Встреча с Корнеем Чуковским. Окончание

        Предположим, что его детские книжки с картинками у нас тоже имелись. Но то банальные книжки, а тут же целое представление, смахивающее на настоящее кино. Считай, священнодействие... И у нас, в отличие от большинства фильмов, демонстрировавшихся в клубе, диафильмы все в цвете! «Муха-Цокотуха» и «Мойдодыр» были нашими «топами». Им не уступал и «Телефон»...

        Эти диафильмы мы с братьями крутили почти каждый вечер. Я настолько изучил, какому кадру какой соответствует текст, и какой кадр сменяет только что просмотренный, что порой даже на экран не смотрел.
        Впрочем, и мои братья от меня не отставали: слова Чуковского хорошо укладывались в их юных головах. Бывало, что отдельные кадры мы озвучивали чуть ли не хором, декламируя стихи. Разве что мои друзья могли смешно перевирать слова и целые выражения...

        «Тут навстречу мой хороший, мой любимый крокодил (они говорили какадил). Он с Тотошей и Кокошей по аллее проходил и мочалку, словно галку, словно галку, проглотил…»

        А вот за этими строчками мы все вместе начинали азартно кричать с нарастающей экспрессией:

        «А потом как зарычит на меня!.. Как ногами застучит на меня:
        «Уходи-ка ты домой, говорит, да лицо свое умой, говорит, а не то, как налечу, говорит, растопчу и проглочу!  – Говорит».
   
        В старших классах я прогнозируемо отошел от забав с фильмоскопом: в моей жизни наступали более взрослые развлечения. Какая еще может быть Муха-Цокотуха, когда существуют человеческие наследницы выдуманной именинницы с крылышками, которые хоть и без самовара, но на земной поверхности крепко стоят на своих двух ногах, к тому же пауков совсем не боятся?! И вокруг них вьется немало человеческих «комариков», пусть даже без сабель и чего там еще? А, фонариков...

        Прошло еще немного времени, и я снова возвращаюсь к Чуковскому, теперь уже в ипостаси отца своих детей. Да, опять у нас в ходу те же «Муха-Цокотуха», «Айболит» и «Телефон», но сейчас почему-то верховодил совершенно другой стишок-сказка. «Путаница»!
        И опять мы вместе с сыновьями повторяем строчки из Чуковского, только я ныне стараюсь быть на вторых ролях, выступая всего лишь в качестве суфлера. Но как же чудно было слышать их трансформированные выражения:

        «Замявукали котята, надоело нам мявукать… Мы хотим, как поросята, крюкать…»

        Дети выросли, стихи Чуковского остались в их памяти и памяти их родителей, а передаются ли они внукам – нам уже неведомо. Склоняюсь к мысли, что в нынешние времена вряд ли кого-то заинтересует литератор из прошлого века, тем паче в нашей стране...
        Собственно, таким у меня вышло длинное отступление от основного рассказа про встречу с Корнеем Чуковским. Возможно, даже длиннее, чем сам рассказ. Но вы же помните, что я пишу не только на конкретную тему, но и для  собственного удовольствия тоже, которое сейчас одно: окунуться в мирное прошлое и отрешиться от печального настоящего.

        Итак, вернемся к «Серебряному гербу», повести Чуковского о своих гимназических днях. Хорошая получилась история!.. События разворачиваются не абы где, а в самой Одессе, хотя название города в повествовании так ни разу и не проскочило. Наверное, такой был стиль у литераторов в тридцатые годы прошлого века. Вспомним хотя бы Булгакова, который Киев называл просто Городом, пусть даже с большой буквы.
        Но в этой книжке придумать другое название городу, где разворачиваются события, происходящие в жизни одного невезучего гимназиста, нежели знаменитая Одесса, никак не вышло бы. Во-первых, имеется море с его именитыми пляжами. А во-вторых – улицы!.. Какие чудесные и колоритные названия... Старопортофранковская, Большая Арнаутская,  Канатная, Приморский бульвар – где они еще могли бы находиться, как не в Одессе?!

        В Одессе мы бывали достаточно часто и всегда кружили по центральным улицам и площадям, не забывая парки и сады. Соборная площадь, городской сад, улица Дерибасовская... Все эти названия отображены у Чуковского в его повести.
        Если мы ехали на несколько дней в Одессу, чтобы развеяться, то всегда останавливались где-нибудь поближе к центру. В таком случае у нас были развязаны руки, и ногам не приходилось сильно напрягаться во время длительных прогулок. Также я поступал, когда в Одессу меня приводили дела.

        А если мы ехали в Одессу, чтобы покупаться и позагорать, то всегда находили время для вылазки в центр. И тогда мы снова блуждали по Одессе, иногда отдыха ради присаживаясь в кофейне или даже ресторанчике, чтобы окинуть взглядом торопящихся по делам одесситов и расслабленно фланирующих гостей города.

        Погружаясь в повествование, я вспоминал свои походы по Одессе и от этого рассказ Коли Корнейчука становился объемным и осязаемым. Я тоже здесь, где и автор книжки. Только у него Одесса конца девятнадцатого века, а у меня уже даже не начало, а уверенный марш века двадцать первого...
        И еще: мы в Одессе с 2022 года не появлялись, у нас теперь война, потому спасибо книжке, которая меня возвратила в любимый город.

        Как бы то ни было, но ощущение от нынешней книжки в чём-то перекликалось с моими старыми авторами – певцами гимназического прошлого. Ну, почему же «в чём-то»? Да во всем! Разве что передаваемое ими настроение в книгах не такое удрученное, как это отображено в «Серебряном гербе». Все же почти всем детям присуща жизнерадостность, а у Чуковского с этим настроением, прямо скажем, вышло скуповато.
        Понимаю, личная ситуация у героев разная. Предположим, у Кассиля всё описано с юмором и оптимистично, и его никто не выгонял из гимназии. Не скажу, что и у Гайдара так уж очень грустно, хотя в чем-то его история созвучна одесской от Чуковского, поскольку в судьбу героев «вмешалась» революция.

        Возможно, всё дело и в возрасте авторов. Чуковский писал свою повесть, будучи не в молодых летах, а мои старинные детские авторы по сравнению с ним были молоды и наверняка на момент написания книжек испытывали чувство, что «всё ещё впереди». И в своих книгах они заточены, прежде всего, на описании эмоций, переживаний и поступков своих героев. Так, чисто по-детски. Как этого хотелось и самим читателям.

        Чуковский более фундаментален: у него чётко описаны места, где происходили события, социальный расклад главных и второстепенных героев, живописные бытовые подробности жизни одесситов в конце девятнадцатого века. Благодаря этому я ясно видел, как перемещается по Одессе гимназист Коля Корнейчук, когда он пытается избежать отчисления из гимназии, с кем и где встречается и куда в конечном итоге попадает, когда дело спасения «не выгорает».

        Одесса у Чуковского получается такой же живой, как у того же Валентина Катаева в романе «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона». Как выяснилось, Чуковский и Катаев, правда, в разное время, но учились в одной и той же гимназии. Где, кстати, учился и Илья Ильф. Но они разнились годами, поэтому в гимназические годы никогда не пересекались. Это много позже жизнь их сводила очень близко, они общались и, можно сказать, что даже приятельствовали.
 
         А еще:

         - «У-у-уточкин!!! Уточкин!!!»

        Оказывается, сим знаменитым одесским персонажем были увлечены и переболели и Чуковский, и Катаев. После фильма «В мертвой петле» и я познакомился с этой неординарной личностью. Но для меня он был просто киношный герой, а для Чуковского и Катаева это живой человек, причем, плоть от плоти одессит. Имелись и другие общие параллели, которые случались в их одесской жизни. Но пересечься в молодые годы они никак не могли, потому что разница в летах была существенная.
        Да, собственно, сейчас это неважно. Лучше я перейду к выводу о прочитанной книжке от себя любимого.

        Своим главным ощущением от прочитанной книги назвал бы такое: я «пришел в восхищение» прежде всего от личности самого автора. Пусть некоторые его черты выглядели не самыми привлекательными: нетерпимый, иногда не выдержанный и несправедливый, излишне горячий. Но было еще одно – упрямство, которое всегда можно превратить в упорство, что в его жизни и сыграло определяющую роль.

        Повторюсь, читать об Одессе было весьма увлекательно. Я же не просто читал, а еще наблюдал по карте города, где происходили главные события, в чем, кстати, и преуспел. С другой стороны, следить за мытарствами человека, изгнанного из круга избранных, коими считались гимназисты, и всеми силами пытающегося добиться хоть какого, но успеха, занятие не очень веселое: всё же сочувствуешь герою, с которым поступили несправедливо.
        Но то, как он боролся за место под солнцем, и в конечном итоге победил – это вызывает уважение. Пройти гимназический курс самостоятельно и с третьей (!) попытки все же сдать экзамен и получить подтверждающий документ, что он с такого-то времени будет считаться окончившим классическую гимназию, в то время как его друзья уже три года считались студентами, – не каждому дано совершить.

        А еще меня изрядно позабавила история, как Чуковский выучил английский. Попался ему потрепанный самоучитель английского языка авторства некоего Мейндорфа. Возможно, фамилия не точна, но не в этом суть. Там обучаемому задавались сумасшедшие вопросы, которые, как говорил автор учебника, позволят вам лучше понять грамматику английского языка. Но на них нужно отвечать!

        Например:

        «Есть ли у вас одноглазая тетка, которая покупает у пекаря канареек и буйвола?»

        Или

        «Видит ли этот слепой незнакомец синее дерево глухонемого певца, на котором сидит, улыбаясь, голубая корова?»

        Рехнуться можно, не правда ли? Но этот удивительный учебник необъяснимым способом как-то учил языку и в дальнейшем позволил Чуковскому читать в оригинале Шекспира и Шелли, более того, их переводить и издавать. Правда, одна закавыка в этой книжке всё же имелась: в ней были вырваны все листы, где объяснялись правила произношения, отчего поначалу настоящие англичане во время общения с Чуковским не могли многого из произносимого им разобрать. А ему в Англии приходилось бывать, и неоднократно.
        В дальнейшем он свой разговорный язык, конечно же, подтянул, но главным делом в какой-то период жизни для него станут переводы Марка Твена, Уитмена, О.Генри, Киплинга и других.

        Я прочитал книжку «Серебряный герб» и навсегда останусь её поклонником. Что для меня Корней Чуковский? Это, прежде всего, его сказки, замечательная книжка «От двух до пяти», а теперь к ним добавится и «Серебряный герб». Кроме этого Чуковский писал много критических статей и очерков о писателях, за некоторые был даже премирован, стал лауреатом Ленинской премии. Кое-какие из них я читал, но они не сохранились у меня в памяти. Можно сказать, оставили меня равнодушным.
        Почему-то думаю, что не только меня одного, а в последующие годы поклонников его критики будет всё меньше и меньше. Книги тоже проживают свой век. Какие-то произведения живут долгие годы, какие-то совсем мало, но все они, как и люди, уходят. А критические статьи тем более.

        Другое дело, что я буду помнить книжки им переведенные. Тот же О.Генри. Он у меня на полке, иногда листаю его томики и вижу: перевод Корнея Чуковского. Честь ему и хвала за «Королей и капусту». Или за серию «Благородный жулик».

        Да, благодаря «Серебряному гербу» я попутно немало узнал о жизни этого незаурядного литератора. Он был человек своего времени, человек, проживший свою жизнь на стыке эпох. Мог и не выжить в тяжелые времена, но судьба его хранила. Наверное, ради всех, кто вырос на его сказках, в том числе и меня, и моих очень взрослых братьев, и моих просто взрослых детей…

        Чуковский у нас навсегда в памяти. А иначе как же жить без строчек, вспыхивающих в памяти, когда «одеяло убежало, улетела простыня, и подушка, как лягушка, ускакала от меня…»?