Путь воина или снежинка Коха

Было  это в конце 80-х. К моей соседке по комнате приехала мама-геодезист. И весь вечер за чашкой чая она рассказывала нам про свои экспедиции –  про работу на свежем воздухе и массу незабываемых впечатлений. Про цветущие сопки,  живые родники, поющее эхо. – И много чего другого мы услышали в тот вечер.

Я – натура впечатлительная, – слушала, разинув рот, куда, видимо, и ворвался ветер странствий, снеся мою крышу напрочь. И вот уже я бегу, лечу, мчусь куда-то – в джунгли, в пампасы, в саванны! –

 

(Сдавалась последняя сессия на пятом курсе.)

И тут же мне пригрезилось вслух романтическое путешествие с этой необыкновенной женщиной. В ответ – «А хочешь, возьму тебя с собой, заодно на каникулах подзаработаешь». – «Урра!!!» – Поговорили и забыли.

А через пару недель входит подруга со словами: «Мама все устроила. Ждет тебя вечером на вокзале». – «Но я не собираюсь никуда!»- «Ты же обещала! Сама ведь напросилась! Уже нет времени искать кого-то вместо тебя!».

Ну, что ж, дал слово – держись, воробушек! За полчаса я покидала в одолженный кем-то рюкзак вещи. Валенки, почти моего размера, дала мне соседка, полушубок искусственный где-то нашёлся. Еще была роскошная соболиная шапка, сшитая мамой к 5 курсу. Так и поехала в ту экспедицию.

Поселенье, куда мы приехали, было небольшое. Местные жители, в большей массе, – уже почти настоящие сибиряки. Не совсем, возможно, по своей воле. Но зато почти на воле. Хоть выезжать из села им никуда не разрешалось.

Да и зачем куда-то надо было выезжать? Благодать вокруг была просто неземная. Просторы, просторы, просторы – во все стороны – вдаль, вширь, ввысь. Далекая линия горизонта, над которой победно синело бездонное небо. И ослепительно белоснежные поля, и уютнейшая дремучая тайга. – Физически ощущаешь, как расправляется душа, вырываясь из застенков мирской суеты и ликуя, вглядывается в бесконечную красоту божьего творения…

Там в лесу намечалась какая-то стройка, и нужна была топографическая съемка местности. Девушки наши работали с теодолитом и нивелиром. А моя задача заключалась в том, что я бегала с 3-метровой линейкой, (через неделю ее заменили на 4-метровую), и по команде устанавливала её – то там,  то сям. Прямо на землю и строго вертикально, – ведь по этим цифрам создается карта!

Все это казалось совсем нетрудным, – да, действительно, – работа на свежем воздухе, масса позитивных впечатлений поначалу. Солнце, снег, синее небо – что еще надо для счастья?

Первый день показал мою профнепригодность к такому труду. Тесные валенки протерли новые шерстяные  носки и окровавили мне пятки уже к полудню. К тому же было очень холодно. До 40 градусов по утрам. Еще ветер и огромные сугробы, которые приходилось разрывать до земли, чтобы воткнуть туда эту линейку. А местность была – просеки  да перелески, где разного рода кустарники стремились зацепиться и выдрать из моей соболиной шапки добрый клок. Измучившись за день, еле добредя домой, я рухнула в постель, не найдя сил даже поужинать.

 Второй день начался с похода в магазин за валенками, – оказались в наличие только 45 размера. Еще там же я купила себе несколько пачек косметических карандашей «Ярославна», - страшный дефицит в то время. А Елена Викторовна раздобыла для меня настоящие охотничьи лыжи.

Снега в ту зиму выпало немеряно, и карабкаться по сугробам без лыжных палок оказалось трудно. Наст проваливался самым непредсказуемым образом. Чуть не так  поставил ногу – равновесие теряется, и падаешь, стараясь не сломать трехметровое казенное добро. А специфика работы была такова, что все эти неровности надо было показать, – каждый пригорок и овражек. Линейка же только мешалась, цепляясь за все вокруг, да еще и тяжелела час от часу.

Что может быть хуже падения в огромный сугроб на лютом морозе? Наверное, падение в берлогу. Эта мысль утешала меня всякий раз, когда я пыталась подняться из могильно холодной зыбучей массы, похожей на трясину при попытке на нее опереться, – рука проваливалась, и я еще глубже погружалась в этот леденящий тело кошмар. Сильнее всего страдали запястья.

Хотелось вздрогнуть и очнуться от этого гибельного наваждения в теплой студенческой компании. Не получалось…

…Вот так и ползешь себе по этой пригрезившейся однажды сугробной саванне,  мечтаешь о теплой ванне, и думаешь почти вслух, – «Ну как же меня так угораздило-то. Вроде и не совсем малахольная, – почти даже образованный человек,  меры-нормы-пределы проходила. – И что я тут делаю!!?» – Мозг хладнокровно констатирует левым полушарием – «из сугроба выбираешься, дорогуша». Далее, пылкой правой половиной он пытается рифмовать «сугроб» со словом «июль» и живописать земляничные поляны и голубые лагуны с белым песочком,  а в центре всего этого – я, солнышко, большое и жаркое. Мне все теплее и теплее…

Увы, аутотренинг не помогал. Сознание-левша не хотело обманываться. Оно трезво оценивало расстояние до знойного пляжа – длиной в вечность с копейками. И погружалось от этого в тупое отчаяние. Хотелось утопиться в ближайшем сугробе. И уснуть в нем, придушив все правое в себе снежной подушкой.

Человек – существо живучее. В этом я тогда убедилась окончательно и бесповоротно. Он может приспособиться ко всему, ну, или ко многому. Особенно, если некуда деваться. По-моему, это называется «принятие участи» или «полное присутствие». Первое классически точнее, хоть и режет слух отсутствием «я», но второе мне понятнее, выстраданное теми долгими зимними прогулками по снегу. (Интересно, можно ли снег считать сухой формой воды?).

Когда помещаешь сознание внутрь ситуации, вольешься в нее, – растворишь свое «я» в  «здесь и сейчас», тогда понятия «хорошо-плохо» измеряются от центра этой ситуации. И все становится не так уж и невыносимо. Даже жуть становится веселее. В данном случае: стоишь на лыжах – это хорошо, свалился в сугроб – быстренько смещаешь центр приятия – хорошо, что не в берлогу + в сугробе ветра не бывает. И так далее. Глядишь – и день прошел, – ура, без обморожения. И завтра будет – тоже хорошо... А главная радость – нет волков поблизости… (Только белые полярные лисицы – полные во всех отношениях.)

Через пару-тройку дней я научилась ходить, практически не падая. Раз в 15 минут почти не считается. Через неделю мне уже можно было бы выступать в цирке в жанре эквилибристики.

Мне было проще – я двигалась, даже жарко иногда бывало на поверхности – румянец пылал на ветру, а девушки наши синели у теодолита с нивелиром целый день да чечеткой время коротали.

Автобус забирал нас на закате. И только в его салоне мы расслаблялись, тепло растекалось по телу, и жизнь уже казалась прекрасной, когда я любовалась уносящейся в сумерки тайгой из протопленного ладонями окошка на замерзшем стекле.

Жили мы в гостинице, где, помимо нас, еще разместились строители,  которые в километре от нашего участка что-то возводили. Как-то в автобусе я краем уха  услышала от них про «гиблую поляну». Решила, что это, скорее всего, болото. Но зимой оно не страшно. А вообще, я ужасно боюсь болота, в любом его проявлении. Эта фобия преследует меня с момента просмотра фильма «А зори здесь тихие». Сцена, где одна из героинь тонет в трясине, врезалась мне в память навсегда, и даже сейчас, представляя эти кадры, я содрогаюсь.

К середине  февраля морозы пошли на убыль. Мы вышли, наконец, из леса, и перед нами открылась огромная поляна, в центре которой стоял заброшенный дом с хозяйственными постройками. Какое счастье после всех мытарств по чащам и кущам выйти на простор и знать, что это почти финишная прямая.

Тот день был восхитительно хорош – ветра не было. Ясное небо, снег сиял, птички, кажется, пели. Сугробы хорошо держали меня, и катиться по ним было одно удовольствие. Довольно быстро мы покрыли почти всю поляну. Наступил черед построек.

Дом был занесен снегом до самой крыши. Интересно, почему такое добротное когда-то хозяйство покинули люди и куда они делись? Подъехав поближе, я увидела, что сама изба была построена без учета розы ветров. Вход был сделан сразу в жилую часть со стороны основного ветра, и, скорее всего, зимой дверь всегда заваливало снегом. Если такое случалось,  проблему обычно устраняли пристройкой крыльца, развернув вход. Здесь, похоже, не успели.

Дверной проем зиял чернотой и втягивал взгляд прямо в глубину дома. Снеговая масса неплотно примыкала к стене, – ветер продувал это пространство, образовав что-то типа сужавшейся к краям расщелины, шириной около метра напротив двери и высотой чуть больше двух. Оценив взглядом ситуацию, я поняла, что надо спускаться вниз. Сняла лыжи,  прислонила линейку к кровле  и скатилась вниз на животе, прямо к порогу, по почти отвесной снежной стене.

 И вот ноги уже коснулись земли, руки еще едут вбок, я сама смотрю в небо, вспоминая, что из колодца видно звезды даже днем – при такой ясности. В этот момент за спиной раздался грохот… Рывком повернув голову, я вижу краем глаза, как из черноты дверной пасти летит жуткое Нечто – прямо на меня – и горизонт схлопывается над головой. Так вот она, гиблая поляна! И некуда бежать…

…Значит, я лечу. Уже давно и долго, видимо... Времени нет. Чернота и хаос вокруг. Да и понятия «вокруг» тоже нет, я сама – это «вокруг» и хаос во мне.  ..То есть я стою на месте. Руки  распластаны по сугробу, голова задрана вверх. А там звезды – в далеком ясном небе… Хоть их и не видно прямым взглядом…

 …Лечу я, значит. Уже давно и долго. Неведомо, сколько Вселенных успело родиться и сгинуть в потоке времени. Кто я, где я, что тут делаю? Вижу впереди –  свет в конце тоннеля. И там кто-то стоит – спиной ко мне. Я с лету вонзаюсь промеж лопаток и от удара прихожу в чувство… И вижу звезды в далеком небе…

…В моменты, когда обрушившийся страх настолько силен, что не выдерживает психика, он улетучивается, вместе с эмоциями.  Мозг начинает работать очень ясно и хладнокровно. Начинается мгновенный разбор полета и его коррекция. – Вижу, что за спиной упала линейка. А в полной тишине этот удар прозвучал грохотом.

Что же летело на меня тогда? – Нет, это не «летело», а мой резкий поворот головы вызвал иллюзию движения, на ходу придав ей форму. Это всего лишь работа страха с его глазастыми безднами. Если дать ему волю, он не только нарисует жуткую картину, но и материализует ее. В долю секунды это пронеслось у меня в мозгу, и мир восстал из хаоса.

Даже если и было по-другому, – левое полушарие заткнуло вопли правого, по-принципу «не может быть, потому что никогда», и вообще, «работай давай, солнце еще высоко».

Замерив все углы построек, я покатила к нашим. «На тебе лица нет, что случилось?» - «Да нет, ничего», – я была спокойна, даже слишком. Только дыхание никак не восстанавливалось, еще пару-тройку лет. Вечером началась горячка, и меня отправили домой…

...Это путешествие повлияло на меня странным образом. – Я стала рисовать. – Теми купленными косметическими карандашами, – лица же на мне не было.

И так до сих пор...

До сих пор бывает, что иной раз засмотришься на звёзды,  днем ли, ночью ли, вздрогнешь и думаешь, – «Кто я, где я, что тут делаю?». И всплывает из глубин правого полушария – «Эх, дорогуша, ты всё ещё идёшь и грезишь – по тому сугробу, – и будешь идти так всегда, падая и отжимаясь, вставая и подтягиваясь,  стараясь не сломать казенную линейку,  и рисовать – ту карту, на которую поставлена твоя жизнь».
2010г.