      И он  ударил кулаком по столу, сказавши со сдержанной яростью:  «Только сегодня вечером! Сегодня вечером, когда он направится на полуночную мессу. Я устал от бесплодных заговоров.  Мне осточертели сигналы, шифры, тайные встречи и тому подобная тарабарщина. Давайте будем последовательными  изменниками. Если Франции приспичило избавиться от короля, то покончим же с ним   на открытом месте, и не будем охотиться с капканами  и мышеловками. Сегодня вечером я докажу всем свои слова. Моя рука докажет их сегодня вечером, когда он пойдет к мессе. "

     Дама обратила на него сердечный взгляд. Женщина, как бы она ни была предана заговору, всегда должна склониться перед безсабашной смелостью.
      Верзила пригладил  свои вздернутые усы. «Дорогой капитан, — сказал он громким голосом, приглушенным привычкой, — на этот раз я согласен с вами.  Ожиданием ничего не добьешься. У нас достаточно людей среди дворцовой стражи, чтобы сделать это предприятие безопасным».

      — Сегодня вечером, — повторил капитан Де Ролье, снова ударив по столу, — Вы  слышали мои слова, маркиз, моя рука сделает остальное».

       — А теперь,—тихо сказал массивный человек, - возникает проблема. Необходимо послать весть нашим сторонникам во дворце и согласовать сигнал. Наши самые стойкие люди должны сопровождать королевскую карету. Какой гонец может в этот час проникнуть через Южную Дверь? Рибуэ пребывает там, как только послание будет передано ему в руки, все пойдет как по маслу».
«Я отправлю депешу», — сказала дама.

      — Вы, графиня? - сказал маркиз, поднимая брови. - Ваша преданность велика, мы знаем ее, но однако …

       «Послушайте!» воскликнула дама, вставая опершись руками о стол; «На чердаке этого дома живет юноша из провинции, такой же бесхитростный и робкий, как овцы, которых он там пас. Я встречала его дважды или трижды на лестнице. Я расспрашивала его, потому что опасалась , не живет ли он  слишком близко к нашей комнате. Он будет мой, когда я захочу. Он стихоплетствует у себя на чердаке, и я думаю, все его мечты обо мне. Он сделает все, что я скажу. Он доставит послание во дворец».

       Маркиз поднялся со стула и низко поклонился. «Вы не позволили мне закончить фразу, графиня», — сказал он. «Я бы сказал: «Ваша преданность велика, но ваше остроумие и обаяние бесконечно больше».

        Пока заговорщики этим занимались, Давыд дорабатывал некоторые строки, адресованные своей лестничной воздлюбленной. Послышался робкий стук в дверь, и он с трепетом открыл ее. Там и увидел ее, едва переводящую дыханье, с видом  человека в тревоге.  Глаза ее были широко открытыми, как у невинного ребенка.
        «Мусье, — слабо выдохнула она, — я пришла к вам из-за беды. Верю,
верю, что вы добрый и правдивый человек, да и не знаю другой помощи. Как я умоляла  всех этих чванливых мужчин! Мусье, моя мать умирает. Мой дядя — капитан стражи королевского дворца. Кто-то должен примчаться и привести его…»
         — Мадемуазель, —прервал Давыд, его глаза сияли желанием оказать ей услугу, — ваши надежды будут моими крыльями. Скажите мне, как я могу связаться с ним. Дама сунула ему в руку запечатанный документ.
         — Подойдите к южным воротам —заметьте, к южным воротам  — и скажите стражникам: «Сокол покинул свое гнездо». Они пропустят вас мимо, и вы пойдете к южному входу во дворец. Повторите слова и отдайте это письмо человеку, который ответит: «Пусть он ударит, когда захочет». Это пароль, месье, который мне доверил мой дядя, потому что теперь, когда страна встревожена и люди замышляют заговор против жизни короля, никто без него не сможет проникнуть на территорию дворца после наступления темноты. Если сможете, месье, врручите ему это письмо, чтобы моя мать могла увидеть дядю прежде чем закроет глаза».
       — Дайте мне, — с нетерпением сказал Давыд. — Но позволю ли я вам вернуться домой одной по улицам так поздно? Я…

       — Нет, нет, все в порядке. Летите же, ибо каждая минута подобна драгоценному камню. Когда-нибудь, — сказала дама с длинными и ласковыми глазами, как у цыганки, — я постараюсь отблагодарить вас за вашу доброту.

         Поэт сунул письмо себе на грудь и сбежал по лестнице. Дама, когда он ушел, вернулась в комнату внизу. Выразительные брови маркиза вопрошали ее.
«Он ушел, — сказала она, — такой же быстрый и глупый, как его собственная овца, чтобы стать курьером».

          Стол снова затрясся от мощного  удара кулака капитана Де Ролль. «Бог свят!», прорыдал он; «Я оставил свои пистолеты! Другим я не могу доверять».
        «Возьмите это», — сказал маркиз, вытаскивая из-под плаща блестящее огромное оружие, украшенное инкрустацией из серебра. «Нет более верного. Но храните его бережно, потому что на нем мое факсимиле  и герб, а меня уже подозревают. Что касается меня, то этой ночью мне предстоит  преодолеть много лиг между моей резиденцией и Парижем. Рассвет  должен застать меня в моем замке. Иду после вас только, дорогая графиня.   Маркиз задул свечу. Изысканно одетая дама и двое дворянинов тихо спустились по лестнице и растворились в толпе, бродившей по узким тротуарам улицы Конти.

        Давыд припустил. У южных ворот королевской  резиденции к груди ему была приставлена алебарда, но он отвернул ее острие со словами; «Сокол покинул гнездо!»
         — Проходи, брат, — сказал стражник, — и уходи скорее.

          На южных ступенях дворца его  попытались остановить, но заветный пароль снова сработал. Один из них вышел вперед со словами : «Пусть ударит…», но суматоха среди охранников возвестила неожиданное.  Мужчина с острым взглядом и военной выправкой внезапно возник и выхватил письмо, которое Давыд держал в руке. «Пройдем со мной», — сказал он и провел его в большой зал. Затем он вскрыл письмо и прочитал его. Он поманил проходившего мимо человека в мушкетерской форме. «Капитан Тетроу,  прикажете арестовать и заключить под стражу охрану у южного входа и южных ворот. Поставьте людей, заведомо лояльных, на их места». Давыду он сказал: «Пойдемте со мной».

           Он провел его через коридор и вестибюль  в просторную комнату, где в огромном кожаном кресле сидел и размышлял меланхоличный человек, сурово одетый. Этому человеку он сказал:
            «Государь, я напоминал  вам, что во дворце полно предателей и шпионов, как крыс  в клоаке . Вы полагали, государь, что это была моя фантазия. А вот сей  человек достиг самой вашей двери без помех. Полагаю,  Ваше Величество больше не считает  мое рвение чрезмерным»

         «Я сам допрошу его», — сказал король, чуть шевельнувшись  в кресле. Он взглянул на Дэвида тяжелыми глазами, подернутыми некоей непроницаемой пленкой. Поэт, согласно придворному этикету, преклонил одно колено.

         «Откуда ты?» — вопросил король.
«Из сельца Вернойльон, в провинции Эр и Луар, сир».
«Зачем ты очутился  в Париже?»
— Я… я хотел бы стать поэтом, сир.
«А чем ты занимался  в Вернойльоне?»
«Я пас стадо овец моего отца».

         Король оживился, и пленка спала с его глаз.
«Ага! В полях!»
«Да, сир».
«Ты жил в полях; ты выходил в утреннюю свежесть и лежал на живой травяной постели.  Стадо распологалось по склону холма; ты пил из живого ручья; ты ел свой вкусный черный хлеб в тени. И ты, верно, внимал  пению дроздов в роще, не так ли, пастушок?

           «Это так, государь», ответил Давыд со вздохом; «и жужжанию пчел у цветов, а иногда и сборщиков  винограда, поющих на холме».
           «Да, да», сказал король порывисто; — Может быть, и им, но уж точно , так черным дроздам. Они часто свистели в роще, не так ли?
«Нигде, сир, так нежно, как в Эре и Луаре. Я постарался выразить их песню в некоторых стихах, которые я написал».

           «Можешь ли ты процитировать их?» — с нетерпением спросил король. «Давным-давно я слушал черных дроздов. Я отдал бы полцарства, чтобы  понять их песню. А ночью ты загонял овец в овчарню, а затем сидел в мире и спокойствии за своим насущным хлебом. Но слушаю стихи  твои, пастушок»

— Они прямо текут  из меня, государь, — сказал Дэвид с почтительным пылом:

«Ленивый пастырь, глянь на своих овечек
Пропуская в поэтическом восторге медовуху.
Смотри, вот ели танцуют на ветру беспечно,
Услышь, как Пан наполняет свою флейту духом;

Услышь, как дрозды свистят из буковой рощи :
«Посмотри, как мы налетаем на твоих овечек,
Выдирая  шерсти клок,чтоб свить гнездо попроще
У корней раскидистого бука …»

         «Если будет угодно Вашему Величеству, — прервал его резкий голос, — я задам пару вопросов этому рифмоплету. У меня совсем не осталось капли свободного времени. Я прошу прощения, Ваше Величество, если моя тревога за вашу безопасность оскорбит …»
          «Лояльность герцога  Де Молье, — сказал король, — слишком хорошо доказана, чтобы ею  можно было оскорбить». Он опустился в кресло, и пленка снова затянула  его глаза.
               
            «Сначала, — сказал герцог, — я прочитаю вам письмо, которое он принес: «Сегодня годовщина смерти дофина. Если он, как обычно, пойдет на полуночную мессу, чтобы помолиться за душу своего сына, на углу улицы Эспланада упадет сокол. Зажгите  красный фонарь в комнатке на юго-западном углу дворца, чтобы сокол мог распознать знак к действию».
         «Мужик, — строго сказал герцог, поворотясь  к поэту, — ты все слышал. Кто же поручил тебе передать  послание?»
         — Мой господин герцог, —  искренне сказал Дэвид, —я вам чистосердечно скажу. Мне его вручила дама. Она сказала, что ее мать больна, и что это письмо приведет ее дядю к постели страдающей.  Я не знаю смысла этой бумаги, но клянусь, что подательница сама прекрасна и добра».

          «Опишите эту женщину, — приказал герцог, — и как вы оказались ее лохом».

          «Описать ее!» — воскликнул  Давыд  с нежной улыбкой. « Можно ли подобрать слова , чтобы описать чудеса. Ну, она создана из солнечного света и таинственной тени. Она стройна, как ольха, и движется с лебединой грацией. Ее глаза меняются, пока вы смотрите в них: то круглые, то полузакрытые как солнце между двумя облаками. Когда она приходит, вокруг нее блаженство рая, когда она уходит, царит хаос и аромат цветущего боярышника. Она пришла ко мне на улицу Конти, номер двадцать девять».
         «Это дом, — сказал герцог, обращаясь к королю, — который мы отследили. Благодаря языку поэта мы имеем словесный портрет мерзкой графини Квебедоу».

         «Сир и мой лорд герцог, - искренне сказал Давыд, - я надеюсь, что мои неосторожные слова не повлекут несправедливости. Я взглянул  в глаза этой даме и готов поставить на карту мою  жизнь, что она ангел, с письмом или без письма».

         Герцог пристально посмотрел на него. — Я предоставлю тебе доказательства твоей оплошности, — медленно сказал он. «Одетый королем, ты должен сам поехать на мессу в его карете в полночь. Ты принимаешь ли такое  испытание?»

         Давыд улыбнулся. «Я посмотрел ей в глаза», - сказал он. «Лучших  доказательств мне не нужно. Давайте сюда свои, если  желаете!»

         Ровно  за полчаса до полуночи герцог Де Молье лично зажег красный фонарь  в юго-западном окне дворцовой комнатушки. Без десяти минут час Давыд, опираясь на руку оруженосца,  одетый с ног до головы  как король, с окутанной тяжелым  плащом головой, медленно шел от королевских покоев к приготовленной ему карете. Герцог сам помог ему войти и собственноручно  закрыл дверь. Карета умчалась к собору.

         В тесной веранде дома на углу улицы Эспланада затаился капитан Тетроу с двадцатью людьми, готовыми обрушиться на заговорщиков, если они появятся.

         Но, похоже, заговорщики по каким-то причинам несколько изменили свои планы. Когда королевская карета достигла улицы Кристофера, на одну площадь ближе к улице Эспланада, из нее выскочил капитан со своей бандой вероятных  цареубийц и напал на карету. Охранники кареты, хотя и были удивлены преждевременной атакой, скатились вниз и отважно бились. Шум конфликта привлек силы капитана Тетроу, и  они бросились по улице на помощь. Но тем временем отчаявшийся Де Ролл распахнул  дверь королевской кареты, приставил свое оружие к телу темной фигуры в глубине  и выстрелил.
    
          Теперь, когда под рукой было надежное  подкрепление, улица зазвучала дикими криками и  жутким скрежетом стали, испуганные лошади бросились куда глаза глядят…

          На подушках королевской кареты  лежал  и вздрагивал на ухабах труп бедного мнимого короля и непризнанного поэта, убитый пулей из пистолета монсеньора  маркиза Де Бопертюи.

(Окончание следует)