Синий рефрижератор. автор Элизабет Зш

'Ребенок будет иметь новое платье, если она примет участие в
Рождественские развлечения.'
Мама говорила очень тихо, чтобы не разбудить меня, но я услышал ее. Я был
слишком взволнован, чтобы заснуть.
"Конечно", - сказал мой отец своим громким голосом, который никогда не мог опуститься до шепота.
- Ш-ш-ш, - предупредила мама, а затем добавила: - Но мы не должны этого получать, Джордж. Ты знаешь, сколько составил последний счет от врача.
- О, дай малышке волю. Это ее первый шанс покрасоваться.
- Ш-ш-ш, - снова предупредила мама. Через мгновение я услышал, как она сказала: "Что ж, возможно, это будет стоить не так уж дорого, и, как ты говоришь, это в первый раз".
Я повернулась на другой бок в постели и помолилась: "Дорогой Господь, пожалуйста, помоги моей матери.
купи мне новое платье". Потому что новое платье было одной из главных радостей принятия
участвуй, и я так жаждал принять в этом участие.

Хотя я был членом нашей воскресной школы в хорошем и регулярном
стою с тех пор, как мне исполнилось три недели, и меня положили на колыбель.
В глазах моих родителей это был ближайший подход к посвящению, допустимому для баптистов.
я впервые участвовал в
время шло, и мне было семь. Было много случаев в этих семи
лет за участие: в нашей воскресной школы праздновали Пасху, детские
День, день юбилея, День Благодарения, Рождество, с довольно
соответствующие упражнения. Но это была большая школа, и у меня были веснушки и
то, что тетя Эмма, мать моей кузины Луэллы, называла "челюстью этого ребенка".
Тетя Эмма имела в виду мои передние зубы, которые действительно были ужасно выпуклыми.
на самом деле они торчали до такой степени, что тетя Эмма
редко не замечала их, когда видела меня.

Тетя Эмма не привыкла к детям с челюстями. Ее маленькая Луэлла была
красивые зубы, которые можно себе представить: она была красива, как все закончилось, красивые золотые волосы,
красивые голубые глаза, прелестные розовые щечки, это не веснушки,--и красивые руки
очень пухлые и белые. Она была как раз моего возраста, и ее неизменно просили
принять участие. Казалось разумным, что она должна это сделать, и все же я чувствовал, что
если бы они только знали, что у меня есть ум... ум, как однажды сказал мой дядя
Я услышал, как я читаю сто третий псалом,
пятьдесят вторую главу Книги Пророка Исайи и тринадцатую главу Первого
"Коринтианс", допустив всего одну ошибку, - они бы спросили и меня. Разум
должен что-то значить, подумал я, но, похоже, с мисс
Мириам это не имело значения.

Мисс Мириам была помощником суперинтенданта. Она была высокой, худощавой,
моложавой женщиной со светлыми волосами и милым, немного бледным лицом.
Она всегда носила очень черные платья и маленький золотой крестик, который был одним из
большие девочки рассказали нам осталось ей от матери, который был
Члены епископальной церкви. Мисс Мириам организовала все развлечения, и именно она
составила список людей, которые должны были принять в них участие. За три
или четыре воскресенья до того, как должно было состояться представление, мисс Мириам
приходила из Большой комнаты в наш Основной отдел со множеством
маленьких белых листков в руке, блокнотом и карандашом. Пока мы занимались
заключительными упражнениями, она очень тихо ходила из класса в класс.
раздавая маленькие белые листки. На листках было написано: "Пожалуйста, познакомьтесь
я после воскресной школы в Дамской гостиной."Если тебе дали ускользнуть,
это означало, что тебя выбрали для участия.

Однажды я поделилась своим желанием с мамой.

- Почему вы хотите так много, марта? Ты не маленьких
девочки, я надеюсь'.

Раннее развитие, по мнению моих наставников был восьмым смертным грехом, чтобы быть
ненавидел всех девчонок, особенно тех, кто слышал это сказал
что они имели в виду. Маленькие девочки, которые слышали это, могли бы так легко,
из чистой гордости за интеллект, стать "дерзкими".

- Я не жду, - я заверил ее. 'Я-я, Ах, мама, ведь это так приятно
в вещах'.

И вот теперь, наконец, я был в деле. Я все еще чувствовал прикосновение
белого листочка, который вложили мне в руку только сегодня днем; и я
повернулся в своей постели на другой бок и помолился с еще большим рвением.

"О Господи, пожалуйста, помоги моей матери купить мне новое платье".

Он купил. Неделю спустя моя мать поехала в город. Она привезла белое
Персидский газон, мягкие, деликатные вещи, которые я когда-либо испытывал. Я мог видеть
розовые моей кожи, когда я положил его на моей руке.

- У меня будет новое платье для представления, - сказала я Луэлле по дороге на репетицию.
- А у тебя? - спросила я. - А у тебя?

- Ну, конечно. Я всегда так делаю. У моей будет пять рядов кружев.
вставка в юбке и крошечные защипы.

'Моя задача-иметь складок, но это не будет, но по одной строке из кружева в
юбка. Мама говорит, платья для маленьких девочек, не нужно много кружева'.

Мне нравится обилие кружева, - сказала Луэлла, но ее тон окончательно не
беспокоить мое счастье. Я была обеспокоена только когда, на другой репетиции,
Луэлла сказала, что ее мама делала сине-комбинация из шелка для носки под
ее белое платье. Почти все были одеты в квитанции, когда они говорили на куски.

Я дала моей маме такой информации.

- Разве белое платье недостаточно красивое, Марта?

Я потрогал мягкий материал, который она шила. - Оно красивое, - сказал я,
пряча лицо у нее на шее. Затем я прошептал: 'я не возражаю, если Луэлла
имеет скольжения, мама'.

Я разве возражаю, но я знал, что мне нельзя.

Мама подняла голову и поправил бант на один мой скудный мало
косички. Она выглядела так, как она иногда и после того, как моя тетя Эмма была просто
нет.

- Посмотрим, сможешь ли ты надеть слипоны. Какого цвета ты бы хотела... предположим,
сможешь?

- Розовый, - быстро ответила я, - как мои лучшие ленты для волос.

Был куплен розовый фарфоровый шелк. Когда я примеряла его под персидской лужайкой, он
точно соответствовал лентам. Я покачивалась вверх-вниз на носках - мой единственный
способ выразить огромную радость.

Платье, когда мама не работала над ним, лежало в комнате для гостей
на кровати. Я совершала бесчисленные паломничества в комнату для гостей. Однажды я
надела платье сама. Я хотела посмотреть, как я выгляжу. Но
зеркало на комоде в комнате для гостей было очень маленьким, поэтому я вставила в него
щетку для волос. Когда зеркало было наклонено, я могла видеть себя полностью - только я сама.
Я видела не совсем все. Я не видела ни своих веснушек, ни своей челюсти, ни самого
тонкие ноги. Я увидела великолепие розового и белого и улыбнулась от чистого
восторга.

В комнате для гостей не было отопления: там была касса, но если у нас не было компании
, касса была закрыта. Однажды мама застала меня стоящей на коленях у
кровати, дрожащей, но в экстазе созерцающей свое платье, которое я
не осмелилась примерить во второй раз. Она угостила меня имбирным чаем. Я проглотила его залпом
безропотно. Уже тогда я почувствовала, что в качестве наказания имбирный чай
чрезвычайно уместен. Это наказывает душу, но в то же время согревает
желудок, которому вы позволили остыть.

Я очень боялась, что перед вечером представления
- оно должно было состояться двадцать третьего декабря, - что-нибудь
наверняка случится с моим платьем или со мной самой; но наступила ночь, и
оба были в идеальной сохранности. Чтобы ускорить дело, поскольку
воскресная школа должна была собраться в четверть восьмого, мама
одела меня перед ужином. Как только была застегнута последняя пуговица, мы услышали
шаги на крыльце.

- Вот так, Марта! Иди, покажи своему отцу.

Я сбежал в холл и занял свою позицию в центре.;
но когда я услышала, как ключ поворачивается в замке внутренней двери, мне захотелось
убежать и спрятаться. Я никогда не чувствовала себя такой красивой.

Мой отец резко остановился, когда увидел меня. "Боже мой!" - воскликнул он.

"Боже мой, Джордж!"

Моя мать была на лестнице.

- Ну, тогда, клянусь Великими Пушками, ты... видение, Марти. - Я смог только
ухмыльнуться.

- Вот тебе еще немного розового, - сказал он, доставая длинный пакет из
оберточной бумаги, который он держал за спиной. Он
усмехнулся, разворачивая его. - Двенадцать, Марти, двенадцать ярко-розовых
гвоздик. Что ты им скажешь? Покажи своей маме.

Я ничего не сказал. Я только покачался на цыпочках.

- Джордж, дорогой, что тебя заставило? Такой маленький ребенок не может носить цветы.
а они стоят семьдесят пять центов за дюжину!

Вся усмешка исчезла из глаз моего отца: он посмотрел на меня, затем на
гвоздики, затем на мою мать, совсем как маленький мальчик, который понимает, что
в конце концов, он поступил неправильно. Мне хотелось подбежать и взять его за руку;
но пока я стояла, желая и не осмеливаясь, моя мать пересекла холл
и обвила руками его шею.

"Они прекрасны, Джордж, дорогой. Она может надеть три или четыре из них,
в любом случае. Они сделают ее такой счастливой, а остальное мы повесим в ее комнате.
Ее комната тоже розовая.

- Так и есть. - Он поцеловал мою маму, а потом меня. 'Говори,
Марти, быстро! Прежде чем мы ужинать'.

Я узнал, что мой кусок так основательно, что приказ был, как включение
кран. Хлынули четыре куплета, по четыре строчки в каждом.

Отец захлопал в ладоши. - А теперь что-нибудь поесть, - сказал он.

Сразу после ужина мы с мамой отправились в путь, оставив отца
бриться и прийти позже. Ночь была холодной, на небе сияло множество ярких
звезд. На углу мы встретили Луэллу и ее мать. Мать Луэллы была
перенос весеннее пальто ей руку Луэлла, ее повседневной, темный
синий рефрижераторное судно.

Марта должна была ее вместе, тоже, - сказала тетя Эмма. "Если в
церкви будет холодно, они поймают свою смерть, сидя в тонких
платьях".

Моя мать подумала, что, вероятно, так и будет. Поэтому меня отправили обратно на охоту
за моим маленьким марихуаной. Оно было таким же, как у Луэллы, темно-синим, с потускневшими
позолоченными якорями по углам матросского воротничка, и, как и у нее, было
второсортным и переросшим.

Мы с Луэллой расстались с нашими матерями у дверей воскресной школы
комната.

"Не забудь взять с собой косяки, когда будешь маршировать", - предупредила меня
Тетя Эмма.

"Мы должны нести их на марше?" Я чуть не взвыла.

Моя мать пришла на помощь. "Держи их между собой и маленькой
девочкой, с которой ты идешь. Тогда никто не увидит".

"Да". Я почувствовал огромное облегчение.

Воскресная школа была полна шума и розовых и голубых лент для волос.
В числе лент, а также несет ответственность за некоторые из шума
коротко остриженной головы и белые воротнички, и очень новыми связями, но вы не
много их замечать. Их было так много, розовыми и голубыми лентами. После того , как
в это время в зале воцарилась тишина, и мы выстроились в очередь. Мисс Мириам, которая даже
в тот вечер была в черном платье и со своим маленьким золотым крестиком, раздала
нам восемь шелковых знамен, которые, когда мы не маршировали, всегда
висели на стенах комнат воскресной школы. Послышался приглушенный
шепот и последние удары. Затем пианино, которое перенесли в
церковь, подало сигнал, и мы вошли.

Мы маршировали с нашими знаменами и розовыми и голубыми лентами для волос вверх и
по проходам, чтобы все
Матери, Отцы и школьные друзья могли видеть нас. Всякий раз, когда мы
узнав своих особенных маму или папу, мы просияли. Марширование
наконец привело нас к скамьям, отведенным для наших соответствующих классов.
В тот вечер класс Луэллы и мой должны были сидеть вместе. Я обернулась
кругом - почти каждая маленькая девочка, после того как она села и у нее были
достаточно разглаженные юбки и пояса, оборачивалась - и увидела, что мои
мама и тетя сидели всего через две скамьи позади нас. Я радостно улыбнулся
им, и они обе кивнули в ответ. Затем я рассказал Луэлле. После этого я
успокоился.

Церковь была украшена зелеными гирляндами и венками из остролиста. В
по обе стороны платформы стояла рождественская елка с разбросанными по ней кусочками
ватина, символизирующими снег. Я слышал, что
там должны были быть две рождественские елки, и я с нетерпением ждал их появления.
Ослепительный блеск цветных шаров, мишуры и, может быть, свечей.
Хлопчатобумажная обивка немного разочаровала. Это заставляло вас чувствовать, что это была
не настоящая рождественская елка, а просто рождественская елка в церкви. Церковь
вещи редко были настоящими. Мужская бригада нашей церкви несла с собой
Патронные коробки интересного вида, которые придавали им вид настоящих
солдаты; но, когда они пробурили ты узнал, что патрон-боксы
только понарошку. Они провели Библии. Все-таки хлопок-ватин сделал
заставить вас думать снега.

После, казалось, очень долгого ожидания, началось представление.
Священник, конечно, открыл его молитвой. Затем мы все спели гимн. Как
вот мы сидим, я почувствовал какую-то одну тыкать мне в плечо.

- Ваша мать говорит, что вы должны надеть свою куртку. Она говорит, что ты возьмешь
холодно, - прошептала маленькая девочка позади меня.

Я не чувствовал холода, но команда прошла через две церковные скамьи
обладал силой "Так говорит Господь". Пока я надевала жакет.
осторожно натягивая оборки, кто-то ткнул Луэллу в бок и что-то прошептал ей.
Луэлла посмотрела на меня, затем надела куртку.

Суперинтендант произносила речь перед
Школьными отцами, матерями и друзьями. Когда он закончил, мы встали
чтобы спеть еще один гимн, и когда мы с Луэллой поднялись, совершенно автоматически
сняли куртки. Я был очень взволнован. После гимна будет
выступление одной из Старших девочек; затем класс для детей младшего возраста будет что-то делать
затем я должна буду выступить. Я задавалась вопросом, увидят ли люди розовый
моя комбинация просвечивала сквозь платье, когда я произносила свою пьесу. Я наклонила голову
, чтобы вдохнуть запах гвоздики.

Мы только сели, как раздался еще один тычок и еще один шепот.

- Твоя мама говорит, чтобы ты не снимала куртку.

Я оглянулась на маму. Она улыбнулась и кивнула, а тетя Эмма указала
на Луэллу. Мы снова надели куртки. На этот раз я застегнул плотнее;
так же Луэлла. Я чувствовал, гвоздики протестовать, но когда один является очень
возбужденное очень послушным: послушен больше, чем буква закона.

Большая девочка произносила свою пьесу. Я не слышал слов; слова
слова из моей собственной пьесы сами звучали у меня в голове; но я заметил, что она внезапно остановилась, что она выглядела так, будто пыталась что-то вспомнить, что кто-то подтолкнул её, что она продолжила. Предположим, я забуду это перед отцом, матерью, школьными друзьями и мисс Мириам! Это была ужасная мысль. Я начал снова, закрыв глаза, —

 «Некоторые дети думают, что Рождество — это
 Нужно приходить два раза в год.

Я пять раз прочел свои стихи, пока младшие классы занимались по отдельности
и все вместе держали в руках золоченые картонные колокольчики и пели о них
. Я начал в шестой раз,--

 "Некоторые дети думают..."

когда суперинтендант зачитал,--

- Следующим номером программы будет декламация Марты Смит.

Я ожидал этого объявления четыре недели, но теперь, когда оно пришло
, оно вызвало у меня странное чувство в сердце и желудке, наполовину страх,
наполовину радость. Сознавая только, что я действительно принимаю участие, я поднялась со своего места
и прошла мимо маленьких девочек на скамье, которые сжались
они сами и их платья разместились в небольшом пространстве, чтобы я мог пройти.

Когда я шла по проходу, мне показалось, что я услышала, как за моей спиной отчаянно выкрикивают мое имя
но я и представить себе не могла, что кто-то захочет поговорить со мной
как человек, собирающийся что-то сказать, я продолжал спускаться, все дальше и дальше к платформе
, идя по полутемному жаркому лабиринту, в котором настойчиво пахло
гвоздиками.

Но бедные гвоздики предупреждали напрасно. Я поднялся по ступенькам платформы.
по-прежнему плотно застегивая косяк на груди.

Рефрижератор, как я уже сказал, был темно-синего цвета, украшенный потускневшими
закрепился и перерос. Из-за того, что я выросла, оно открывало несколько дюймов моего роста.
тонкие запястья, а поскольку оно было узким и наглухо застегнуто, оно показывало
мое бело-розовое великолепие чуть больше, чем подол.

Все еще находясь в этом полутемном жарком лабиринте, я поклонился и назвал название своей пьесы
"Рождество дважды в год" и продекламировал ее от начала до конца,
и услышал, как они захлопали, все учителя, ученые и
Отцы-и-матери-и-школьные-друзья. Затем, совершенно ошеломленный
счастьем, я поспешил вниз с платформы и пошел по проходу. Люди
улыбнулась, проходя мимо них, и я улыбнулась в ответ, на этот раз совершенно не обращая внимания на
свою челюсть. Подходя к своему месту, я приготовилась улыбнуться маме, но на мгновение
она меня не заметила. Тетя Эмма что-то говорила ей,
то, что я не слышу, что-то, что два красных пятна пламени в
лицо моей матери.

'Разве это не просто как Марфа дурочка! Она всегда так делает
подобные вещи.

Тетя Эмма была из тех людей, которые считают, что ты всегда делаешь ту самую
конкретную глупость, которую только что закончил делать.

Красные пятна исчезли, когда мама увидела меня. Она улыбнулась , как будто ей
были очень горды, и я был слишком горд. Но прежде чем я смог успокоиться, чтобы
наслаждаться мое удовлетворение, имя Луэлла было и Луэлла была
начиная к алтарю. Золотистые кудри Луэллы покачивались при ходьбе.:
они ниспадали на ее синюю легкую куртку, которая была плотно застегнута на все пуговицы.
ее пухлое тело.

Кто-то позади меня сдавленно воскликнул, но Луэлла
продолжала. Куртка Луэллы не была короткой в рукавах, но была очень
очень тесной. Из-под нее выглядывал только подол ее бело-голубого платья "Глори" и маленький кусочек оборки, который она не совсем заправила, выглядывал поверх него.

Луэлла поклонилась и произнесла свою речь. Все учителя и ученики, все
Отцы-и-Матери-и-друзья-Школы зааплодировали.

Странный звук заставил меня обернуться на маму и тетю. Их головы были
опущены на скамью впереди. Их плечи дрожали. Когда мне исполнилось
вокруг снова они сидели, протирая глаза, как будто они были в плаче.

Я не мог тогда понять, и не понимаю, поздно ночью, когда
смех мой отец разбудил меня.

"Бедная Эмма!" - усмехнулся он. "Что она сказала?"

И моя мать ответила странно сдавленным голосом: "Ну, ты видишь,
она не могла ничего сказать после того, что только что сказала.
- Полагаю, что нет. Бедная Эмма, полагаю, что нет.
Мой отец снова рассмеялся.
"Ш-ш-ш, Джордж, ты разбудишь Марту".