Песочница длинною в жизнь

1.

Миша, Гриша и Вася сидели в огромной куче песка. У них были игрушки — у каждого свои; мамы, кучно сидевшие на лавочке, и детский сад, который по будням посещали все трое, но в разных группах.

Миша, из всех троих, был самым увлечённым, и ребята, жаждавшие внимания, быстро поняли, что с ним каши не сваришь. Гриша даже проехал по Мишиному замку своим самосвалом, но тот лишь наблюдал, как разваливается песок под колёсами игрушечной машины. А на Гришу даже не посмотрел. И вместо замка вырыл яму. А на краю ямы начал строить новый замок... Скучно.

Гриша наехал самосвалом на совочек Васи. Вася насупился. Он бы и осадил нахала, но ему тоже было скучно, поэтому он просто сказал:

— Ты заехал на мой совок.

— Потому что самосвал сильнее совка.

— Но самосвалу нужен совок — или ты будешь собирать песок руками?

— А у меня есть свой совок!

— Вот на него и заезжай.

Вася повернулся к обидчику спиной, и тот растерялся. И сразу очень захотел пойти на мировую.

— Твой совок больше. Давай нагребать вместе, — предложил он, и собеседник, с готовностью, согласился.

Ребята начали строительство космической станции. Они вывозили сухой песок, добираясь до влажного "строительного" слоя, в котором рыли котлован, добывая материал для возведения стен. Сырой песок, выгребенный из "котлована", они сгружали рядом...

Спустя несколько минут пацаны уже физически ощущали присутствие третьего, то ли лишнего, то ли наглого, совершенно невозмутимого, Миши. Объяснить это было сложно, но его присутствие чувствовалось всё сильнее.
Наконец, Гриша не выдержал, и "случайно" кинул горсть песка в равнодушную спину. Спина, дёрнулась, отряхиваясь, но больше никакой реакции не было.

— Ты зачем? — шёпотом спросил Вася.

— А чё он?! — неопределённо возмутился Гриша.

— Мы можем его позвать, — то ли спросил, то ли предложил Вася. Встретив озадаченный взгляд напарника, он повернулся к спине в клетчатой рубашке:

— Мальчик! Давай играть с нами!

— А во что? — спина круто развернулась к ним всем мальчиком Мишей, спокойным и доброжелательным.

— Мы строим космическую станцию. Надо набрать побольше сырого песка.

— Он же сохнет, пока вы его набираете, — рассматривая рассыпающуюся кучу, отметил Миша, — давайте уберём сухой песок вот со всей этой площадки, и тут сразу будем строить.

— Нет! — Гриша был зол и разочарован. Они пригласили в игру этого одиночку, а он, вместо того, чтобы радоваться, сразу диктует им, как надо! — Умник какой! Будешь собирать сырой песок, как мы!

— Ладно, — пожал плечами Миша и начал своим совком выгребать сырой песок из ямы.

— Да побыстрей! — Гриша завёлся и не хотел отставать от новичка.
Его раздражала эта невозмутимость — как будто мальчишка изображает, что он — взрослый, и делает им, ребятишкам, одолжение. Хотя очевидно, что он — точно такой же мальчик из их садика.

Но Миша не ускорился. Он грёб песок, заворожённо глядя, как песчинки слипаются и разваливаются. Задев край ямы, он заметил, как сухой песок, лежавший на её краю, начал сыпаться, словно стекать, струйкой вниз.

— Смотрите, как водопад!

Он колупнул совком край и песчаная вода побежала вниз большим потоком. Гриша хотел возмутиться, но не успел: Вася тоже сбил край ямы со своей стороны, и водопадов стало два.

— Круто! — подсыпая сухой песок в исток пескопада, продлевая поток, согласился он, — Давайте сделаем высокий водопад!

— Надо построить башню из сырого песка! Чтобы было выше! А потом осыпать сухим! — Гриша не мог отдать кому-то инициативу.

— А сырой высохнет и тоже потечёт, вместе с сухим!

Ребята стали разгребать сухой песок, потом начали выгребать яму, формируя углубление для будущего водопада, набирая его высоту. Действовали дружно, активно работая совками и руками. Гора стала столь велика, что Миша подвинул, валявшийся без дела, самосвал.

— Это мой самосвал! — Гриша обошёл гору и подобрал свою машину.

— Да, твой, — согласился Миша. Но, как-то уж очень равнодушно, согласился.

— Он — крутой! У тебя такого нету! — напористо заявил счастливый обладатель.

Миша поднял голову, оценивающе посмотрел на игрушку, серьёзно кивнул:

— Да, крутой.

И продолжил копать.

— У тебя такого нету! — выкрикнул мальчишка, — и не будет никогда!

— Может, будет. А может, не будет, — флегматично ответил оппонент, глядя на струйки песка.

— Не будет! Это только мне такой купили!

— Хорошо, пусть не будет. Давайте ещё выше?

— Давай! — Вася с утроенной энергией начал наваливать песок на гору, украдкой поглядывая на мальчишек.

У него тоже не было самосвала. И если бы Гриша говорил так с ним, с Васей, Вася бы ему ответил... Он бы ему этим самосвалом... Но, наблюдая за Мишей, он видел, что у пацана нет никакой обиды. Ему всё равно. Абсолютно. Очевидно, ему нравится песок. Нравится копать и строить. А чем — неважно. А песка вон, как много. Никакой Гриша не отберёт. И, как будто, в этом Мишина сила. И Гришина слабость.

Гриша, вероятно, думал что-то похожее, потому что он разозлился и швырнул свою машину на вершину их горы. От удара песок посыпался вниз, сначала неуклюжим обвалом, а потом ровными потоками. Вася даже не успел рассердиться на разрушителя — Миша закричал:

— Началось! Началось, смотрите!

Все трое стояли и смотрели, как песок струится вниз, ровными струями и витиеватыми змейками. Самосвал медленно сползал вниз, провоцируя своей тяжестью новые песчаные потоки. Гора медленно таяла, кренясь то на один склон, то на другой. Постепенно струйки начали таять и прекратились совсем.

— Здорово получилось, — заключил Миша.

Он пожал мальчикам руки, подобрал свой совок, и пошёл к лавочке, где сидели мамы.

— Сыночка, домой пойдём? — спросила мать.

— Да, кушать хочется... А у нас есть с собой вода?

— Конечно, Миша. На, пей, — Мать достала из сумки пол-литровую бутылку.

— А ты пить хочешь?

— Нет, Миша, нет. Я дома попью. Как поиграли?

— Хорошо.

Кивнув, мальчик припал к бутылке.

В это время Гриша поднял свой самосвал и повернулся к Васе:

— Теперь будем снова строить космическую станцию. Я буду управлять самосвалом, а ты будешь накладывать в него песок.

Но Вася смотрел на уходящего с площадки Мишу, и понимал, что теперь Гриша с самосвалом ещё скучнее, чем их отсутствие.

— Я пойду домой. Обед скоро. Пока.

Попрощался он. Гришу укололо его равнодушие, слово Миша заразил Васю своим безразличием к нему.

— Ну и иди, обжора! Обед не может быть важнее космической станции!

Вася молча уходил прочь, чувствуя, что ещё час назад, он бы взгрел этого наглеца. И за самосвал, и за обжору, и за крушение горы. Но Миша не играл. Миша действительно относился ко всему так, как есть. И Васе было от него спокойно и интересно. Ему больше не хотелось драться. И не хотелось доказывать дураку, что он дурак. Пусть сидит со своим самосвалом. А по шее ему потом кто-нибудь другой даст.

— Вася, сыночек, домой?

— Да, мам, я устал.

— Как погуляли? Подружился с кем-то?

— Да, хорошие мальчики. Они из нашего садика... А мы сразу домой?

— Нет, малыш, нам ещё в магазин надо. Сможешь сходить со мной? Или совсем устал?

— Смогу. А ты купишь сок?

— Конечно.

Гриша же, наоборот, чувствовал рядом с Мишей свою незначительность и бессилие. И теперь видел, что каждый, даже Вася, может стать, как Миша. А если бы Миши не было, то и Вася был бы послушнее, и самосвал был бы важнее для всех, и у Гриши был бы друг.

Из-за таких, как Миша, пропадает радость. Вот смотрит Гриша на свой самосвал, а радости, как прежде, нет. Всё из-за этого противного мальчишки.

Одному Грише стало скучно. Мать его, оставшись на лавочке одна, тоже забеспокоилась:

— Сыночка! Пойдём домой? Обед скоро...

— У меня имя есть! И отстаньте от меня все, со своими обедами!

Мама сделала строгое лицо:

— Ты как со мной разговариваешь?! Быстро иди сюда! Это тебя твои мальчишки научили?!

Гриша испугался. Когда мама злится, она и самосвал, и что угодно, отберёт и запрёт в шкаф.

— Да, — залепетал он, семеня к матери, — научили...

Взгляд женщины смягчился:

— Надо же! А перед мамой — какой воспитанный мальчик! А других учит чему попало!

— Да! — осмелел Гриша, найдя виновного, — он ещё, знаешь что сказал? Знаешь? Он Васе говорил, чтобы украсть мой самосвал!

— Правда? А ты не выдумываешь?

— Нет! Мне Вася сам сознался!

— Надо же! А какой, на вид, воспитанный мальчик! Вот, Гриша, видишь, что значит: "в тихом омуте — черти водятся"... Не играй больше с этими мальчиками. Ты меня понял?

— Но с Васей же можно? — ещё больше испугался Гриша, — мама, он-то хороший, он же сам сознался!

Мама подумала.

— Хорошо. С Васей можно. Но, чтобы Вася тоже не играл с этим противным мальчиком. Как его, кстати, зовут?

— Миша. Я скажу Васе, что ты запрещаешь играть с Мишей, потому что Миша — плохой мальчик.

— Да, скажи обязательно. Иначе ты с ним тоже дружить не будешь. Понял?... А я поговорю с родителями в садике. Пусть знают, что в соседней группе ходит вор и хулиган...

2.

— Сашка, где мои тени?!

Девушки-студентки собирались отмечать "экватор", наряжались, делились вещами и косметикой, создавая яркие образы — под стать настроению. Инициатором, как всегда, была Саша.

— Наташ, я не знаю! Посмотри на зеркале! Мне нормально с хвостиками?... Наташ!

— Да, подожди ты, анаконда, со своими хвостиками... Тени где?!

На одной из кроватей сидела красивая спокойная девушка, читая книгу. Она подняла голову, отвлекаясь от текста, окинула оценивающим взглядом девчонок, и улыбнулась:

— Наташ, вон твои тени, на Катиной подушке. А тебе, Саша, с забраными волосами лучше. Тебе идут высокие причёски. Сделай пучок с локонами, как на зачёт по динамике...

— Думаешь? Как-то банально...

— Зато, красиво. Катя, иди сюда, я тебя застегну. Не мучайся.

— Спасибо, Валечка. Эти дурацкие молнии на спине придумали идиоты!

— Нет, Катенька, их придумали эстеты...

— Одно другому не мешает! Сашка! Это мои балетки!

— Я тапочки постирала, что тебе, жалко, что ли?!

— Девочки, а вдруг у меня опять голова заболит? Саша, я так волнуюсь...

— Кать, не ной, не заболит, — отмахнулась подруга.

Валя сочувственно положила руку на плечо расстроенной студентки:

— Кать, там на зеркале, у меня в косметичке таблетки есть. Возьми с собой. Заболит — выпьешь.

— Спасибо...

Саша глянула на девчонок:

— Валь, а давай тебя накрасим?

— Зачем?

— Для красоты, конечно!

— Я и так красивая. И потом, мне-то скоро спать ложиться, смывать всё это... Нет уж, давайте, девочки, в другой раз.

— И почему ты с нами никуда не ходишь?

— Потому что я от вас устаю. Для меня — истинное наслаждение — дождаться, когда вы, наконец, свалите, и я останусь здесь совсем одна, с книжкой, чаем и шоколадкой.

Помолчали, занимаясь своими делами. Саша не выдержала первой:

— Знаешь, Валь, ты, конечно, извини, но ты — не самая умная в нашей группе. Так что, во-первых, не зазнавайся, а во-вторых, не ной потом, что упустила юность, сидя в четырёх стенах.

— Я — не самая умная даже в этой комнате, Саша, так что, без обид. И я не зазнаюсь, а отдыхаю.

— Но ты же бежишь от реальности в мир фантазии! — поддержала подругу Катя, — замуж за книжки свои пойдёшь?

— Нет, замуж я пойду за писателя. Чтобы всегда было, что почитать новенького.

— Нельзя всю жизнь прятаться!

— Девочки, правда, я очень ценю вашу заботу. Но мне реальности хватает по уши. И вы, мои хорошие, со мной, с утра до вечера, и с вечера до утра, и общественная нагрузка, и репетиторство, и учёба... Дайте мне просто расслабиться в тени пьяных деревьев среди пауков, размером с блюдце...

— Ты там чё читаешь-то?

— Девочки, отстаньте от неё, у неё свои гуси, по ходу...

— Да, Наташ, ты права. Саш, пойдём? Мы готовы.

— Да, сейчас. Мы, конечно, Валя, отстанем. Но ты ведёшь себя с нами так, словно ты — многодетная мать, а мы — твои дети. Не думай, что мы этого не замечаем. Вся твоя напускная важность — мыльный пузырь. Ты такая же, как мы. Не надо выделываться.

— Да, Саша, я — такая же, как вы: студентка, староста, хорошистка. До отличницы, увы, не дотягиваю. Так что, до тебя мне ещё далеко. А в остальном — две руки, две ноги, ПМС и задорные глаза. Всё то же самое.

— Иронизируешь? Ну-ну...

За девушками закрылась дверь, и Валя с удовольствием вытянулась на постели в тишине. Она улыбнулась своим мыслям, потянулась, повернулась на бок, и, распечатав шоколадку, открыла книжку на закладке.

В коридоре девочки ещё обсуждали соседку:

— Дев, а, может, она мужика приводит, пока нас нет?

— Точно! Вот и остаётся всё время! Сто процентов, втрескалась в кого-то!

— Да нет, не видно, чтобы кто-то приходил в наше отсутствие...
 
— Значит, сама бегает. Тут идти-то — на этаж подняться.

— Как думаете, к кому?

— К Суханову.

— С чего это?

— А я её с ним видела в корпусе, когда к декану ходила.

— И чё они делали?!

— Стояли просто...

— Нууу... Так не интересно.

— А вот посмотрим, придёт ли сегодня Суханов на "экватор". Если его не будет, значит, они точно мутят!

3.

Все знали, чему посвящена планёрка. Начальник, Карим Саныч, был заранее не в духе, хоть и натянул на лицо торжественное выражение.

Пробежавшись по текущим вопросам, он поднялся, опираясь руками на стол и начал:

— Так же, коллеги, я хочу поднять вопрос, наверное, главный на повестке дня, о назначении мастера производства. Должность эта у нас, сами знаете, почётная: прошлый мастер получил повышение и теперь назначен начальником отдела логистики и склада. Так что, данное место — серьёзная ступень в карьерной лестнице. Однако, прошу не забывать, что должность эта очень ответственная, руководящая, требующая чёткой организации, дисциплины и обширных знаний о нашем производстве. Итак, прошу вас, коллеги, выдвигать кандидатов.

— Дык, чё, Фролова надо, чё... — раздался голос с галёрки.

— Фролов!... Больше некого!... У нас, из ответственных — один Фролов! — поддержал его нестройный хор.

Фролов сидел спокойно, сложив тяжёлые руки на коленях, по сторонам не смотрел, эмоций не выражал.

— Ну, что ж. Фролов. Андрей Степаныч. Я прошу тебя встать и ответить: готов ли ты занять столь ответственный и почётный пост?

Но Фролов сидел. В кабинете повисла тишина. Начальник начал выражать нетерпение:

— Андрей Степанович, Вы меня слышите? Давайте поговорим.

Мужчина тяжело вздохнул и поднял голову.

— Карим Александрович, мы полгода назад всё это уже проходили. Зачем снова?
 
— Ну, Андрей Степаныч, полгода прошло, пора бы Вам и разума набраться за это время... Что там было — неважно, мы про сейчас говорим. Вот, Вас выбирают единогласно. Да... Второй раз, как Вы сами заметили... Что скажете?

— Скажу, что Матвей Сергеевич больше подходит на эту должность: он и моложе, и образование у него управленческое, и с коллективом ладит. А что работает не так давно, так это — не показатель. Нет у нас в производстве ничего такого, чего бы Матвей не знал. Я предлагаю его кандидатуру.

— Хорошо, Матвея тоже обсудим, когда придёт время. А сейчас ты за себя скажи. Нам всем очень интересно: что же на этот раз?

— А всё то же, Карим Саныч, без изменений. Повторюсь: я люблю производственный процесс, мне нравится стоять у станка, и только в этой деятельности я вижу себя на данном предприятии. И добавлю: мне в прошлый раз клятвенно обещали в отделе кадров, уволить одним днём, если что-то пойдёт не так. На этом условии я и остался. А потому прошу учесть в дальнейшей дискуссии, что я намерен уйти совсем, если место моей работы изменится на кабинет с бумажками.

Начальник побагровел. Было видно, что он с трудом сдерживает эмоции. Его удивлял и раздражал этот упрямый мужик: его ум, память и железная воля могли наладить работу на любом участке, справиться с производственной задачей любой сложности, но он отчаянно цеплялся за грязные железяки, с упоением отрабатывая среднюю заводскую зарплату... А мог бы уже через год-два выйти в начальники, оставив после себя того самого Матвея, и иметь служебный автомобиль! А с ним и он, Карим, ушёл бы в контору повыше и подальше, оставив этого засранца себе заменой. Но ведь нет! Матвея он предлагает... А Матвея ещё надо обучить! Ему ещё надо года выработать, чтобы потом занять место Карима. И сколько же ещё ждать из-за этого станочного болвана?!

— Да, Андрей Степаныч, ты прав: мы всё это уже когда-то слышали. Однако, время идёт и люди меняются. Должны же и тебя когда-то коснуться благие перемены... А мы им поможем. И потому назначим тебя на должность мастера производства. Ура, товарищи!

Мужики засмеялись, закричали "ура!", захлопали в ладоши. Фролов, наконец-то, поднялся в полный рост.

— Я против, — уверенно и спокойно сказал он.

— От карьеры никто не отказывается! — выкрикнул ему в лицо начальник, пользуясь общим гоготом и шумом, — начальник здесь — я! И я решаю — расти тебе в карьере или под станком подохнуть! Хватит жеманиться, как девица на выданье — иди и пиши заявление на перевод!

Шум стих, и последнюю фразу слышали все. На Фролова смотрели с интересом и уважением, а вот на Карима — с пренебрежением и насмешкой.

Карим чувствовал общее настроение и бесился: если бы Фролов был покладистее, то у коллектива не было бы повода насмешничать. Из-за таких упрямцев начальник терял авторитет, стопорился в карьере и вообще имел кучу проблем.

Пауза затянулась. Люди ждали. Карим ощущал бессилие и злобу.

— Ты меня понял?! — отчаянно рявкнул он, наступая на станочника.

— Понял, — спокойно кивнул тот.

— Что ты понял?! — не веря своим ушам, приосанясь, наседал начальник.

— Что я иду к секретарю, писать заявление...

— Вот и иди, а то выдумал... Его избирают, а он нос воротит! Иди! И с певого числа приступаешь к новой должности!

Сотрудник повернулся и, ни на кого не глядя, вышел прочь.

Планёрку скомканно завершили, все разошлись по своим местам, но начальник чувствовал подвох. Он не верил, что Фролов может так нагло его ослушаться, тем более, не верил, что тот может уволиться и уйти. И жена его загрызёт: столько лет — простым работягой. И пенсию заводскую теряет. Выработку. Профсоюз. Да быть не может!...

Но тревога росла, Карим нервничал, не находя себе места. Наконец, он позвонил кому-то по внутреннему телефону и сообщил, что пошёл обедать пораньше. Выйдя в коридор, он запер кабинет на ключ, и пошёл в заводскую столовую. Отдел кадров, как и проходная завода, остались в другой стороне.

Фролов написал заявление и протянул листок рыжей, маленькой сотуднице, с большими зелёными, распахнутыми глазами.

— Андрей Степаныч, нам Вас будет не хватать, — она говорила грустно, но её юное лицо дышало радостью и выражало лишь некоторое сопереживание.

— Мне вас всех тоже... Точно подпишут?

— Точно. Мы же договорились. Не понимаю, и почему не отстать от человека, если он любит свою работу? Ну стоит мужик за станком, пусть стоит, чего надо-то?!

— Не знаю, милая. Видно, не так стою.

— Да Вы не расстраивайтесь. Такой специалист — золотые руки — без работы точно не останется.

Фролов взглянул в зелёные, сказочно ведьмины, глаза и улыбнулся:

— Спасибо, Наташенька. Я знаю, я уже даже знаю, куда пойду работать. Мне ведь всё равно, какой станок... А там, куда я пойду теперь, много индивидуальной работы, сложной, интересной. Так что, я даже рад.

— Заходите к нам на чай. Звоните с проходной, я Вам пропуск разовый выпишу, хоть расскажете, как дела у Вас.

— Хорошо, Наташа. Я приду месяца через два, три. Когда всё устаканится.

— Ну смотрите, я ведь ждать буду. Обманете — приснюсь и наругаю.

— Снись. Тогда точно прибегу.

Они смеялись, и в кабинете было как будто, и светлее, и радостнее. И радость эту Фролов уносил с собой, на новое место работы, оставляя мрачный цех властолюбивому Кариму.

***
Насмешки кончатся, слухи забудутся, начальники выйдут на пенсию, дети пойдут в школу, повзрослеют, пойдут работать, и снова начальники будут выходить на пенсию, а слухи и насмешки будут таять в прошлом...

Одно вечно: радость от созерцания песка, чтения книжки, взаимопонимания, улыбок, искренности, любимой работы, интересной деятельности.

Радость, которую ищут все, но не каждый находит. Радость, которая приводит в равновесие, от ощущения которой не хочется драться и доказывать дураку, что он дурак.

Радость, у которой нет пола и возраста, которая всегда доступна лишь совсем маленьким детям, и атнипод которой — зависть и страх.       *