Земной поклон глава 2

Вон дядя Гриша Никулин едет на лошади. Бочка большущая на телеге, мешковиной накрыта. Воду в поле везёт. Как всегда, самокрутка во рту. Одно лёгкое ему уже вырезали, а он всё курит, хотя и кашляет подолгу и часто. Отец его без вести пропал в 43-ем, трудно им жилось и живётся; трое детей осталось, мать оглохла от горя; ни помощи, ни поддержки от этого «пропал без вести» - живи, как сможешь, а совсем недавно и брата младшего Мишу «поездом зарезало», как у нас говорят. Дядя Гриша кнутом помахивает, грозность на себя напускает, на Мотора покрикивает. А на лошадку эту кричи не кричи – бестолку: как шёл своим шагом, так и будет идти.
Мы сено копнили до обеда, а сейчас на стан полевой идём обедать. Там тебе и первое, и второе, и, даже, компот! Подходим к телеге, рукой трогаем мешковину мокрую, срочно охладиться – жара!
«Пить будете, работники?» - не дожидаясь ответа, дядя Гриша останавливает лошадь, достаёт большую алюминиевую кружку, сдёрнув мешковину, черпает воду, мне протягивает. Глотнув студёной воды, остальное выливаю на голову.  «Ну ты полегше, полегше! У меня ещё народу тьма!»
Народу у него и правда – тьма.  К каждому комбайну подъедет дядя Гриша. Комбайнёры наполнят свои логушки и термоса свежей водой, а старую воду выльют в радиаторы.


Дядя Вася Куракин тоже водички свежей попьёт, логушок полный нальёт. Всегда удивлялся я, глядя на дядю Васю: работает не торопясь, фуражка сдвинута назад и чуть в бок, руки в мазуте, на лице кое-где пятна имеются. Всегда спокоен, улыбается, приветлив. Не торопится, а звёздочек на бункере больше всех, и флажок красный у него на мостике почти всегда трепещется. Вон уже десять звёздочек-то! Десять тысяч центнеров намолотил уже дядя Вася. Обедаем. Папе косточка с мясом в лапше досталась, он зубами мясо отрывает. «Осторожно, Федя! Оторвётся мясо-то, а я в лоб костью получу!» - это дядя Вася предупреждает. Все смеются.
Бригадир наш гребенской, Борис Петрович Яшухин, утром у бригадного дома распределяет всех на работы. Кому сено возить, кому дрова колоть, кому склады белить. Всех определит, никого не забудет. Они с папой вроде как друзья. Но я тогда не понимал и до сих пор для меня это загадка – почему, когда выпьют на маёвке, батя его фашистом называл. Ласково так, нежно, но –  фашистом.
Получили они зарплату на всю бригаду. По дороге домой заехали в Дворики к дяде Коле Хохлачёву. Посидели, крепко выпили, потому как батя говорил, что он Бориса Петровича сгрузил дома. Чуть свет стучат в наши окна, батя вышел. «Ой, Федя! Бегом беги к железной дороге, мой-то пошёл под поезд ложиться! Деньги, зарплату на всю бригаду потерял вчера», - выпалила тётя Шура. Успел батя, сдёрнул его с рельсов. «Ты чё, фашист, делашь? Портфель с деньгами я за спинку в кабине вчера спрятал, а ты на рельсы! Хоть бы спросил!» Рассмеялись оба, ну и обмыли это дело. «А как же! Человека от смерти спас!» - смеялся отец, вспоминая.


 Мы, ребятня, подросли когда, гордились своей деревней, её географическим расположением, природой её; хочешь в горы – вот тебе Гребенская гора, с неё далёко видать кругом, хочешь в лес – тут тебе и Дальний лес, и лес за Ключиком, а в лесах этих - и ежевика, и клубника, черёмуха и грибы. Надо в степи побывать – перейди через переезд – вот тебе и степь с полями пшеничными, ржаными, ячменными. А Сакмара река – вот она рядышком: купайся, рыбачь сколько душе угодно. И купались, и рыбачили. А сколько карасей в озерцах многочисленных выловлено – не счесть. Катенькино озеро, Лапушня, Среднее, Старица, Котлубань, Сандуриха – все они после разлива Сакмары полны бывали рыбой. Сами мы, ребятня, тогда ещё не могли оценить важное преимущество нашей деревни, но знали его со слов родителей – близкое расположение к городу Оренбургу: сорок минут на поезде. Ничего – со временем оценим.

Благодарят люди Родину свою малую и за любовь, а я задумался, мне благодарить? Оля родилась в другой деревне, отца её направили работать в нашу школу директором, не случись этого, мы бы и не встретились никогда. Но я благодарю родину за эту встречу, радуюсь безмерно тому, что родилась, выросла наша светлая и чистая любовь в Гребенях. Мы с Олей всегда помнили об этом и очень любили навещать Гребени при любой возможности. Я, шутя, конечно же, предъявлял Оле претензии: «Странно любовь моя родилась – увидел девочку на берегу Сакмары и как обухом по башке – раз и вдарило мальчонку! Зачем так сильно бить-то было?» «Чтобы сразу и надолго запомнил», - отвечала Оля, смеясь.

Что запомнилось с детства, с того момента, как стал понимать что-то? Ровные, накатанные степные дороги, по котором можно было быстро-быстро ехать, и тушканчики, которые всегда бежали в свете фар, пытаясь ускакать от машины. Папа часто брал меня с собой, я и просил его поддать газку, а он отнекивался: «Я, сынок, шибко ездить не привык. Аккуратно надо, в кузове-то груз: то фляги с молоком, то сена тюки, то зерно. Газану, а фляга упадёт, молоко и разольётся, а ты же видел, как тётя Таня коров доила, их у неё 18-20, их каждую два раза в сутки надо подоить, как думашь, легко ей, ты руки её видел? Во- о- от. А ты газануть просишь. Доедем потихоньку, куды нам торопиться».
Мы уже сами работали грузчиками на бортовых машинах у ленинградских шоферов. Пообедали на полевом стане, выехали в поле, ждём, когда комбайны наберут полный бункер. Я в кузове на ворохе пшеницы чуть прикрыл глаза. Запах спелого зерна, солнышко не палящее, медленно ползущие жучки по пшенице (кстати, жучки эти очень противно пахнут), ровный рокот комбайновских моторов, - всё расслабляло, я и уснул. Толкает напарник в плечо, комбайн фарами заморгал, поехали. Я совершенно бодрый, как будто бы усталость и расслабленность рукой сняло, работал деревянной лопатой, разгребая зерно по углам кузова. Вечером спросил у мамы, почему со мной такое произошло, я ведь и не спал почти. «Хорошо вздремнул»- был мамин ответ. Так я узнал значение слова вздремнуть, над которым раньше и не задумывался.
  Старик со странным (так мне казалось тогда), не то именем, не то прозвищем «Бахит» запомнился. Жил он между Гребенями и Известковым заводом, у самых печей. Худой и длинный, со старым, пересечённым морщинами и шрамами лицом, с узкими, едва полоски, казахскими глазами. У Бахита вместо обеих ног и руки были коричнево-блестящие протезы. Я всегда, с чувством страха за него, смотрел, как он ходит, боялся, что он вот- вот упадёт. Бабушка так и говорила: «Будешь фулюганить – Бахит уташшит». Потом узнал, что дедушка Бахит – Муртазин Абдрафик Газизович, добрый и хороший человек, война его так изувечила.


В  колхоз Ленина, кроме Гребеней, входили ещё три деревни – Беловка, Ерёминка и Дворики.
Папа мой работал шофёром на ГАЗ-51 в колхозе. Раньше, когда в каждой названной мною деревне, существовал свой, отдельный колхоз; в Двориках, например, – колхоз Шевченко, на ст. Сакмарской – колхоз Красный коммунар. Папа возил председателя колхоза им. Ленина, а именно колхоз с таким названием и был в Гребенях, Жидрова Николая Степановича.

Где я был, в каких сёлах Сакмарского района до окончания восьмилетней школы? В Беловке был в доме, в котором правление колхоза располагалось, во дворе дома - конюшня, там стояла чёрная коляска с рессорами, она могла тентом накрываться. Сам дом был обшит досочками маленькими, в синий цвет окрашенными. Мастерская - из плитняка сложенное здание, там папа зимой Газон свой ремонтировал, а я ключи подавал, когда (после долгих моих приставаний), он брал меня с собой. В то зимнее время на ремонт из Гребеней в Беловку папа ездил верхом на лошаде Серухе, она серая была, а может и по другой причине так называлась. Вечером я встречал его за селом, чтобы в седле с ним прокатиться и гостинцы, зайчиком присланные (кокурки, сала кусочек), пожевать по дороге. Бываю и сейчас в Беловке, здание из плитняка сохранилось. Всегда, проезжая мимо, вспоминаю почему-то фамилию Борискин - маленького роста, шустрого человека. Работаю сейчас со списками гребенских фронтовиков, нахожу – Борискин-Бульбо Михаил Петрович, погиб в феврале 1942 года, даты гибели нет, это значит, скорее всего, что пропал без вести. Есть ли связь между Борискиными? Кто теперь узнает?


В Ерёминке бывал в доме семьи Пушкиных с огромной вербой во дворе, в доме пчеловода Мельникова тоже был; из Беловки едешь короткой дорогой, с мысов спустившись, – первый дом слева. Я допытывался у папы, а не родня ли ерёминские Пушкины нашему великому поэту Александру Сергеевичу? «Не знаю, а чем чёрт не шутит?! Может и родня», - был ответ. Лагерь трудовой пионерский внизу от мысов ерёминских располагался – как забудешь то время расчудесное, в лагере том проведённое. Дворики, дом дяди Коли Хохлачёва, дяди Вани Жидрова, молочно-товарную ферму Двориков помню, фляги там с отцом грузил, чтобы в Сакмарск на маслозавод отвести. И с летнюю дойки на берегу Старицы фляги тоже загружали.
Сам Сакмарск я почти не знал. Ещё совсем в детстве узнал, где больница; с папой к маме в больницу ездили, она была далеко от центра, в деревянном здании, которое позже сгорело. Отлично знал, где чайная расположена. С папой, иногда, ел там вкусные беляши, а с ребятами, когда на велосипедах ездили за учебниками в книжный магазин, там всегда покупали вермишель с подливом. На котлету денег не хватало, а вермишель с подливом всего четыре копейки – благодать! У друга детства моего, Саши Кочемасова, в чайной работала тётя, она нам за четыре копейки двойную порцию вермишели с подливом приносила.

 Дома мы ели лапшу с забелкой (со сметаной), без мяса - летом (иногда с курятиной), и с мясом – зимой. Борщ, щи без мяса, с салом – летом, с мясом – зимой. Беляши, пельмени, курники – зимой, пирожки с яйцом и луком, вареники с картошкой – летом. Ещё пироги с разной начинкой, блины, кокурки. Много чего ели, особо не привередливы были; когда нечего есть, или надо быстро перекусить – навернёшь кружку молока с хлебом и сыт. Еда никогда не была главным в нашей жизни тогдашней.

Не должно потребительское начало брать верх над моральным, духовным богатством, заложенным в человеке Господом. Мне было  ужасно стыдно смотреть на многотысячные очереди в «Макдональдс», прямо хоть сквозь землю провалиться готов был от стыда за наших людей – зачем же так унижаться? Качества моральные, они и за обеденным столом проявляются. Ну вот скажите мне зачем делать такие огромные бургеры, чиз.. как они там называются? Зачем в одну булку напихивать мясо, помидоры, лук, зелень, что там ещё?  Чтобы съесть такой огромный бутерброд надо рот открывать, как у нас говорят, шире варежки, рот уже и не рот, а пасть, которая рвёт пищу зубами, а сам человек уже и не ест вовсе, а жрёт, как животное. Вот она и мораль хозяев «Макдоналдса», – всё сразу и много всего, чтобы рвать пищу, насыщаться до отвала, и всё быстро-быстро, на ходу, на бегу: так едят разбойники, отняв пищу у кого-то. Но народ наш понять иногда трудно. Насытившись в тех же «Макдональдсах», он зимой на морозе часами стоит в очереди на выставку картин русского художника Васнецова.
                «Умом Россию не понять,
                Аршином общим не измерить:
                У ней особенная стать –
                В Россию можно только верить».
 
Вот и Фёдор Тютчев о том же.