Кукла из розовой коробки

Ночной сон Валентины давно стал поверхностным и робким: она выключала свет, долго ворочалась, а погружаясь в чуткое забытье, слышала ветер, что стучал по крыше веткой старой яблони; кота, гоняющего по комнате шелестящий фантик; крик петуха, лязг цепи соседской дворняги.

Окончательно сон рассеивали сумерки, обнажающие размытые силуэты деревьев и домов.

***

Вот и сейчас стрелки часов едва пересекли зенит циферблата, прокричали первые петухи. В полудрёме пожилая женщина вернулась к воспоминаниям о событиях вчерашнего утра: открывала большую розовую коробку, перевязанную кремовым бантом, и восхищенно рассматривала красавицу-куклу с фарфоровым личиком.

Коробку передала журналист газеты. Три дня назад молодая женщина расспрашивала о военном детстве, а потом возьми да отправь вместе с отпечатанной газетой куклу.

- Это ж надо было… признаться совершенно незнакомому человеку, что хочу куклу. Знал бы покойный муж Лев Данилович, так не поверил, - думала про себя Валентина, вспоминая, недавний разговор.

Вот уже несколько лет узловатыми непослушными пальцами она с трудом удерживала чайную кружку, а потому фарфоровой куклой любовалась издали.

В Валином детстве куклы были - Танями, Олями, Машами. Свою тряпичную куколку она звала Верой.

Барышне из большой розовой коробки Валентина дала красивое имя Виктория: во-первых, потому что появилась она в ее доме накануне празднования очередного Дня Победы; во-вторых, потому что в этой кукле (бывает же такое!) исполнилась мечта её детства.

Кукла стояла на подоконнике. Холодный свет луны падал на её золотистое платье с белым кружевом, путался в ажурной шляпке и ярко-рыжих кудрях.

***

За воспоминаниями пожилая женщина снова погрузилась в сон. На этот раз он перенес её в день переезда на Кубань.

Там, на Урале, откуда Валю, маму Веру и младшего братишку Витю привёз товарный поезд, по ночам ещё прихватывали морозы. В кубанской станице Михайловской было зелено. Каждый двор украшали пышные шапки разноцветных кустов.

«Сирень. Это сирень», - как бы между делом сказала мама Вера, видя, как Валя засматривается на цветущие кусты. Девочка хотела спросить от чего такие красивые цветы назвали таким серым словом, но передумала. Чем ближе был дом бабушки Матрёны, тем дальше от неё была женщина, которую она пять лет звала мамой. (?)

Глазами девятилетней Вали Валентина увидела впередиидущих маму Веру и Витю. Вера остановилась у одной из хат, с трудом вытащила руку из ладошки Витюши, постучала железным кольцом калитки.

- Теть Матре-на! – прорезал ее голос сонное утро.

В проёме между поседевшими палками штакетника Валя рассмотрела приземистую хатку-мазанку. Над небольшими окошками - прикрытыми ставнями - словно кустистые брови старика, свешивался камыш.

Скрипнула дверь. На пороге появилась невысокая сухая женщина с поджатыми в ниточку губами. Валя узнала в ней постаревшую бабушку.

- Хто там? – отозвалась она.

- Матрёна Егоровна, это я, Вера. Внуков ваших привела.

Старуха переложила клюку в левую руку, перекрестилась.

- Слава Богу, живые! Так заводи! Чего, стоите как нерОдные? - промокнув подолом глаза, запричитала она, спускаясь с крыльца.

За спиной бабы Матрёны скрипнула дверь. В проёме показалась всклокоченная головка девочки лет пяти. Вера видела её впервые. Зато, она хорошо помнила бабушку: Матрёна Егоровна жила в их избергской коммуналке, помогала по хозяйству, когда занемогла мама.

Родную мать Валя тоже помнила. Ей было пять, когда та простыла, слегла, а потом и вовсе преставилась ко Господу. Витя не знал ее вовсе, а потому отчаянно цеплялся за юбку мам Веры.

- Коля без вести пропал. Возвращаюсь к своим. Не обессудьте.

Своими Вера называла первого мужа и сына Сашу.

Матрёна Егоровна знала, что зять пропал без вести, но чувствовала: жив, вернётся, нужно ждать.

Прикрыв морщинистой ладонью щербатый рот, она покачала головой, тихо проговорила:

- Хоть в хату пройди, расскажи, как жили.

- В другой раз тёть Матрён. Сынишка мой больно переживает, что опять его оставлю. Пойду, - словно автоматной очередью прострочила она, протягивая Вале узелок с вещами.

Глотая слёзы, девочка выдернула поклажу, оттащила брата и громко сказала:

- Пойдём, Витюша, теперь мы не её.

Вера отстраненно смотрела поверх белокурых головок пасынка и падчерицы. Она не хотела оправдываться. Ещё больше боялась расплакаться, сгрести в охапку детей и привести в дом мужа, который даже слышать не хотел о «Колькиных сиротах».

…
– Ну, знакомьтесь, это Шурочка, ваша двоюродная сестра, дочка дяди Вовы, помните такого?– бабушка Матрёна указала на девочку лет пяти. Та потупилась и, обняв бабушку худенькими ручками, зарылась лицом в ее фартук.

Отец Шуры погиб на фронте, мама умерла. «Ба» для неё стала самым родным человеком. Она не хотела её ни с кем делить и потому крутилась под ногами, то и дело старалась забраться на колени, даже приноровилась истошно вопить, когда в ответ на её задирания, Витя показывал кулак.

В хате Матрёны Егоровны было просто, но чисто: иконы в красном углу, фикус, печка, сундук, кровать, деревянный стол с лавками.

- Все лучше, чем топчаны да остывшая печка-буржуйка, - подумала при первой встрече с домом Валя, припомнив, как в их коммунальной комнате замерзала вода и как с наступлением тепла одолевала малярия.

...

От нахлынувшего озноба Валентина проснулась, подтянула сползшее на пол одеяло. Сон во второй раз уступил место воспоминаниям, она снова увидела себя маленькой, на сей раз трясущейся в ознобе.
 Малярия не щадила ни детей, ни взрослых: Валю морозило, трясло, она натягивала на себя всё, что попадалось под руку, а по прошествии времени, не могла выбраться из-под одеяла, придавившего удушающей слабостью.
Наяву ощущение слабости погрузило в сон.

Теперь, глазами Вали Валентина видела Шурочку: сидя у печки, сестрёнка старательно пеленала в носовой платок прошлогодний початок кукурузы.

Вале хотелось подружиться с этой нелюдимой, озлобленной девочкой. Вспомнив, как мама Вера говорила: злой – значит несчастный, от самого себя ему тошно, она как-то предложила:

- Хочешь, сделаем куклу?

Шурочка сверкнула глазами. Промолчала.

Целый день Валя провела за шитьём. К вечеру кукла была готова. Она смастерила её из той самой косынки, что ещё вчера была узелком с поклажей: руки-скатки, в голове – вата из бабушкиного одеяла, волосы – пакля. Валя до сих пор обижалась на мам Веру, но не переставала её любить и потому назвала куклу Верой.

- Годится? – довольная сама собой, спросила она Шуру.

Девочка долго не отрывала глаз от красавицы-куклы, но в какой-то момент вырвала её из рук Вали и бросила в тлеющую печку.

- Ах, ты! – Витюша отбросил мяч, скрученный соседскими мальчишками из конского волоса, и – не договорив слетающие с языка словечки (бабушка била по губам, когда он выдавал, подобранную на улице брань) - бесстрашно сунул руку в топку.

Кукла была цела: слегка припеклась, испачкалась, но цела.

...

С третьими петухами Валентина проснулась. Она не торопилась вставать - вспоминала, как вскоре после случая с куклой, Шурочку отдали в станичный детдом.
Почему так сурово поступила с внучкой бабушка Матрена, она не понимала до сих пор: быть может, потому что, одной старушке было непросто прокормить четыре рта, а быть может потому, что она боялась еще больших неприятностей.
Что было вне всякого сомнения, так то, что детский дом изменил Шуру. По выходным она прибегала в хату бабы Матрены и больше не ссорилась с сестрой и братом. Напротив, девочки стали дружны: вместе мыли мясистые листья бабушкиного фикуса, ходили на реку за камышом, делали из бархатцев, георгин и мальвы кукол-балеринок, приклеивали ноготки из лепестков космеи, заплетали в косы цветущий укроп, да лечили кукурузных пупсов и куклу Веру.
***
Красавица Виктория по-прежнему стояла на окне.

- Как бы такой кукле пятилетняя Шурочка обрадовалась, - подумала пожилая женщина и, взглянув на часы, нащупала мобильный телефон.
Тусклый свет дисплея высветил имя абонента «Шура».