Подземная стражница

Нужно вписать в чью-то тетрадь, кровью, как в метрополитене. Выхода нет.
Группа «Сплин»

Танцуй под дождём в переходах подземных станций.
Группа «Технология»

Талантливые дети надежды подают, а потом всю жизнь должны успешный успех.
Авторское

Говорить Алле, что тёткой быть плохо - то же самое, что говорить китайцу, что плохо быть китайцем. Бывает детская внешность, бэби-фейс, Алла воплощала её противоположность. С раннеподросткового возраста Аллу можно было принять за собственную маму. Раскосые глаза, как у Людмилы Гурченко или Лады Дэнс, в противоположность по-детски распахнутым, тяжёлый взгляд, грубые черты лица. На место Греты Тунберг точно бы не взяли. И голос грубый лет с десяти, по телефону принимали за женщину в годах или мужчину.

Одно из первых воспоминаний – выставка роботов. Алла не запомнила, где и почему там оказалась. Какая-то женщина почему-то смотрела в окно. Вдруг она повернулась, присела на корточки и совсем другим голосом сказала:
- Лёбити. Дя. Лёбити.
- Можно со мной нормально разговаривать?
Сама она начала говорить рано и правильно, да и вокруг не видела сюсюкающих.

Алла росла вундеркиндом. Причём настоящим, без мистификаций. Её стихам не удивлялись так, как удивлялись стихам Ники Турбиной. Наоборот, они совпадали с речью Аллы и не казались чужими. Манера чтения не по возрасту, но для себя вполне естественная, не заученная. Если Ника поражала контрастом детского и взрослого, то Алла выглядела очень гармонично. Просто как будто ей больше лет. И своего Евтушенко родители не искали, хотели, чтобы всё было в срок, ограничиваясь академическими успехами и чтениями. Но радость была. И гордость.

Вундеркинды среди нас. Не все они учатся в спецшколах. Мученики кружков – вундеркинды? Вряд ли. Вундеркинды любят своё дело. Они не похожи на этих «всесторонне развитых» с потухшими глазами, уже в свои семь – двенадцать лет уставших от жизни. Вундеркинды не могут любить всё. Что-то им будет интересно, что-то – нет. А главное – они существуют не для родительских понтов. Не для плоского и скучного успешного успеха, который никто и не вспомнит. Не для того, чтобы перестать любить самого человека и делать из него золотую рыбку.

Ставку на стихи Аллы делать не стали. Школа обязательно, знания по всем предметам нужны, чтобы потом заниматься чем угодно. Никаких хоть троек, хоть пятёрок за красивые глаза! Нельзя лишать знаний и делать безграмотной. А то что будет, когда стихи кончатся? Именно «когда». Этот дар очень хрупкий. Или быть звездой изо всех сил, напоминать о себе, кричать на каждом углу, браться за второсортные проекты, как невостребованный выпускник театрального? Ещё одна спившаяся звёздочка в понимающей компании никому не нужна. Стихи не должны быть колеёй. Это может быть временной вспышкой, увлечением, а ехать на детском всю жизнь не получится.

Алла в пять лет объяснила соседке, почему Земля не плоская. Как? «Да если бы была плоскость, было бы легко видно соседний посёлок. Там дома большие, в точку бы не сжались за пять километров. Расходясь в поле, друг для друга как бы ныряют. Если бы солнце приходило и уходило, оно бы становило большим и маленьким, а оно одинаковое. Бытовой верх и низ – это дальше и ближе от центра Земли. В Анапе звёзды другие и в других местах. Антарктида – льдистый материк. Щит высокий, но не стена. Никто не упадёт. А если бы Земля не вращалась вокруг своей оси, Солнце бы медленно-медленно шло с запада на восток, и сутки были бы как год».

Алла посещала слёты детей-вундеркиндов, а потом добавилась в соцсетях. За некоторых там были родители. Лиза тоже отличница и поэтесса, только вот манера чтения у неё обратная: с упором на детскость. Намеренное коверканье слов, которое Алла не просто не любила, а справедливо считала неподходящим наиболее именно к такому виду стихов. У Лизы были стихи для детей, но вроде как от взрослого автора. Да тут надо быть образцом произношения, чтобы дети тянулись! А ей родители выбрали умиление взрослых. Да, если бы Алла так читала, все попадали бы от смеха. Впервые Алла увидела её на ноябрьском субботнем литературном вечере, когда на машине в темноте приплыли в дом культуры. Первое выступление. Удивительно тоненькое телосложение, огромные глаза, как в мультиках, и голос настолько высокий, что удивляла способность разговаривать при такой высокой тональности.

Душой компании в классе не была, а кто и прямо её не любил. А кому понравится образец, которым тычут в нос родители и учителя? Зато их не ругают за четвёрки и не заставляют делать все-все домашние задания, невзирая на их объём и сложность. Язвительные комментарии, отсутствие приглашений на тусовки – этим в детстве приходится платить за звёздное детство. Королевой красоты никогда не выберут. Валентинку не дали, говорят, ей и так учителя подарят. Первая красавица класса уже классе в восьмом исчеркала ей тетрадь, сказала, что из-за неё после собрания телефон отобрали, опять её родителей всем в пример ставили.

Родители не хотели прыгать через классы, мол, тогда не будет детства, не гармоничное развитие, сверстники нужны. Однако мысли о сверстниках навевали лишь тоску. До средней школы это скучные игры в наряды, в которых Алла играла роль манекена, чтобы их порадовать, потом цветные волосы, кто что купил. Скука! Она понимала, что и крутые школы - это часто именно понты родителей. Ведь именно родители определяют туда, и нет никакого теста на идейность, чтобы понять, действительно человек увлечён, к примеру, математикой, или же пашет в том направлении, что потом забудет, как страшный сон. Не узнаешь это никак. Ребёнок, из которого лепят престижного - нудное и грустное зрелище. Не понятно, кто он вообще на самом деле и что останется, когда рухнут подпорки системы образования. Алла это понимала.

В школе Аллу чаще хвалили. По двум причинам. Во-первых, она была отличницей без контроля и репетиторов. Во-вторых, очень хорошо понимала учителей и помогала. Одноклассники называли агентом школы. А как ещё, если то, что говорили в школе взрослые, она воспринимала ровно так же, причём искренне, безо всякого желания выделиться? И ей было по-настоящему плевать, будут ли с ней дружить при отсутствии модной вещи или желания курить. Не заученные фразы от родителей, а настоящая уверенность, что школа – это как-то временно. Как, бывало, в средних классах снились прописи и умом понимала, что всё это давно пройдено.

Зачем дружить с теми, кто требует что-то ну явно ненужное? Алла не спешила ставить крест на ровеснике-подростке из-за его сигарет или банки пива, но общение строго до предела. Даже ставила в пример маргиналов из соседнего дома, которые после отказа выпить не спорили ни разу. Нет – значит, нет, и тема больше не поднималась. Хотя в возраст Аллы не поверили, заселились, когда она в восьмой класс перешла. Нет, если в дружбе шмотки – главное, то это как-то скучно. Если за отказ курить отказываются дружить, ничего не вышло бы всё равно. Алла не знала ни одного примера настоящей дружбы, ну, кроме классической плохой компании, сложившейся на таком.

У 99,99% сразу же возникнет вопрос: требовали пятёрок или нет? Этот вопрос, увы, напрашивается каждый раз, потому что такое сплошь и рядом. А здесь не было полной ясности. Синдром отличника крепится не к каждому, для него всё-таки нужна основа. Хотя его эпизоды похожи как две капли воды, разница в том, насколько человек в заданных условиях его приобретёт. У Аллы была амбициозная мама. А ещё несколько тревожная. Поэтому пятёрки в дневнике – залог спокойствия, ругать за четвёрки – тянуть к успеху. Но полноценно заморочиться ребёнком-проектом не было ни желания, ни сил. Зачем, если детская карьера такая хрупкая? Продашь квартиру – а потом придётся уходить из первых рядов, если вообще до них получится дойти. Поэтому некрасивых скандалов не было. Да и Алла не хотела быть классической хорошей девочкой и пытаться всем понравиться.

На родительском собрании в начальной школе однажды сказали:
- Ваша дочь отказывается от конкуренции. Понимаю, у вас ещё советское воспитание, но…
- Алла участвует в конкурсах и олимпиадах, и весёлые старты тоже…
- Её там интересуют лишь баллы и средний балл у всех. Но больше соревнуется с собой, как будто везде одна.
- Ну, правильно, у всех может быть уровень плинтуса, зачем почивать на лаврах? Более того, в погоне за превосходством можно пойти на понижение. А весёлые старты, чтобы веселиться, а не секунды мерить.
- Просто, понимаете, такое воспитание прекрасно подходит для тех, кто отстаёт в развитии, плохо учится, инвалид. Вот там губительно сравнение, человек просто отчается и не будет делать вообще ничего, поэтому как раз нужно сравнивать только с собой и требовать абсолютного результата. Но ваша дочь способная! Ей-то как раз нужно сравнивать, тянуться и добиваться! Без амбиций она будет просто ходить на работу и сидеть на какой-нибудь старушечьей должности до пенсии.

Анна Ивановна была сильно младше, Алла не годилась ей в дочери.
- Алла в вышибалах только кидает, поэтому на физкультуре только одного выбирают. А он не хочет, спорит, злится. Ещё она поливает цветы и вытирает доску. Не смейтесь! Да, это вроде хорошо, удобно, но...
- Наша дочь не тряпка!
- Да, не тряпка. Там, где считает, что права, превращается в настоящего диктатора. Когда на олимпиаду ездили, так заставила пятиклассника пристегнуться, что я аж вздрогнула. Она признаёт правила, но как бы отдельно от людей. Понятие «враг» у неё есть. Понятия «конкурент» нет.
- Мы ставили ей в пример, хоть и нельзя, и сами в детстве злились. Обижается точно так же. Безо всякого желания догнать и перегнать. Ей плевать, чего там достиг её ровесник, она начинает сразу говорить, что она другой человек, а сравнивают тогда, когда не любят. И что ей не нужна чужая судьба, у неё всё равно другие способности...
- Сравнение редко подстёгивает. И действительно полно случаев, когда никаких «спасибо» за такое даже в зрелые годы. Да, не превратится человек в сына или дочь маминой подруги.

Одно из самых тягостных воспоминаний детства - карты. Не те, которые Алла любила рассматривать - политическая, физическая география, карта России в дневнике, часовые пояса, климат, освещённость. А те, что губят. Дело в том, что у неё дома такое любили. И основной приступ любви был в её двенадцать лет. Лето, каникулы, отпуска. На пляже, дома в жару, в плохую погоду - везде и всюду Аллу старались приобщить. И сразу всё вокруг как-то блёкло, люди вокруг терялись, солнце светило будто бы для других. И время бежало как-то очень быстро. С утра до вечера. С перерывами на еду. Другие перерывы - на купание, на готовку запоминались почему-то по-другому.

Говорили, что развивает мозги. А на деле было непонятно: как выпадение того или иного расклада может сделать умнее? Всё время кто-то побеждает. И что? Что нового в картах? Сразу вспоминается криминальная среда, хотя в семье никто не сидел и даже не увлекается блатной романтикой. Алла вспомнила, как во втором классе сильно проболела и пропустила все зимние каникулы. А здесь абсолютно здоровая как-то ослабела. От азарта стало тошно. Хотелось вернуть время назад, к последним майским дням, хотя был уже август. К счастью, любовь к картам прошла так же внезапно, как и началась: школа, новое на работе, не до того, в общем. Но всё равно тот период иногда снился, тот летний мрак, которого не было даже во время смога 2010 года.

А осенью, видимо, для того, чтобы окончательно отвергнуть эту муть, стала читать давно найденную в шкафу книгу, в которой по числам рассчитывалась судьба человека. Звёзды там, цвета, камни. Любимый цвет - серый. А что, если его совсем не любишь? Конкуренция, синдром отличника. Да, отличница, но без синдрома. Это вообще о ком-то другом. Что? Совсем маленький срок жизни? Ну, тогда на учёбу можно забить. Перекантоваться как-нибудь до предсказанных двадцати лет, как-нибудь объясняя окружающим. Замуж не выходить ни в коем случае. Как хорошо, когда в это всё не веришь! А ведь кто-то будет считать это своим, отчается, будет всё время плакать и ожидать ужасного конца. Тираж-то какой огромный! И книга такая не одна, ещё много людей прочитают. Именно от этого стало не по себе.

Алла родилась почти в полночь, в последний день одного знака зодиака. Она позже прочитает, что с тех времён ось сместилась, поэтому земля проходит данные созвездия в другое время. Поэтому решила посмотреть на следующий. Что ж, он обещал полную противоположность. Жить сто пятьдесят лет. То есть что, семьдесят пять лет - это не вполне себе жизнь, а лишь половина, середина, впереди столько же? Столько же лет быть как бабушка, которая сейчас жалуется на здоровье? Любимый цвет - белый, надо его держаться. У Аллы не было любимого цвета, не было, и всё. Монохром - это что-то скучное. Предсказания сбудутся не больше, чем обычная вероятность, а вот скучно будет точно. «Избегайте всеми силами нахождения под землёй, оно сразу сделает жизнь хуже». В шахтёры вроде не собиралась.

Глупость, короче, ещё и противная. Разорвала и сожгла. Планеты - гигантские шары далеко от Земли, при чём тут судьбы людей? Как Плутон влияет на здоровье? И как можно выбирать числа? Вроде бред, но опасный, как параноидальная шизофрения. «Если захотеть увидеть судьбу, то увидите» - то есть, не решать ничего в жизни, а измазать зеркало воском?

В переходном возрасте, которого по сути не было, была одна проблема: всё сильнее хочется быть взрослой, а пока не берут. Ни в компанию взрослых соседок, ни к маминым подругам. А то, что хотелось обсудить, с ровесниками не получалось. Кроме книг любила женские форумы. Там, кстати, никто не знает, что ты из какого-то класса. Никто не ткнёт носом в четвёрку по математике, и достижения имеют самостоятельную ценность, а не в сравнении с нарисованным будущим. Конечно, только не там, где все хвастаются.

Вербовщики, простите, иностранные агенты, ой, снова как-то неполиткорректно, специалисты по развитию молодёжи решили остаться с Аллой наедине. Сексуального насилия не было, было психологическое. Восьмой класс, в этом возрасте пятёрки и победы на олимпиадах уже не родительская заслуга. Поэтому не пришли раньше, чтобы не тратить время на какую-нибудь мамину радость, которую никуда не отпустят. Приглашали за границу. Начали льстить. Что среда вокруг низкая, не по уровню, тройки и четвёрки с минусом – результат их заурядного мышления. Уравниловка, настройка на серость. Родители тоже могут не понимать.

И, как в рекламе средства от простуды, фон сразу меняется на цветной: «Но мы поможем полноценно раскрыться! Развить каждый талант, реализоваться, стать уважаемым человеком. Есть программа помощи одарённым подросткам. Языковой лагерь в Манчестере. Проживание три месяца, полное погружение в язык. Июнь – август. Но это не всё! Преподавание на английском для поступления в лучшие учебные заведения. Подготовка начинается как раз после восьмого. После девятого класса в Великобританию – реально! Не только академическая подготовка, но и психологическая адаптация, чтобы легко жилось в западной стране».

Алла смотрела на всё это со скепсисом сорокалетней женщины. Так, льготные условия, стоимость лагеря всего три средних зарплаты, но на месте её родителей даже взяли бы кредит, отобьётся потом, когда перевезёт косных родителей в дом за границей и откроет глаза на новую жизнь. И тогда счастливые старики будут носить дизайнерскую одежду, ходить на дискотеки и вспоминать этот день как самый счастливый. Старая, старая сказка. Даже не из девяностых с их синдромом Russian girls, а задолго до того. Байки о философских пароходах и дефиците.

«Всего лишь три месяца». Всего лишь первая доза. За эти три месяца так обработают, что захочется ещё, школьники будут тосковать, просить, родители подумают, что на правильном пути; первый-то раз согласились, значит, хоть немного симпатизировали. Теперь, даже если не верили, начнут верить в заграницу как в успешный успех, или же смиряться, что сыну или дочери так лучше. Так, в разговоре поиграли на подростковых противоречиях. Сделали вид, что понимают. За три месяца школьник не поедет к родственникам, не будет путешествовать по России. Если и поедет, то за границу, язык совершенствовать. Он будет гордым, считать себя лучше родных.

В чужой стране станешь сильно зависим от кураторов. Будешь жить так, как они скажут. Чужой язык, чужое мышление. Сомневаешься, что там лучше? Сам виноват. Не понимаешь своего счастья, даже если тебе плохо. Вернёшься – «не справился». Это отъезд туда подают как свободный выбор, обратно – уже не выбор, а отступление. Так, стоп. Значит, твоя Родина уже враг? Это скрывают, чтобы побольше людей охватить. Одним зайдёт про свободный выбор и успешность, другим – о правах человека и политике. Тем более что давать это не обязательно. Квартиры проданы, контракты подписаны, что ещё надо?

Алла устроила настоящую разборку с учителями. Почему вообще пропагандируют эмиграцию? Флагштоки, значит, ставят, а таких вот пускают без проблем и без надписи «Минобр предупреждает». Прямо такие слащавые, как из секты или с картинки современного учебника иностранного. Аж тошно. Родителям надо терять детей? России надо терять будущих специалистов? Привлечь их не смогли, но был очень жёсткий разговор с обещанием, что больше в школу не придут. Родителям ничего не сказала, а то потом будут при случае тыкать этим шансом.

Алла думала стать врачом. Знакомые говорили: «Вот, будешь огромные деньги зарабатывать. Немного попрактикуешься, пойдёшь в частную клинику». Она не хотела в частную. Читала же, как люди продавали квартиру за лечение. Легко, конечно, наживаться на чужом горе. Человек умирает, мучается, а ты ему: «Миллион долларов». Нет. И плевать, что амбициозным вокруг тебя хочется денег. Но потом мечта поменялась. После школы безо всяких репетиторов сдала ЕГЭ и поступила на заочное отделение.

Как её отговаривали, когда выходила замуж! Ну, знаете, как это делают. Набрать в Интернете – все статьи не прочитать, слишком их много. Аргументы повторяются, каждый раз претендуя на оригинальность. Тут Алла впервые сильно пожалела о том, что она отличница. Если уж абсолютно любую можно уговорить, то отметки в дневнике – страшная особенность. Аллу даже назвали предательницей несколько раз. «Залетишь - загубишь будущее». «Дети – это прекрасно, но после тридцати, когда всё достигнуто». «Ты не понимаешь, чего хочешь, ты хочешь вырваться из образа хорошей девочки, а потом пожалеешь». «Не нагуляешься сейчас – потом будешь жалеть, жизнь одна». Да-да, когда-то ей говорили, что в шестнадцать лет начнёт краситься. Нет. Здесь уместно сказать, что люди не меняются.

Но побыть замужней Алле удалось только несколько часов. Как сын Цоя, вечером ехать в гости отказалась и рано легла спать. Разбудил только звонок. Страшная авария. Не по своей вине. Началась с непристёгнутого ремня. Потом игра в телефоне. Тот водитель выжил и сразу признал вину. Алла приняла судьбу. И старалась не особо показывать эмоции, тем более что на лице её не было заметно ни грусть, ни радость. Зачем? Сентиментальное общество считает, что надо свою жизнь прекратить чуть ли не физически в детском протесте против смерти. Поэтому если так не думаешь, скажут, что либо совсем дура, либо совсем злая. Сентиментальные люди жестокие.

Мама Виолетты, не поступившей в вуз одноклассницы Аллы, трагичным тоном сообщила:
- У Аллы муж погиб.
- Наконец-то!
- Что ты сказала?! Ну-ка повтори! Как тебе не стыдно такое говорить! Это смерть человека, и в таком возрасте это трудно пережить. А в тебе зависть. Избавляйся. Сделаю вид, что этого не слышала.
- Мне, думаешь, нужна чужая жизнь? Это тебе надо смотреть по сторонам и искать, чего ещё в других захотеть для меня. Я не хочу за всеми тянуться, не хочу! Они-то разные, а в меня одну ты всё пихаешь! Я бросила танцы, потому их не люблю, не все их любят, как Таня! И в науку, как Миша, я не пойду, не моё это.
- Я тебе просто рассказываю, подсказываю варианты, какие другие молодцы.
- Ты меня просто не любишь. Тебе всё чужого хочется. Ты не знаешь этих людей. Может, они тебе бы не понравились вовсе. Тебе нравится человек, который ест руками курицу и не гладит бельё?
- О, нет!
- Это Аллочка, любимица твоя!

Алла, кстати, вовсе не обиделась на Виолетту. Сама устала от постоянных «а вот Катя поехала по обмену в Германию». И очевидно, что вершины у этих сравнений нет. И те, кого ставят в пример, слышат ровно то же самое, в том числе и про тех, кому их ставят. Тщеславные и завистливые родители, выставляя детей в пример другим, мучают этой звёздностью. Стоять на витрине, держать марку, заниматься тем, что ненавидишь, чтобы вызывать чужую зависть. Или даже любишь. Но зачем плодить копии? Даже цвет глаз, оказывается, можно ставить в пример. Как? «У Аллы глаза серьёзные, карие, такие только у взрослеющих. А голубые - детские, бесцветные». «Карие глаза - массовый цвет. Вот у Виолетты – редкость». Кольцевая линия замыкается, после Краснопресненской идёт снова Белорусская.

Психолог Аллу просто не поняла. А как поймёт двадцатипятилетний ребёнок восемнадцатилетнюю женщину? Ребёнок, бывший в отдельном детском мире и живущий в отдельном от взрослых молодёжном. Какая-такая смерть мужа? Рано же ещё. Это аномалия, патология, слишком раннее развитие, не пройден полноценно старший период детства до тридцати лет. Это не шутка, даже формулировки не утрированные. Поэтому шок, отношение как к родившей в двенадцать лет. Мол, чего ещё ждать, если всё - аномалия? Она никого в своей жизни ещё не теряла, только читала об этом. Обратилась к родителям, чтобы устроили назад в будущее, точнее, вперёд в прошлое. Юность, как будто ничего не было.

Если человек в детстве никого не терял, то он многое потерял. Вот такой вроде парадокс, а ведь так. Очень важный урок, а его сейчас очень легко прогулять: берегут нежную психику, да и родственников, близких друзей всё меньше. Как узнать, что умер виртуальный друг? Не заходит в сеть? А может, обиделся? Обиды сейчас стали другими. Тот, кого знаешь, умер. Останавливаешься сразу на мгновение. И дальше мысли сразу меняются. Отменяешь все-все планы с этим человеком. И думаешь, как жить дальше. И да, если в детстве не видел человека мёртвым – потом придётся пройти этот урок с нуля. Алла это знает, а вот этот психолог – нет, не доводилось, жила пока ещё в мире Маклаудов. Кто это не пережил, просто не поймёт пережившего, и сравнения будут бесполезны. Это как понять плавание, ни разу не зайдя в воду.

А тут ещё сократили студенческие группы, заочные места выделили на других, у Аллы права не было, потеряла семью – больше не семейная студентка. Мама сказала: «Раз уж так случилось, стоит пойти на дневное отделение. Ты сможешь всё совмещать. Зато учиться меньше на год». На самом же деле сама отучившаяся заочно хотела дочери именно студенческой жизни. Искренне думала, что если этого не будет в юности, то непременно захочется потом, когда не будет возможности. Как психологи говорят про детство, почему Аллу не отдали в школу в шесть лет, хотя она была к тому времени и физически очень развитая, и усидчивая.

Как прошёл институт? Эта часть жизни вообще мало достойна внимания. Разве что была старостой группы и помогала другим, чтобы не отчисляли. Общеобразовательные предметы, очень скучные молодёжные мероприятия. Кого-то заставили родители, кто-то не хочет в армию. Пыталась общаться с ровесниками. Вроде как надо, чтобы их хоть немного понимать. Но всё было притянуто за уши, даже в соцсетях оставляли в подписчиках. Только в ковидное время было веселее, нашла себе много подруг в соцсетях и много читала.

Вуз кончился. Выпускной никто не устраивал. Магистратура? Точно нет! Но как об этом сказать некоторым? Алла же умничка, должна продолжать образование настолько, насколько оно вообще существует. А как иначе? Просто так, что ли, на неё вся школа молилась, чужие родители в пример ставили, а родственники отмечали её учебные праздники? И что? Хотели – и делали. И так упала без сил на финише этого марафона, а до финиша еле доползла. Ей больше не нравилось учиться. Учёба стала какой-то замкнутой самовоспроизводящейся системой, ничего не оставляющей после смерти человека.

Сентябрь был какой-то странный. Как до детского сада, до шести лет. Идти некуда. Зато первое сентября обозначила природа, выключив лето в полночь. Как на подводной лодке, на улицу не выйдешь, дождь от ветра почти горизонтальный. Холод октябрьский, небольшой просвет тринадцатого сентября, когда Алла так и не вышла на улицу – и снова мрак. Бабьего лета уже не будет, равноденствие уж прошло. А из-за стены дождя, низкого неба и тумана темнело ещё быстрее. Грязно-зелёные листья быстро желтели. Самое время для дела, а дело всё не находилось.

Стихов давно уже не было. Последнее выступление было в седьмом классе. Что ж, не обязана, не крепостная. Но как-то грустно. Грустно быть бывшей. Бывшая надежда семьи. Бывшая блестящая ученица в школе. Бывшая поэтесса. Идей нет, одни поделки, одну прочитала - сказали, что уровень просел, если не чужое вообще. Кругом одни люди из прошлого. Что им говорить? Скучные дежурные фразы, что всё нормально? Мама стыдится, скорее всего. Блестящее будущее оказалось пшиком. Алла больше не умная. Больше нет того окрыляющего, пьянящего чувства, какое было, когда шла на каникулы с одними пятёрками. Зачем были все эти пятёрки? Куда засунуть эрудицию, победы на олимпиадах? Лера из соседнего дома никого не слушала и вместо обязательного высшего образования отучилась в колледже три года, заочно и с практикой. Её родители уже не ругаются. У Аллы же всё только начинается. Только начинает мама злиться. Никогда ещё в жизни такого не было. Были двойки за домашнее задание, потерянные вещи, и то всё это редкость. А тут неустроенность.

Жизнь стала памятью о прошлом. Эх, была девочка, любила учиться, было здорово. Те прекрасные годы ушли в прошлое. Подарила радость - и, видимо, хватит. Всё, что людям даётся на всю жизнь, закончилось. А ещё шестьдесят лет жить! Осень уже сменилась зимой, снег всё засыпал, в том числе поклёванные воронами яблоки. Приближался новый год, конец отчётного периода. Итоги что-то не радуют. Раньше было лучше. Праздники какие-то незаслуженные. Но в это время можно не думать о грустном. Что-то хорошее же было. Может, в новом году что-то случится? Например, откроется, появится, кто-то уйдёт в декрет или на заслуженный отдых. Но в этом году праздник во дворе не устраивали. И даже освещение на улице погасили. Никогда ещё такого не было.

Снова учиться, чтобы что-то рассказывать о себе. Модные курсы, мама нашла, бесплатно до февраля. Продавать воздух. Спросила, какая польза от этой деятельности – в ответ получила грубый крик. Как будто что-то неприличное спросила. Законно – и ладно, а что живёшь непонятно зачем, шикуешь (а там предполагают богатство) – об этом думать не надо. Время, мол, другое. Алла выучила теорию, как собака, а деньгами рисковать не стала. Вначале было вроде весело, а потом всё больше Алла понимала, что это не её. Чуждые по духу люди, необходимость постоянно следить за ценами – им драйв, ей переживания.

Опять хорошая заграница. Мир открыт! Море возможностей! Надо как те крутые молодые ребята. Как Катя, которая маме заграницу подарила. Как Вика, которая тоже «уже смоталась» и слушает молодёжную музыку в шестьдесят лет, и вообще выглядит на тридцать. А сейчас вообще не жизнь. Никакого праздника, сначала закрыли, потом шарик не дали, пардон, свободу самовыражения. Алла не любила все эти разговоры. Не станет она другой нацией никогда! Ей надоели все эти шутки-прибаутки про плохую Россию. Кто-то накосячил – «это Россия, детка». За это хотелось прямо дать по шее.

Свидания были бесполезные. Нет, если ставить цели провести время, побродить и поесть, то нормально. А если устраивать жизнь, то всё стоит на месте, как и собеседования. Время идёт. Алла знала много грустных историй, когда люди погибали и никого после себя не оставляли. Единственный ребёнок, у родителей теперь никого. Алла вытаскивала себя за уши на свидания и устала разочаровываться. Замуж надо, а просто гуляют с девчонками, с подружками!

Не удача, не тем более Фортуна (Алла не любила это слово), а невероятная радость. Завтра приходить на первый день! По специальности. Наконец-то вырвалась из анекдотов про юриста и бариста. Всё-таки хорошо учили в институте, всё знакомое, понятное. Как ещё один курсовой проект. Теперь при деле, на своём месте. Какое счастье! Мама гордится. Что, больше не надо учиться, только трудовой процесс? Первая неделя казалась очень длинной. Корпоративы с пьянками, похоже, остались в нулевых и начале десятых, сейчас во всё большем количестве компаний такое немыслимо.

Страшная новость. Ликвидация ставки. Должности больше нет. Первая мысль: как сказать об этом? Снова весь мир ставит оценку. Не поймут и не простят. Мир жесток. Немножко пожалеют – и всё. Это право на школу соблюдают неукоснительно, учатся все, и тяжёлые инвалиды, и в самых отдалённых уголках. А с правом на труд есть его величество рынок. Алла всегда ненавидела капитализм. Если у всех главенствует материальный интерес, то что будет там, где этого самого материального не будет хватать?

По просьбам отличников мир закрылся. Алла больше не слышала, что мир открыт. Русских на Западе совсем-совсем перестали любить, и отрицать это совсем уж странно. Отрицатели очень любят говорить, что новое время, новый мир, глобализация. Но их новое время – какая-то смесь нулевых годов с тщеславными соцсетями. Даже фразы похожи, только сленг разный. У Виолетты окончательно накрылась магистратура в Германии. Её мама рвёт и мечет, понять не может, скоро ли это закончится. А что сама Виолетта?

Ходили всякие тревожные слухи. Что скоро будет всеобщая мобилизация, всё подорожает, мир изменится до неузнаваемости. Запретят Интернет, введут нормы потребления электричества. Снова заставят делать прививки. Новая эпидемия, новый масочный режим. Полностью закрытые границы. Аллу мама пугала изо всех сил, думая, что это подстегнёт. Не подстёгивало. Никогда. Сначала стало страшно выходить на улицу, и не гуляла три недели. По делам – и сразу домой. Всё пугало: хмурая заря, собачий лай и даже солнце. За каким углом нападут в светлом переулке?

А потом резко стало плевать. Алла начала уже ненавидеть оппозицию за эти надоевшие фантазии. То на постовых нападают, на тех, кто ловит пьяных хулиганов на вокзале, а если не поймает – будет антураж для фоточек в жанре «как в России плохо». У них уже рефлекс, как у собаки Павлова, на всё государственное. Грызть! Рвать! А скорее – облаивать. Школа, поликлиника – плохо, идти туда нельзя ни в коем случае. Такси всегда лучше метро, пробки – пробки благополучия. Нарочно такое не придумаешь.

Как там живут другие вундеры? А то что-то забросила эту группу со старших классов. Нет ли там классики жанра вроде «давили, давили, а лет в двенадцать – двадцать – нервный срыв»? В этой группе политика – не сообщать о смерти участников. Только если это педагоги или родители. Хочешь знать? Для этого есть личное общение. А здесь так сделано для того, чтобы не было мыслей о преждевременной смерти у тех, кто хочет напомнить о себе. Поэтому никаких мемориалов и красивых слов. Умер? Тебя будут реже вспоминать как неактивного. А то надоела уже романтизация ранней смерти людей искусства. Пусть живут долго.

Юля – бывшая юная певица. Голос пропал. Из хора сразу выбросили, из солисток. Увы, там не церемонились, был только психолог. А он не чудотворец. Идти домой не хотелось. Дома был скандал. А Юля любила железные дороги. Подолгу сидела на станции возле дома, делала там уроки, встречала интересные поезда. Потом все удивлялись, почему такая звёздная девочка пошла в путевые обходчики. А она так спасла свою жизнь, не стала ещё одним сломанным человеком, живущим прошлым. И сейчас вполне счастлива настоящим.

Беда у тех, кто не может найти этот другой интерес. Такое бывает, когда ребёнка затачивали на что-то одно, лишая всего остального. Ехать на вдохновении, отвергая ремесло – получается Ника Турбина. Ей не показали людей других профессий. Её не сажали за руль. Она не учила школьные предметы, как все, прошла мимо школы. Так бы хоть чем-нибудь увлеклась или на любви к стихам решила бы учить детей. Но её превратили в одни стихи. Другого опыта радости от завершённого дела не было. Только пить вино научили. Это сделано искусственно! Украли целый мир, возможности что-либо делать.

Мишу губит родительская жадность. Ну не денежный он человек. Алла прекрасно понимала, как это. Она сама не денежная у денежной мамы. Трудиться может, а вот таланта к финансовым операциям нет. Как и желания. Миша математик. Можно было бы назвать успешным, если бы в это слово не вкладывался исключительно денежный и статусный смысл. Трудился с удовольствием после учёбы, женился на такой же простой. Но родители хотели денег. То, что Миша любил, казалось им неправильным, хотели, чтобы он возлюбил дорогие удовольствия и встал на беговую дорожку успешного успеха. А он не хотел. Поэтому и считали его разочарованием.

Феликс вот смотался. Покорил Америку. Только счастья от этого – ноль целых, не больше десятых. Ночью снится, как гуляет в соседнем дворе с друзьями из класса, а соседка спрашивает, как дела. Пищит будильник, как в голливудском фильме – и за окном вывески на чужом языке. Выходной. Погулять? Люди вокруг чужие-чужие. Феликс уже узнал, чем френды отличаются от друзей. Не то общение. Им действительно не интересно, как у тебя дела. Упираешься в забор соседей, как в стену. А сон за тысячи километров. От которых отделяет мутный контракт, по которому даже выходных что-то мало. И родителям послать нечего, всё сильно впритык. Он что, не успешный человек? Мама вот посты строчит, своих младших подруг впутала. Феликс уже не раз просил перестать, пять лет уже. Бесполезно, коллективная ложь про успешный успех продолжается. Почему антидепрессанты не помогают?

А вот Света, старше Аллы на пять лет, счастлива. Тише едешь – дальше будешь. Выбрала хороший вуз, но заочное отделение. И училась очень спокойно. Вышла замуж и родила детей сразу, с первого курса. Её вообще воспитывали как отдельного человека, а не мамину радость. Чаще говорили ей, что она уже взрослая. Вот и решила не продолжать детство. А у тех, кто рано начал работать, практически нет проблемы, куда идти после диплома. Никаких заграниц. Родина лучшая. Вот и занимается любимым делом, талант развивает. Никому не должна кого-то обгонять, зашибать миллионы и выглядеть как топ-модель.

На форуме сообщения шли как из пулемёта: «Какую профессию выбрать моей дочери? Она сова. И на работе хочет красоваться. Ночных офисов не бывает. Ночью можно либо фрилансить, либо дежурить. Это либо дома за компьютером, либо где-нибудь в производственных помещениях. А ей хочется платьица менять, каблучки… Чей глаз радовать в своей комнате? Или убивать свою индивидуальность спецовкой? Там просто не поймут высокую моду. Посмеются над творениями модельеров. Вот и не знаю. Учиться всего ничего, шесть лет максимум, плюс одиннадцатый класс. За это время вряд ли появятся ночные офисы. Пытаюсь это объяснить - в ответ непонимание. А от гламура надо отучать».

Вот проблемы у людей! Алла сейчас была согласна на всё, кроме опасного и криминального. Но не везло неделю за неделей. В выходные было как-то морально легче. Все дома, все на улице – и в глаза так не бросается. Да и сменный график сейчас бывает куда чаще, чем в советское время. Проще затеряться. Никто так смотреть не будет. Тунеядка, деградантка… Мама обзывала по-другому. К какой группе себя причислить? Все вокруг чем-то заняты. И это не успешный успех, где все врут, а обычная нормальная жизнь. Не до неё всем. Семья, машина, дача – и это её ровесники! Уже опаздывает.

Мама снова мечтает: «Есть позиция на восемьдесят тысяч. Но там надо быть красивой. Научиться всему тому, что ты не любишь. Возможно, и в блондинку покраситься. Пойми, там не школа, не прокатит сказать: «Я не хочу краситься и колготки». Нет, там всё серьёзно, нужна именно девочка». Алла сразу представила себе неуставные отношения из анекдотов про начальника и секретаршу. Только в жизни ещё добавляются клиенты. Как актёрка из прошлого, балерина, которую после спектакля ждёт продолжение в виде утех света и полусвета, и это главная часть дохода. А ведь у этого босса есть жена, дети. Алла вспомнила Люду из «Немного не в себе». Нет, пусть там будет мальчик. Или старушка.

На склад нужен загранпаспорт. Вы серьёзно? А проверяющий документы и поднимающий шлагбаум неожиданно нашёлся другой, старый, с опытом? Очередь на медкнижку в магазин расписана на месяцы вперёд. Там неофициально и безокладно, там три месяца надо до договора. Руки опускались. Ещё отклики, ещё приглашения... Хочется чего-то знакомого, спрятаться в книгу, на прогулку, говорить о чём-то отвлечённом. Суетиться дома, ходить в гости, копаться в вещах. Делать уборку в квартире и даже в компьютере. Только бы не говорить о больном.

Алла окончательно отчаялась. Уверенность таяла с каждым днём. Это что, судьба такая? Как жить ещё много лет? Всё равно ничего не изменится, только мама будет стареть. Становилось не по себе. Что, всё, конец? А если бы знала об этом много лет назад? Как бы жила с этим знанием? Коммунизм сейчас, конечно, не строят, но все трудятся, что-то делают каждый день. Другие, но не ты. Ты живёшь в страшном подвешенном состоянии. У человека есть ведущая деятельность, и неудачи в ней особенно болезненны. А если её вообще нет и неизвестно, когда будет?

Уже апрель. Кричат птицы, отступают ночные морозы, стахановскими темпами тает снег. Гигантские лужи и ручьи – настоящие временные водоёмы. Загорать на лыжах? Вполне. Уходить в лес в пять часов и возвращаться в восемь? Тоже. Наст, льдистые кристаллы, воду видно. Апрель – самое-самое начало летнего сезона. Ощутимый разгон после поворота в марте. Только-только вечера стали светлыми, солнце чуть после полудня выдаёт почти комнатную температуру. Разрастание зелени, жара – всё это будет позже. А пока весна только подросла. Мама сказала: «В метро требуются работники. Пару месяцев будешь ездить, как в школу, там стипендия, а потом по сменам».

Что, появится смысл? И можно будет людям что-то говорить? Алла звонила и выясняла, глядя в окно, где возвратный снегопад сменялся устойчивой ясной погодой. Что нужно, зафиксировала. Тот вечер был звёздный. Не таял снег, как в песне, а подмораживало последний раз. К собеседованию распогодилось окончательно. «Улыбкой ясною природа сквозь сон встречает утро года; синея, блещут небеса. Еще прозрачные леса как будто пухом зеленеют». Алла помнит это по уроку в четвёртом классе, как раз в конце апреля, когда как раз был такой зелёный туман. Тогда на первом уроке сочинила очередное стихотворение и читала классу.

Алла готовилась морально. Медкомиссия сдана, теперь посадка группы в конце июня, в предыдущую не смогли запихать. Честно говоря, ей не очень-то хотелось идти. Это что теперь, образование всё-таки пропало? И придётся вернуться к сентябрю после школы, пойти даже снова в первый класс? Слушала «Странные танцы» «Технологии», смотрела «Про метро» и пыталась-таки полюбить не только факт занятости, но и само дело. Знакомых там не было. Сегодня к десяти, на час позже. Всё-таки Алла любила первое сентября. Так, сходить на пробные смены, потом как в школе.

Дневная дежурная на старой станции была спокойной женщиной старше мамы. Из тех, кто выше гонки за модой и всяких дурацких комплексов. Уверенная, очень давно семейная. Хотелось стать такой же. Алла старалась заниматься, но смена прошла скучно. Казалось, что никогда не кончится. В ночь Алла пришла раньше. На ночь другой план, и отдать смену пришлось другой, у первой отгул. Сталинский ампир в ночи. «День переждём, не будем прощаться». Конечно, не тридцать первое июня, ночь на тридцатое. Но как же всё мило и прекрасно, и хочется ещё! Нет, это не только расчёт от безысходности, это любовь. С первой в жизни ночной смены Алла ехала, боясь потеряться на улице. Впереди два с половиной выходных.

Первый обычный учебный день. Только в начале июля, такое обычно только снится. И вокруг только пара ровесников. Как из первой, заочной группы. Или встреча выпускников. Преподавательница не шутила:
- Помните: пенсии отменят, будете до смерти сидеть на станциях.
- И закопают там же, - добавила самая старшая.
- А машинистов – в депо, они же к депо относятся, - продолжила Алла. – Правильно, чтобы не уходили.

Снова будни стали буднями. Алла перестала путать дни недели. И вместо всяких поездок, от которых уже перестала чего-то ждать, наступил режим. Ясность и смысл, по которым Алла скучала так долго. Утро теперь – не утро месяц назад, когда не понимала, зачем просыпаться раньше и зачем просыпаться. Потянулась длиннющая неделя. Почему две – три минуты между станциями кажутся намного длиннее обычных минут? И уже на второй день учёба стала чем-то привычным, словно так было всегда. Каждый день занятий, даже каждый выходной - шаг от безвременья.

Дальняя электричка в пятницу была забита. Лето, выходные. Впрочем, менее дальняя была худшим выбором: со всеми остановками, больше людей зайдёт, и на пятнадцать минут дольше. Алла встала в тамбуре, прислонившись к внутренней стене, и стала читать сегодняшний материал. Девушка с неестественно жёлтыми волосами внимательно смотрела из-за плеча. Алла заметила боковым зрением и спросила спустя длинный перегон:
- Что, так интересно про взрез стрелки?
- Нет, я жду, когда Тик-Ток начнётся. Телефон сел.
- Никогда не начнётся.

Летом вечера длинные. В восемь день ещё не кончился, а в семь как будто и не собирается. Можно ещё гулять. Знакомая гуляла с внуком.
- Хороший мальчик, - восхитилась Алла. – Потом вырастет, женится...
- Ну, если не захочет семью, тоже поддержим. Поддержим любое решение, даже самое современное.
- Что, не будете бороться?
- Я бабушка, моё дело не бороться, а наслаждаться.
- Зря…
И Алла была уверена, что её совсем старая бабушка с инвалидностью скорее придёт на помощь, чем эта полная сил, но холодная и безразличная.

Кто это в ленте? А, из института. Действительно, случайные люди быстро теряются из памяти. Алёнка, активистка. «Я залетела и рада этому». Алла улыбнулась. Можно поздравить! Понятно, комментарии от всяких не повзрослевших друзей, которые в шоке. Ничего, и они остепенятся. Процесс пошёл, значит. «Я залетела на форум!». И перечисление всякой молодёжной ерунды. Значит, детство сохранилось, детство продолжается. И неизвестно, когда кончится. Это ж закопаться можно. А где же конечная? Или загоним поезд неизвестно до чего? Это лет десять назад казалось, что детство обязано уйти.

Алла помнила, как в первом классе провожала выпускников вместе с одноклассниками. Ну не было на них следов детства! Фото с первой линейки, что была аж в прошлом веке, отдельные из детского сада того, рождённого в Советах поколения. Кто-то принёс школьно-прикольное из своего детства. Но тогда на выпускном был максимум последний день, когда они дети. Конечно, и плакали, и хотели приходить на встречи выпускников, но понимали, что назад дороги нет. Никто не рассматривал всерьёз вероятность остаться душой в игрушках и не выходить из крыла начальных классов. В нулевых ещё модно было взрослеть.

Днём в коридоре был очень интересный разговор.
- Да вот не знаю, как лучше. Вся извелась.
- Ну что, две таблетки, к гинекологу, а как всё выйдет и заживёт, валить.
- Сразу в Германию.
- А пустят?
- Я знаю, что говорить.
- Мама не знает?
- Нет. Я уверена.

Алла не на шутку перепугалась. Смерть человека, а то и двоих, что случиться может очень скоро. Это не сон, не тренировочная ситуация, а реальность, где разбор ошибок только после трагедии. Пробовала говорить с ней – не получалось, слушать не хочет. Преподавательница очень долго не приходила. Или это так казалось? В этом растянутом времени Алла быстро поела и ничего не могла делать, сидела как на иголках. В итоге перед занятием наконец-то рассказала и удостоверилась, что будут приняты меры. И тогда заставила себя успокоиться. Пусть та её теперь считает предательницей и ненавидит хоть всю жизнь. На это плевать. «Дружить не буду» - актуально в детском саду, не позже.

Когда позвонили, той девушке пришлось всё рассказывать маме.
- Алла, зараза, всё учителям рассказала. Теперь разборка идёт.
- Зря ты Аллу не любишь. Да, для тебя она скучная тётка. Плохо тебя понимающая. Но она ради тебя снимет последнюю рубашку и даже жизнь отдаст. У модных-прогрессивных где такое встретишь? Сейчас это не в тренде. У твоих ровесников помощи не допросишься, всё за денежку.
Оказалось, всё это было юношеской глупой фантазией. К счастью. Может, вычитали где-то, что мысли материализуются. Но старшее поколение так бы не начудило.

Над Москвой бушевала гроза. Ничего не стесняясь, как человек, кричащий на слабого. Было темно, как при сумерках. Лишь на севере близ горизонта виднелась глубокая белая дыра. Холодать после грозы не будет, можно не бояться. А то, бывает, пугает именно следующая после грозы неделя в кофте. А если надо надевать кофту – это уже не лето, а осень с поздним закатом. Алла первая поняла стрелочные переводы и объяснила некоторым будущим отличникам. А где же пятёрки у самой? Хотя некоторые преподаватели советовали не страдать по пятёркам, а то надоест и учиться дальше не захочется. Синдром отличника в данном случае – это «зачем учить, если пять никак не ставят?».

В первый же день занятий после практики рассказали про Наташу, которая отчислялась и поступала, это уже четвёртый раз учится. Следующего шанса ей не дадут. И что вообще не понятно, что из неё получится. Несколько заводил-отличниц сразу начали издеваться. Алла возмутилась:
- Это уже травля. Нехорошо. Если проблемы, скажите руководству, надо разбираться. А так вот нельзя.
- А мы что, виноваты, что она ничего не учит?
- От унижений ещё никто умнее не стал. Стыдно должно быть.

Аллу после этого выкинули из болтательного чата, но и заводил стало вполовину меньше. Наташа всё учила. Но у доски сразу терялась: опять будут ругать и смеяться, ничего нового. Она выглядела немного необычно, слишком худая. Говорили, что она разговаривает сама с собой, но тем, кто травит, веры уже нет. Она тогда просто повторяла перед ответом. На неадекватную ну никак не тянет. Неадекватных Алла видела, причём солидных, уважаемых, про которых такие же солидные говорили, что те чуть ли не великие. Наташа рассказывала Алле всё то, что до этого не могла. Они теперь сидели вместе. Аллу те самые заводилы пытались даже осудить за эту дружбу, мол, скатится, но она отвечала, что не ребёнок и подросток, чтобы это работало.

На дворе сентябрь с зелёными листьями. Холодно и дождь. Серый день. Самое время учиться. Список группы начинается уже с той, которая была третьей в самом начале и пятой на посадке группы. Ещё двое ушли, да, они говорили, что нашли выгодное предложение, что там ждут. Алла понимала, что её-то это не касается. Возвращаться в прошлое, где было стыдно о себе рассказывать. В ту мрачную безысходность, когда стыдно во время рабочего дня выйти на улицу и не знаешь, что отвечать на вопросы о жизни от старых знакомых. Когда всего этого наелась сполна и больше не хочешь, от «свободы» поиска работы просто трясло.

13 июля было самым холодным днём. Дальше к выходным распогодилось. Ещё нравилось, что в учёбе совсем не было самого надоевшего сына маминой подруги – Запада. Никто не тыкал западными успехами, не уговаривал уехать, не твердил, что надо перенимать опыт. Патриотизм был явно настоящий, не для галочки. Мама спрашивала:
- Вот почему система сигналов в метро тебя не ущемляет, а английский – ущемляет?
- Ну, во-первых, язык надо учить строго для использования. Иначе это бессмысленный труд. А жизнь слишком коротка для этого. Во-вторых, сигналы в метро не внушают, что твоя страна плохая и надо смотаться. Не заставляют забыть своё, а иностранный язык, объявленный лучшим и важным, вытесняет всё-таки.
- Мозги развивает.
- Мозги развивает любой умственный труд. А лучше – то, что человек применяет, а не отсиживает обязательные саморазвития.

Учёба потихоньку заканчивалась. Устные задания легко делать, пока едешь домой. Практика на станции, там всё кажется уже не таким, не так смотришь, как первый раз, когда ничего не знала. Снова сталинский ампир в ночи, красота и тишина. На выпускном экзамене Наташа получила тройку. Алла так радовалась, словно сама была на волоске.
- Вот за Наташу ты рада, а за Катю за границей – нет, - начала мама.
- А зачем мне Катя? Мы не дружим. Зачем ей моя радость?

Начались будни. Конец августа и сентябрь были удивительно тёплые. Предыдущие два года словно были исключением, резко холодный сентябрь не прижился. А ещё в нечётный год урожай яблок. Эх, счастливое время! На смене лучше, чем дома, не хочется, чтобы смена кончалась. Сталинский ампир в ночи над головой, простор, спрятана от большого давящего города. И как будто не существует современных трендов, молодёжной моды и многого всего, о чём думать не хочется. На работе всё получается, выходные настоящие, без домашнего задания. И напарницы просто чудесные, считают одновременно и дочерью, и подругой.

Виолетте пойти в метро не дала мама: «Не для того я тебя растила, чтобы ты по станциям шарилась! Не такое у тебя должно быть будущее! Понимаешь, это только кажется, что временно. На самом деле затянет. Там тётки. Они тебя не поймут. Хуже, если с ними подружишься, это всё. Пойми, в тебя очень много вложено. Я нанимала тебе репетиторов, развивала тебя с самого начала. Оправдай этот вклад. А то ведь могла и не делать ничего. Могла как в детском доме: накормила, одела, в школу пнула. Накормила кашей и чаем, одела в б/у попрактичнее, чтобы не гладить, в школе лишь бы не двойки. И всё! И дальше в ПТУ. Вот тогда не жалко было бы отдать сейчас куда угодно. Но ты элита! Ты можешь очень много! Пойми, я боюсь, что тебе понравится. Три года - достаточный срок».

Виолетта вздохнула. Мама продолжала: «Там никто не рвётся за границу. Никому не интересно сорваться и уехать в тот мир. Тебя затянет. Ты будешь видеть ту норму, а не тянуться. Неприятно, когда я тебя сравниваю с другими? Так и не должно быть приятно, это для того, чтобы ты захотела быть такой. Таких любят». Виолетта ненавидела себя. Ну почему она престижный ребёнок? Не начала бы получать пятёрки в начальной школе – и обошлось бы. Как в анекдоте: «Если будешь хулиганить, скажу родителям, что у тебя есть талант». Она не для метро, а для чего? Для прыжков выше головы?

Подруга сказала без сантиментов: «Диплом – это на тебе просто заработали. На желании твоих родителей, как и многих других, дать детям высшее образование. Вузы так зарабатывают, открывая модные факультеты. Или ты думаешь, что технические и медицинские уделят должное внимание маркетологам и лингвистам? Нет, это просто модные профессии, по которым не так сильно накосячишь. Туда идут все неопределившиеся. А вузам плевать на рынок труда, они могут хоть миллионы менеджеров выпускать. Вузы не обязаны трудоустраивать! И ответственности не несут! Парочка устроилась – и печатают историю успеха. А на твои жалобы просто посмеются».

Виолетта опять встретила Аллу в первом автобусе. Снова маме не нравится результат, снова Виолетта должна найти лучше. А вечером мама Аллы сказала:
- Я тут курсы смотрю, тебе бы подошли.
- Ещё и учиться! Мама, тяжесть трудового процесса – это не просто фраза на бумаге, это реальность.
- Так, случилось то, о чём я думала. Закончился период «ни спереди ни сзади». Ты устаёшь на работе и уже не хочешь учиться. Ты стала тёткой.

Какое счастье, что такое давление кончилось! Конечно, вряд ли сойдёт на нет, но того кошмара постоянных ожиданий уже нет. Мама рассматривает эту должность как промежуточную на пути к успешному успеху в западной корпорации или со своим бизнесом. Но можно же на это просто забить. Алла что, должна, что ли? По какому-такому праву, даже моральному? Ведь нет. Она полностью свободна. Заставить уже нельзя. Не лежит душа к образу жизни успешного успеха. Ненавистные блузки, расписанный день в офисе, да ещё и в чужой стране, где надо изо всех сил пыжиться, чтобы стать своей. И всё равно не станешь.

Эти натянутые разговоры, похожие на диалоги из учебников, бесконечно далеки от настоящей дружбы. Настоящей, где тебя не оценивают по саморазвитиям, не сравнивают и не завидуют. Жить на чужом языке – это прятать себя настоящую. Нет уж. Успешный успех далеко не для всех, и стать счастливым при нём куда труднее, чем даже достичь его. Алла не пойдёт этим путём. Не хочет, не может и в принципе не собиралась. Она вспомнила Валерию Левитину и Нику Турбину. И их мам. Нет уж, пусть хоть застыдят.

На станции весело. Советская архитектура, словно в культовом фильме, кругом никаких малолеток-переростков. Тут не услышишь, что надо валить, что семья не нужна, слово «интроверт» вообще будто бы не существует. Здесь чужих нет. Однажды при заступлении старая смена сказала Алле:
- Пойду налево.
- Ага, начальница по шее даст, - ответила Алла.
И теперь всегда, когда кто-то рядом хотел сделать что-то эдакое, безнравственное, Алла говорила эту фразу.

Начальницы приходят иногда. Кто там не хочет работать на дядю? Одна из них, уже за шестьдесят, проработавшая здесь всю жизнь, особенно любила говорить о работе: «Да, и обнять их могу. Почему нет? Сейчас у молодых девчонок мамы неласковые. Воспитывают успешных людей, думают, что так закаляют, через грубость, крик. А человек нуждается в любви! Нет такого тумблера, который мгновенно делает из человека бесчувственную бизнес-акулу. Мне рассказывают то, что не могут рассказать дома! Мама – это критик, ставит оценку. Очень грустно».

Алла поделилась дома:
- Начальница говорит, что мне уже пора учиться на дежурную.
- Вот видишь, начальница говорит – ты её слушаешь. А меня, когда говорю то же самое – нет. Я в тебя верю. Это мне в детстве говорили, что я ничего не добьюсь, ничего не получится.
- Просто у неё нет личного интереса и амбиций в мой адрес. Ей всё равно, сделаю я карьеру или всю жизнь буду в этой должности, главное, чтобы я не косячила. Поэтому решение объективное, по моим настоящим возможностям, без натяжек.

В середине ноября утром совсем темно. Раньше, когда не было освещения, казалось, что автобус летит в космосе. На учёбе всё уже не в первый раз, влиться быстрее и проще. Проходить по пропуску быстрее, в метро по лицу. Знаешь, где какие кабинеты, что спрашивают в начале. На этом можно сэкономить ресурс мозга. И не мучиться с деловым стилем одежды, а ходить в форме. Для физического труда шьют удобное и практичное. Группа смешанная, работников мало, новеньких больше. Можно им помогать, они сразу увидят, что она со станции. А преподаватели в пример ставят, прямо смешно, как в детстве: самой так удобно, а выдают за добродетель. Но здесь хоть другим не обидно: всё равно все скоро будут носить форму.

Одни одногруппницы постбальзаковского возраста. Только одна ровесница, странная немного, огрызается. Никого здесь не травят. Оказывается, и без козлов отпущения можно прекрасно учиться. Снова преподаватели все взрослые, не пытаются заигрывать, как в вузе, когда от такого несоответствия было тошно. До «Варшавской» или «Ховрино» идёшь в полной темноте, и только фонари сквозь метель дальше, чем кажется. Обратно тоже в сгустившихся сумерках. В вагоне учишь сегодняшнее к завтрашнему. Часы пик, стоишь в тамбуре в электричке.

Снова декабрьское утро, одно из таких, что будут вспоминаться потом. Высокая луна в тучах мигает, снегопад, то лёгкий, то с усилением. Серый клип «Странные танцы» «Технологии» на Беляево, «Старинные часы» Пугачёвой, что вспоминается, пока долго едешь с учёбы.
- Я видела в небе пригласительный сигнал. Луна в тучах.
- Не надо в таком возрасте таких сигналов! Пусть будет один запрещающий.
Алла сначала не поняла, а потом как поняла. И решила, что пригласительный сигнал в жизни – приказ для проследования гламурно-престижных запретов общества успешного успеха.

И всё равно закрадывался яд сравнений. Оценки-то были не просто «сдал» или «не сдал». Почему Алла не отличница? Ведь на работе хвалили, и на свою станцию приезжала с вопросами. Как ни учи, пятёрки только по паре предметов. А где-то и тройки есть. Разве это результат для отличницы? Подруга с родной станции сказала: «Забей на пятёрки». А то желания учиться больше нет. Как ни учи, «отлично» не видать. Алле давно было тошно от учебной деятельности, она ходила на смены. Учёба в голове была намертво связана с «почему не пять?» и навязыванием вечной юности.

Вот уже и практика. Опять отдельный мир. Группа осталась как-то далеко, и можно наконец-то сравнивать себя только с собой. Всё, нет здесь рядом никаких подающих надежды не юных дарований. Если что-то получилось – только у самой. Не получилось – сама повторяешь. Как в классе, если отличница, то одна. Никого не догонять и не перегонять. В конце учёбы просто сдала экзамены. Не думала больше о показателях. Все сдали, и всё. Все учились, все старались.

В отделе кадров как-то тоскливо. Вспоминается страшное прошлое, тот самый поиск, когда уже перестала верить.
- На этой линии есть несколько станций, с путевым развитием и без.
- Ну, я больше привыкла с путевым. И одной страшновато.
Алла выбрала поближе к дому. Конечно, так будет так, как в прошлый раз. Снова подружатся, и будет не хуже, чем дома. Конечно, делить-то нечего.

Хотелось растянуть время. На ночную смену едешь из дня в звёздную ночь, что всё время отодвигается и светлеет. Тот самый переход с электрички на метро, который очень медленно можно пройти за десять минут, очень быстро – за пять или даже за четыре. Очень плавно тает снег, давно такого не было, обычно весна шла скачкообразно, то чуть не жара, то метели, здесь же температура росла как по учебнику. Тишина посреди шума, всё более ранние рассветы, короткие сумерки, какие бывают ещё в сентябре.

Пора уже в свою смену, конец трёхсменке. Вторая на дублировании предупредила: «Только по твоей смене очень строгая с тобой. Заранее сочувствую». Алла заранее испугалась. Жёстких людей она не любила и боялась. А смена в страхе – это не смена. Вот как люди через пять – десять лет обнаруживают, что не сошлись характерами? Это же сразу понятно, с первой же смены. Дальше лучше не становилось. Разговор с начальницей ничего не дал, речи даже не было о примирении. Идти на смену становилось страшно, вечером выходного не хотелось рано ложиться спать, чтобы подольше не наступало завтра.

Алла вспомнила, как будущий тиран запрещает жене общаться с подругами. Только он это делает под предлогом любви, мол, ты лучше, чем они, у тебя великая любовь, и никого больше не надо. Здесь же было наоборот: убеждала Аллу, что с ней никто не хочет общаться, только из вежливости. «Да кто тебя замуж возьмёт? Только олигофрен. Он, конечно, сделает тебе ребёнка, но такого же олигофрена». Да здесь то же самое! Быть единственным человеком рядом. Чтобы от неё, от неё Алла не отвлекалась! Ежу понятно, что не о знаниях тут речь. Ещё любила говорить, что от Аллы отказались на другой линии и счастливы. На сменах они старались не разговаривать. А зачем, если слова будут плохие?

Чаще всего приходилось меняться с четвёртой сменой. К сожалению. Целых два раза, с первой и третьей – по одному. Четвёртая была постоянно недовольна:
- Ты что? Она хороший человек. Ну, строгая, грубоватая. Надо это принять. Она тебя научить хочет.
- Она не понимает, что у неё ничего не получается? Пока она меня научила только бояться, её и смен. Не думаю, что это то, что нужно.
- Ты ничего не понимаешь!
- Раз вы так дружите, почему не попросилась в её смену?
- Ты что?! На работе не дружат! Просто хорошие отношения. Она хороший человек. Никакой травли нет.

После смены всё начисто изглаживалось из памяти. Стукнуло восемь вечера, а лучше утра – и пора домой сразу же. Быть в нынешнем моменте. Самые простые вещи приходилось записывать. Алла читала про психически здоровых людей, помнящих себя со слишком позднего возраста, из памяти стирались восемь - десять лет, и чаще всего это было следствием какой-нибудь глубокой психологической травмы. Не из серии «игрушку не купили», такие обидки помнятся как раз прекрасно, а именно тяжёлое и страшное вроде систематического насилия, особенно от своих. Алла прекрасно помнила разговоры с подругами, кто по какой смене, что читала, прогноз погоды. А вот на работе все удивлялись её забывчивости.

Время изменило течение своё. Теперь оно тоскливо и издевательски тянулось. Алла вспоминала учебник физики. Доползти по горизонтальной оси до заветной фразы «осторожно, двери закрываются». Между обходами проходили целые эпохи, а в остальное время надо было сидеть на месте. Над дверью висели точные часы без интервала, с зелёными цифрами, и казалось, что только перестанешь на них смотреть – и время остановится. Страх ускоряет восприятие, поэтому неприятные разговоры казались бесконечными. Двенадцать часов смены были похожи на двенадцать ложек растительного масла, которые надо было проглотить.

Кстати, Алла потеряла аппетит. Голод чувствовала, как раньше, но впихнуть в себя ничего не могла. А когда могла, лишь немного. Не заслужила, не имеет права. Вспоминала грубые слова по этому поводу, когда ругали, что ест. Перед уходом домой надо было поесть, потому что в дороге становилась голодной по полной. На физическом уровне было плохо. Не получалось сесть и расслабиться, мышцы были всё время напряжённые, отчего болели к концу смены. Голос становился слишком высоким или слишком низким. Руки тряслись и не слушались. Хотелось сжаться и исчезнуть.

Майские праздники выпадали на смены. За такие больше платят, но деньги всё равно забирала мама за безработное время. Опять и снова ситуация неуспеха, постоянный страх. К середине мая потеплело, установилась ясная погода, снегопад попрощался до бесконечно далёкого ноября. Всё было как в тумане. Как тогда, больше года назад. Поздравили с профессиональным праздником, Алла тоже поздравляла. Но радоваться не получалось. Словно чужая здесь, самозванка среди достойных, и скоро это раскроется. Нельзя радоваться, нет такого права, сначала надо провести хоть одну смену без нареканий. А не получалось, это как чистописание с плохими чернилами. Тёплый май - прекрасное время, лето уже есть и лето всё впереди. Цветы такие, каких потом не будет, птицы заливаются. Всё это Алла замечала лишь украдкой. Это же приятное, нельзя. Пусть гуляют хорошие люди, которых хвалят на работе.

Очередной очень длинный день.
– Когда там у тебя отпуск? Хоть отдохну от тебя.
– Кто от кого ещё. С середины июля.
– Ты умрёшь, всем только легче будет. Даже маме твоей ты надоела, она-то уж как обрадуется. Не думай, что кто-то плакать будет.
Без комментариев.

Сразу вспоминалась Наташа. Почему на месте Аллы не те, которые тогда травили? Теперь ещё сильнее понятно, почему Наташа не могла двух слов связать у доски. Стресс блокирует академические способности, чтобы человек не зазевался и убежал от опасности. Хронический стресс блокирует высокие материи и оставляет простые эмоции. А ведь Наташа очень любит метро. Ходит на все мероприятия, участвует в культурной деятельности. И своё любимое дело тогда, перед злыми отличницами, защищала изо всех сил. У Аллы то же решили отнять. Напарница говорит: «Это не твоё». А что тогда, опять поиск себя? Может, это с ней не надо быть, вот и всё? Это человек не подходит, а не станции в принципе.

Надо отделить станцию от напарницы. Как будто ещё вторая половина марта, когда всё было хорошо. Станция чуть младше Аллы, тогда вообще мало строили. Огромная, высокая и глубокая. Она ведь такая же, как первая в жизни Аллы! Путь и младше на полвека, и происходит на ней меньше всего. Станция не виновата в поведении одного человека и парочки рядом. Пассажиры едут по своим делам. Кто-то назначает встречу, кто-то рассматривает архитектуру. Спрашивают, как перейти, как доехать. Для них-то она не жертва травли. Как и для работников из других служб. В общем, если не вместе и не рядом с напарницей, жить можно.

Отпуск пролетел. Хотя как: у Аллы время было длинным. К осени переводиться по-любому, это декретное место. Что уж осталось, всего ничего. Посмотрела фильм «Одержимость», где мистер Флетчер жестокостью раскрыл талант. Точнее, думал, что раскрыл. Если педагог не может предложить ничего, кроме эмоций, то это плохой педагог. Смеётся над теми, кто захваливает посредственность, а на деле такой же. Только у него уже все плохие. Возраст изрядный, а гениев всё нет. Как же его глаза похожи на глаза напарницы! И голос такой же тихий. Удовольствие от дела с ним не получишь, только страх и зависимость от похвалы.

Алла старше ученика, Эндрю. И общительнее. Поэтому труднее воспринять свою «учительницу» первой и единственной. Нет уж. Это не первая станция. Есть другие. Бывает всё по-другому. На трёх станциях до этого ведь не было, здесь первый раз. Тираны предпочитают юных и замкнутых, чтобы не размывалось впечатление, чтобы в их глазах быть не жалким, а великим. Жертва-скептик, для которой он лишь один из многих и не лучший представитель своей группы, как видела Алла напарницу – это не так уж интересно. Зачем что-то доказывать всяким Флетчерам? Это точно методы воспитания, а не дурь обыкновенная? И не гений с хитрым планом, а просто агрессивный и несдержанный и что угодно можно ждать от него.

Алла любила дополнительные смены. Обычно они выпадали по первой или третьей, где были нормальные напарницы. Можно было им задать все те вопросы, что возникали, и не бояться оскорблений. Тупость сразу куда-то исчезала. Когда не надо бояться, вдруг находятся силы воспринимать рабочий процесс именно рабочим процессом. Трудные моменты – не катастрофа, а всего лишь причина разобраться. За одну такую смену всё очень сильно прояснялось, а потом приходилось слышать: «Можешь же, когда хочешь. Ты назло слушаешь только тех, кто тебе нравится».

Одежда болтается на теле. Стало теплее на улице, но холоднее внутри. И сидеть как-то жёстко. Даже мама говорит: «Алла, я больше никогда не буду требовать худеть. Выглядит действительно ужасно. Если внешность не аристократическая, похоже на неблагополучие. Тебе действительно не надо так». Это первый раз, когда мама так явно отказывается от завышенных ожиданий, остальные просто спят внутри. Мама по-прежнему хранит образ великого будущего, к которому можно прийти хоть в пятьдесят лет, как говорится в историях мотивации.

Дама с чёрными когтями, пардон, ногтями подслушала разговор Аллы с подругой:
- Вчера был день рождения? Так, и через неделю ровно. И по годам... Да у вас идеальная совместимость! Особенно в общем деле.
- Ну да, ну да, - грустно засмеялась Алла. – А ещё я знаю свою полную ровесницу, в один день родились. Живём в одном районе, под одними звёздами. И мы абсолютно разные люди. У нас ничего общего. Мы слушаем разную музыку, наши друзья не пересекаются.
Алла старалась говорить громче, чтобы все услышали.

Что тревожиться о будущем? Алла вспомнила пугающие прогнозы погоды. Июль в том году ожидался с тёплой серединой, а побил рекорды холода. Лето в 2010, 2017 и 2019 обещали хорошим. Но оно не стало таким в разные стороны. Как и хороший сентябрь 2021, на который так надеялась. И новый год в десятом классе, когда шёл дождь и было очень тепло. Нет больше смысла читать все эти страшилки. Чаще всего такие прогнозы именно пугающие, в стиле ужастиков. Зачем себя нервировать? Потепление, похолодание – всё это земные и солнечные циклы.

Последняя смена выдалась нелёгкой. Не как всегда, а в плане того, что много случилось разного. Хорошо, что по первой смене. Даже не хотелось, чтобы она кончалась. Даже начала скучать стала по людям из своей смены. С первой станцией всё-таки не так чувствовалось, когда уходила на учёбу. Весь цикл здесь последний раз. Все станции всё-таки разные, с разным трудовым процессом, и атмосфера не похожа. Но знала, что это настроение ничего не изменит. Так и есть: вечером пришли напарница и нелюбимая дежурная. Уж как сильно не хотела Алла ругаться при ученице, а никак. Не хочется в таком настроении уходить, как-то замяли.

Тихий тёплый вечер. Звёздное сияние в небе. В электричке жарко. Как месяц, два и три назад. И было бы прекрасно, если бы была замужем. Другой бы был отсчёт времени. А так этого не хватает. Позвонила другая смена, просила не думать, что везде так плохо. Алла и так это знала, но было приятно. Всё. Несколько выходных, а потом на новую станцию.

Ирина Витальевна Карелова была самой старой начальницей станции в московском метро. Второе место было с большим отрывом. Даже тот высокий начальник, который требовать ото всех стоять при разговоре, ей разрешал сидеть не только из-за почтенного возраста. У неё был очень высокий рост. А ещё крупное телосложение. Ручка в её огромной руке казалась огрызком. Седые волосы, не измалёванные краской, чистое лицо без штукатурки, чистые короткие ногти без лака и накладок, красивые узкие карие глаза. Грубый голос, похожий на мужской. Она никогда не скрывала свой возраст и не пыталась выглядеть моложе.

Карелова заступила в начальники станции очень давно. Этой станции, которую не очень-то жаловали на тот момент. Плохое техническое состояние, постоянные ремонты, пыль. После смерти другой старой начальницы идти туда просто боялись. А Карелова как дежурная с шестилетним стажем решила: почему бы и нет? Всяко лучше, чем постоянные и. о. с других станций, которым особо не интересно. Про документы на курсах расскажут, а так станция знакомая. Проблемная – значит, не так много будет претензий, а то высокий старт обязывает. В итоге всё получилось лучше, чем думала.

Ирина Витальевна была старшей в многодетной семье. Да, следила за младшими, но и младших заставляли её слушаться. За порванные тетради младшие получали по первое число. Если берут её вещи, хотят что-то испортить – родителям в голову не приходилось сказать, что надо уступить, они же маленькие. Сегодня маленькие – завтра большие, и большие наглецы никому не нужны. Детство украденным не считала, наоборот, любила вспоминать, как ходила в школу, читала, забирала братьев и сестёр из детского сада. Как и родители, дала жизнь всем своим детям без единого аборта. И снова старшие – уважаемые помощники, трудиться интереснее, чем развлекаться.

Она не считала никакое время плохим. Конечно, девяностые святыми не называла, но и жизнь на паузу не ставила. Её ненавидели те, для кого она была упрёком. Молодящиеся – что не молодится. Ворующие на работе – что не ворует. Родители трусливо убитых ровесников её детей – что не струсила. Ведь миф, что все так живут, как-то шатается. Видеть рядом поступающую честно в таких же условиях – глаза колет тому, кто «так привык жить». Как так ты без моего греха? Как не можешь понять, как хочется налево? В лучшем случае объявляют особым человеком, а в худшем приписывают всякий кошмар.

Карелова была очень нетерпима ко злу. Никаких компромиссов! Лучше быть невежливой, чем согласиться со злом. Особенно ненавидела аборты, мат, алкоголь и сигареты. Поступивший к ней на станцию становился некурящим трезвенником. Быстро и бесплатно отучала тех, кто не обращался к врачам и не думал даже. Пётр Первый либеральничал, а теперь миллионы захлёбываются кровавым кашлем. Мат в речи заставляла исправлять. Мало ли, кто там к чему привык, нельзя – значит нельзя. И ни одну абортницу не поддерживала. Наоборот, каждой оказавшейся в «трудной ситуации», помогала, и мягко, и жёстко. Запреты на самом деле решают всё.

Даже табачную лавочку возле станции смогла отменить. Это на гламур, шопинги и модные курсы не было времени. А здесь очень даже было. Сигареты не нужны, вот и всё. Не нужно, чтобы работники приносили на станцию и нарушали дисциплину в помещениях. Не нужно, чтобы пассажиров приходилось ловить. Да, рядом нет школы. Но яд – он яд для всех. Меньше видят – меньше хотят. Нормальные люди не курят. Нормальным может быть каждый. Выбор? В некоторых вещах его просто не существует. Земля шар, и нельзя выбрать плоскую. Нельзя выбрать пол, родителей. Нельзя считать нормой плохое поведение, надо запрещать и наказывать. Некоторых вариантов в жизни просто нет. Все рождаются одним способом, все идут в школу, все вырастают. Все должны правильно себя вести, а выбирать в других местах.

Она считала, что здорово быть старой. Спишь всего пять часов. Дети давно выросли, внуки подрастают, сами справляются, родители ушли на покой. Здоровье было удивительно крепкое для её лет. Рождённая в один день с открытием московского метро, не жаловалась ни на сердце, ни на колени, в поликлинику ходила только для прививок, не держала никаких особых диет, а в семье больше никто таким не отличался. Во время ковида сидела дома лишь до вакцинации первой очереди, потом разрешили работать. И вирусом этим не болела. Считала это даром, который нельзя присваивать.

На работе человек проводит больше всего времени. Поэтому пусть там будет хорошо. Несчастному будет скорее плевать на трудовой процесс. А из радости, из счастья можно много хорошего сделать. Пусть работа будет любимой, и ученики, приходящие на станцию, помнят только хорошее, пусть у них это впечатление перебивает будущие проблемы. Ирина Витальевна всегда решала конфликты работников. Никто не должен идти на станцию со страхом и ненавистью. Если человека затюкать, ему будет плевать на станцию. Алла это прекрасно понимала, вспоминая и себя, и Наташу. Когда рассказала начальнице, Ирина Витальевна сказала, что в ближайшее время пойдёт туда исполняющей обязанности и наведёт порядок.

Травлю Карелова считала очень грубым нарушением трудовой дисциплины, на уровне курения рядом с кабелями. Нельзя унижать и обижать людей, и всё. Можно только предполагать, сколько случаев халатности связано с тем, что вместе были те, кто в ссоре. Не в обычном плохом настроении, а в длительном конфликте, в страхе, ненависти. Когда не уверен в каждом действии, боишься спросить, руки трясутся, когда стараешься доказать, или, наоборот, самоуверен, хочешь поглумиться, разрешить себе больше, чем положено, ошибки на этом пути просто неизбежны. Из-за травли увольняются, подолгу сидят на больничных. И просто ждут конца дня вместо того, чтобы чувствовать себя на своём месте.

А вот дружбу очень приветствовала. Западные психологи много чего говорят, но пользы меньше, чем вреда. А где дружить и когда? В кафе, в торговых центрах, по остаточному принципу? Там, где одно расслабление, человек себя и не проявит, будет лишь праздничная обёртка. И мы все не роботы. Проводить много времени там, где холодные деловые отношения, где спрашивают, как дела, не потому, что интересует ответ – это ну не хорошо. А потом жаловаться, что не хватает времени ни на что. Работа не пауза в жизни, а сама жизнь.

Иногда она давала очень интересные приказы. Например, пойти в выходной на прогулку. В такое-то время, не поздно. Или подойти к понравившемуся человеку. Много застенчивых так создали семьи. Запрещала гламур, подсчёт калорий, некоторые курсы. Просто несчастные затюканные люди поймут только язык приказов, по-другому им не объяснить. Всё остальное для некоторых недопустимые послабления и нарушения. Самостоятельность мышления появляется не вдруг и не сразу. Сначала надо занять место опасных гуру и просто привести к норме. Потом сами сознательно будут жить лучше.

Вызов на ковёр после попытки изменить жене – в порядке вещей. Развратник – не работник. Он будет постоянно переживать, шифроваться, удалит из телефона важную информацию вместе с перепиской, начнёт терять что-нибудь дома или в левых местах ночёвки. Такой скорее придёт пьяным на смену, что-нибудь забудет, перепутает, опоздает и будет слишком торопиться домой. У него там два фронта, какая ещё работа? Это так, по остаточному принципу между интрижками. Потом такие срываются, ищешь их смену сдать, а находится пьяный или такой раздёрганный, что не лучше пьяного. Блуд, слепое блуждание в жизни. Одни отношения почти бросил, начал новые... Как перегруженный компьютер. Когда говоришь с ним, понимаешь, что он везде может врать. Он ведь уже перешёл одну черту.

Но были и правила, которые она считала не важными. Например, деловой стиль одежды для тех, кто ещё не получил форму. Она понимающе говорила: «Я сама не люблю деловой стиль, оно всё неудобное. Ладно уж, дотерпи до формы, немного осталось». Ну что случится физически, если будет кофта вместо пиджака? Никто же не пострадает. Это правило не написано кровью, и никого не убедить в обратном.

Алла начала жить. Руки не трясутся, не надо уже сжиматься от страха. Все действия здесь полностью другие. Как в параллельной вселенной. А ещё это старая линия Аллы, где было хорошо. Здесь всё знакомо, здесь старые подруги. Советская архитектура, историчность. Но, конечно, прошлое давало о себе знать. Нездоровая подозрительность не давала поверить, что никто не думает про неё плохо. Когда вторая в смене сказала, что не может пойти домой вместе, потому что надо задержаться. Алла так и не смогла ей поверить. Один раз уснула в поезде и приснилось, что ещё весна и надо ехать на старую станцию. Проснулась от страха.

Но это уходило в прошлое. Если нет тёти, точнее, напарницы, нет риска, что с ней не повезёт. Главное – себя не загрызть. В заговор верилось всё слабее. Психологическая травма, длившаяся почти пять месяцев, проходит не сразу. Может, надо было сразу уйти тогда? Зачем терпела? Сильнее требовать, жёстче ставить вопрос. По сути три человека, один из второй смены и два из четвёртой, портили жизнь. А остальные-то были готовы помочь. Всё равно трёхсменка не была бы вечной, нашли бы кого-нибудь. А вдруг нашли бы новенькую, для которой это первое впечатление?

Да, хороших вокруг на самом деле больше. Просто по закону больших чисел в лотерею выиграть легче, в том числе и в отрицательную. Конечно, нормы больше. Как всегда. Начальство на самом деле травлю очень не любит. От неё же одни проблемы. Об этом говорили однажды ночью на комиссии, когда решили отдохнуть немного. И в сменах главное – их заместить, а не каким-то прорицанием заставить мучиться. Даже та высокая начальница, которой Алла боялась, оказалась обычным человеком. И вовсе не страшной. Снова была тёплая осень, как год назад. Снова хорошо, уже в новой должности.

Выходной. В гостях знакомая знакомых, говорят с мамой.
- Алла, всё ещё в метро работаешь? Сколько времени прошло? Можно было что-нибудь освоить.
- Ну, ты же говорила, что будешь рада, если я устроюсь хоть куда-нибудь.
- Период «хоть куда-нибудь» закончился, ты можешь больше.
Алла ненавидела это «ты можешь больше». Во-первых, откуда это знать за другого человека? Можно просто взять и придумать, выдать желаемое за действительное. И чем младше сын или дочь, тем проще это делать. Как в рекламе подгузников: скрестила ноги – может, балерина. Только к среднему школьному возрасту закроется балет и большой спорт и ребёнок может быть уверенным, что этим мучить не будут. Алла как услышала в шестом классе, что для умирающего лебедя уже старая, так обрадовалась.

Мамина подруга без сыновей и дочерей продолжала:
- Алла, похудей, пока молодая. Потом будет тяжелее.
- Мне не нужно, у меня нет проблем.
- Это тебе в поликлинике сказали. Там цель - отправить налоги зарабатывать. Плевать, что некрасивые, главное - трудоспособность. А в жизни есть ещё и красота. Подумай, в тебе такие резервы! Стоит их только открыть...
- Они на то и резервы, чтобы быть нетронутыми. А то к экстремальной ситуации подойдёшь с пустотой. Да и просто опасно. Вот говорят про денежную подушку безопасности, а что в организме всего впритык, людей почему-то не парит. Любитель ходить босиком по снегу получил гангрену из-за того, что попусту рисковал. Худышки не стали массовым типом, несмотря на моду на них. Ну не переживают они войны и кризисы.
- Просто не модно, не престижно.
- Ну, буду я на десять килограмм легче, и что? Я счастливее стану? Нет, просто буду задолбанная и несчастная. Красные флажки на кухне, как у Виолетты, подсчёт калорий - всё это время и силы. Если выдумать недостатки и о них переживать - жить будет некогда.
- А если тебе встретится принц? А ты не похудела.
- Только в сказке свадьба - это конец. В жизни это только начало. И я не хочу жить с тем, чью любовь надо постоянно заслуживать.

Она понимала, что только сказка заканчивается свадьбой. Ну, и случаи смерти после свадьбы. А так придётся жить дальше. И как это будет с тем, кто полюбил за соответствие жёстким требованиям? Да он устроит дома настоящий концлагерь с очень правильным питанием и постоянными саморазвитиями. Понятия «свободное время» там не будет. Будет всё самое престижное и модное, но не то, что нравится. Без выбора. Алла читала много историй, где запрещают общаться с «непрестижными» друзьями и требуют отличных оценок у детей. А ещё такой принц будет всегда считать себя лучше и поэтому слишком многое себе позволять.

Как хорошо маминым ровесницам, с которыми Алла каждый день ходит на работу! Они-то уже не на продажу! Могут жить, как хотят, не думая ни о каком товарном виде, никто на них так не давит. А юность – время, когда из тебя максимально пытаются выжать. «Ты молодая, у тебя мозги свежие, поэтому давай миллион курсов. И в отпуске тоже учиться, чтобы всё прошло продуктивно. Жаль, что не могу тебя заставить. Эх, мне бы твои годы»! Какие всё-таки странные люди постбальзаковского возраста с современными взглядами! Не покидает ощущение, что что-то не так, что разыгрывают. Когда вырастившие детей всерьёз слушают Моргенштерна или смотрят Милохина, кажется, что скоро конец света. Особенно Алле было противно, когда их «молодость души» ставили в пример. Так и хотелось процитировать Серёжу из одноимённого фильма.

Чуть позже Алла таки нашла не принца, ищущего тоже не принцессу. Вышла замуж и переехала туда, где близко к дому железнодорожная станция. Красота! По поводу прошлого тоже был разговор:
- С тобой всё понятно. Ты сочиняла именно сама.
- Да, у меня нет творческой среды дома.
- Что сама, видно по тебе. Тебе не надо, как Турбиной, выдумывать какого-то духа. Творчество для тебя – не переключение режима. Извини, я не верю в миф о Нике. Вот если бы у неё были взрослые подруги, интерес к Пушкину не заученными словами и меньшая зависимость от мамы – тогда да, это гений. А так – роль.

Непрестижная Алла шарится по станции. Будит пьяных, не желающих признавать, что станция конечная. Достаёт упавшее на пути, включает и отключает свет. Английский язык закончился после первого курса института, только песни и комментарии в соцсетях, лучшее в мире метро написало всё важное на русском. Работает на множество дядь и тёть. Носит казённую стандартную форму, как у множества других. Не по фигуре, не по особому проекту. Фигуру как раз скрадывает, делая просто человека, а не куклу на выставку.

А престижная Виолетта не снижает планку. Не для того её растили. Попробовалась на то самое место, где надо быть красивой. Не взяли, параметры не вытянула. А куда взяли – мама сказала, что зарплата маленькая, коллеги старые, карьерный рост недостаточный. Компания не приветствует эмиграцию и, о ужас, любит как в советское время, чтобы на одном месте всю жизнь. Или приходится самой отказываться от потогонки, которую мама считает полезной и развивающей. Устроиться и уволиться – это как-то нехорошо. Занять чужое место, на которое так упорно и так долго заталкивает мама.

Кареловой было очень много лет. Старцев нет в наше время. Нет условий для Мафусаилов. Уже во времена Симеона Богоприимца триста лет были неподъёмной тяжестью. Мир тогда пришёл к зрелости, а сейчас уже долго стареет. От жизни вполне можно устать, и это не обязательно означает неблагополучие. Просто в жизни любому человеку приходится постоянно выбирать между добром и злом. Мы не поезда, чтобы встать в направляющую колею. Вечно быть в падшем мире, вечно ходить в школу, когда уже рвутся кто-то в армию, кто-то в вуз... Карелова отпраздновала пятнадцатое мая, прожила очень длинные выходные, а рано утром, до своего привычного подъёма в пять, умерла.

Посылают учиться на пару дней. Но утром разрешили попрощаться и прийти позже. Вместе с Аллой зашла маленькая и худенькая.
- Что так поздно? Тоже с осиротевшей станции? Аллу-то я знаю.
- Так, а что случилось? – спросила Алина, новенькая, только отучившаяся на дежурную по станции.
- На *** начальница умерла!
- Правда, что ли? – только и могла выговорить Алина. Она как раз там проходила практику, но видела её всего несколько раз и разговорами не интересовалась.
- А чего ждать от человека ну очень сильно в годах? Что проживёт ещё столько же?

Новой начальницы Алла так и не дождалась, раньше пошла в декрет. Была исполняющая обязанности, тоже возрастная, после декрета с внуком. Взяла опыт Кареловой на вооружение. Сразу быка за рога, чтобы все поняли, что изменилось только имя начальницы, а так же всё то же самое. Ей понравились те меры. Новую постоянную тому же научит. Запреты решают почти всё, надо пользоваться своим положением там, где можно и нужно. Главное – не смиряться, не быть девочкой-пай по отношению ко злу. Эта хорошесть – равнодушие.

Виолетта не была плохой, глупой и ленивой. Просто очень дорогой товар лежал всё дальше. Прошло уже пять лет с окончания института. Не для того мама ягодку растила, чтобы та молодость зря растрачивала. Не её это уровень. А в топ-менеджеры не берут. Виолетта вместе с мамой очень боялась деградировать и постоянно училась. А окончит очередной курс – и в голове пустота. Всё-таки в почти тридцать лет не может учебная деятельность быть ведущей. «Лучше найдёшь» - под эту фразу отвергался очередной вариант нормальной жизни. Снова поиск, опять. Мама ругается, что дочь никак не состоится в жизни, стыдно перед всеми. Не отбиваются расходы.

Аллу ставили в пример? Нет, уже не хотелось, чтобы брала пример. Говорили, что её мама сдалась. И из-за бедности, вместо того, чтобы самой больше зарабатывать, брать подработки на вечера и выходные, решила расслабиться и забила на будущее дочери. И что они такого не допустят, лучше будут голодать, чем опустят планку престижа, как белоэмигранты. Тем более что искали у себя дворянские корни. И дворянские запреты тоже были. Например, на отсутствие высшего образования и непрестижную работу, на экономию на том самом престиже.

Как же здорово быть старшей! Тому, кто не уверен, открывать давно знакомое самой. Пора уже в декрет, новые подруги проводили и пожелали всего хорошего. На эту смену новенькая, с нуля училась. Сын Аллы узнает много интересного. Он будет расти русским, без детской пестрокнижной англоизации. Первенец, будущий старший брат и отец. Дать жизнь человеку – это ведь круче всех пятёрок, грамот и кубков. Алла вспомнила, как на посвящении в студенты думала: эх, а ведь могла бы ребёнка родить. На смену идти надо к восьми, а не к десяти. А почему опоздать в жизни сейчас не боятся? Там нет другой дежурной.

Начала обращать внимание на всякие активности вне рабочих смен, а то как-то руки не доходили. Пора применять образование и увлечения. Стала писать тексты и изучать дизайн станций. Теперь-то легче. И начало вспоминаться по-настоящему то, чему училась раньше. Станции в плане, в разрезе, история. Прочитанные книги, увлечения – всё находилось в голове и встраивалось. Так что, Алла настоящий вундеркинд? Да! Почему-то прямо сейчас захотелось прийти в родную школу и рассказать всё учителям. Тут они были бы очень рады.

Виолетта решилась на обман. Ей было уже тридцать. День рождения отмечать не захотела. Нормальная жизнь всё время откладывалась. Так, а может, маме просто всё это выгодно? Хотела бы – отпустила бы хоть дворником. Приезжий дворянин не стеснялся отмыть туалет. Может, сделать перерыв в учёбах? Устала от поиска себя. Алла вакансии всякие предлагает. По сменам нельзя, мама догадается. Только офис! Пошла и устроилась быстро на место недавно умершей. Секретарём. Безо всяких дурных анекдотов. И бесплатно, в отличие от всяких коучей, прогнозировала маме успешный успех.

Однажды летним длинным вечером Рома учился играть в футбол на детской площадке. Упал, как это бывает. Начал было реветь, но Алла велела быстро подняться. Соседка, гуляющая с его ровесником, сказала:
- Ты что говоришь? Ты же обесцениваешь чувства ребёнка!
- Да. Именно. Обесцениваю. Чтобы дальше делал это сам. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на страдания по мелочам.
- Но он же научится загонять вглубь!
- Пусть загоняет. Так и вырастет обычным мужчиной, как было всегда.
- Раньше же были токсичными…
- Раньше работали, Родину защищали, двигали мир вперёд. А сейчас всё копаются в детских травмах.

Неожиданно на улице встретилась бывшая одноклассница. После обмена приветствиями сразу поделилась своей болью:
- Я устала от ребёнка. Я. Устала. От своего малыша. И самое страшное, что он привык!
- Привык к тому, что ты устала?
- Да нет же! Привык, что я всегда в доступе.
- Лучше бы привык, что ты устала.
- Представляешь, такое ощущение, что прошло уже всё его детство, не до восемнадцати, а до после института. А ему ещё только шесть! Самое сложное и страшное впереди.
- Да, нельзя бежать марафон в спринтерском темпе.
- Я вся осталась в сюсюках и пальчиковых красках. С полугода мы рисовали, всё отмывала. Не слушал, карточки грыз. Сейчас что делать? Видеть его уже не хочу.
- Нельзя. Бежать. Марафон. В спринтерском. Темпе. Одна с ребёнком?
- Нет. Муж есть.
- А родственники?
- Ну, тоже.
- Так познакомь сына с ними ближе. Пусть будут вечера с папой, с бабушкой…

Тут она перебила:
- Я не могу. Нет. Он всё поймёт. У него будет травма.
- Она всё равно когда-нибудь будет! – разозлилась Алла. – И лучше это будет прямо сейчас, чем после спущенных в никуда лет!
- Так пусть она будет попозже! Только не сейчас.
- Сейчас! В шесть лет проще менять образ жизни и меньше помнится избалованность, чем в пятом классе или после выпускного. Пока запросы маленькие, их легче переориентировать.
Это был их последний разговор. Алла больше нигде не могла её отыскать.

Девушка ходила около гимназии. Девушка без возраста в школьной форме, с эмблемой, какая была у этой гимназии давно. Она явно не училась в ней. Её можно было встретить не каждый день, конечно, но в любое время года, хоть в снег, хоть в град, хоть тогда, когда в школе выходной. Она не просто гуляла, хотя места красивые. Когда нет смены, бродила вдоль школы с видом безутешной вдовы возле памятника неизвестному солдату. Конечно, прохожие не раз и не два задавались вопросом, не потеряла ли она близкого, связанного с этой школой. Здесь на самом деле умерла школьница, только не физически.

Она в своё время окончила школу. Ну и что здесь не так? Грустно, когда никак не можешь окончить, а здесь пророчили только светлое будущее. Отличница не за красивые глазки. В школе была как рыба в воде, энергично, потоком. Даже росла точно по возрастным таблицам, поэтому школьная форма сидела на ней идеально. Первая во всех конкурсах, кроме спортивных. Одноклассники взрослели, а она только меняла цифру класса. До самого конца одиннадцатого казалось, что так будет всегда. Выпускной – последний праздник. В МГУ было трудно. Всё, ты уже не гордость, ты уже никто. Гимназическими пятёрками там не удивишь. Никому просто не интересно. Одна из шестидесяти.

И первая сессия на пятёрки никак не сдаётся, хоть убейся. Уже по третьей пересдаче прошло, замученная экзаменами даже умудрилась исправить свои четвёрки на тройки. Знакомые говорили: «Если первую сессию сдать никак не можешь, одни двойки, может, перевестись, не дожидаясь отчисления»? Родители перевели. Там, куда ехать было ближе в два раза, тоже отказались восхищаться. И тоже математика оказалась сложной. Выскочка постоянно злилась, постоянно радовалась чужим ошибкам. Так надоела, что первого сентября следующего года идти на учёбу наотрез отказалась. Начался было поиск себя, но папа его прервал и нашёл начальника, который любит хвалить. На работе было замечательно, только обучения не было. И школы не хватало.

Школа – утраченный рай. Школа манила. Вот там было всё хорошо. Она не хотела прийти в школу в гости, ведь там её будут воспринимать всё-таки в настоящем времени, сравнивая с прошлым, не говоря уже о встрече выпускников. Ей не нужны были взрослые люди, ей хотелось быть именно с теми, кто только учится в каком-то классе. Вот и ходила призраком за забором. Смотрела на идущих на уроки малышей и юношей в форме уже другого образца, на уроки физкультуры на стадионе, на торжественные линейки. И страшно им завидовала. Ругаются, что семь уроков, боятся двоек, не понимая своего счастья… «Я за тобою следую тенью, я привыкаю к несовпаденью».

В этой же школе выступала её ровесница из параллельного класса. В детском хоре. Это был большой-большой секрет, тайна, какую не разгадают ни на одном конкурсе сыщиков для учеников среднего звена. Маленький рост, детский голос, неприметная внешность – и её не особо запоминали. Солистов-то не было. Она боялась взрослых людей. Быть в одном месте с ровесниками родителей, занимать одну и ту же позицию – да немыслимо! Вуз выбрала наиболее «детский», с родительскими собраниями и даже чатами, ходила в кружки. Окончив, устроилась работать удалённо. И всё было бы хорошо, если бы не отчаянное неприятие возраста и нарастающая ненависть к себе.

Вопреки очень распространённому и явно современному мнению детство не исключает смерть. Родители не хотят знать, что гарантий нет, вот и стараются думать, что есть. Детей умирает меньше? Меньше, факт. По статистике ниже всего смертность именно в девять лет. Со смертью ассоциируется старик или старушка. Взрослый мужчина – война, опасность. Женщина – самостоятельность, семья. Подросток – множество рисков переходного возраста. Младенец – всякие врождённые болезни, о которых не всегда можно знать. Поэтому, стараясь сделать из ребёнка не только вундеркинда, но и Маклауда, хотят видеть его младшеклассником. Эту загадку Алла разгадала вдруг, когда услышала сожаление, что выросла, от одной учительницы. Той всё хотелось, чтобы Алле было всё ещё восемь лет на поэтическом вечере. Сказала Алле, что голос не её, её - детским должен быть. Нет той милой девочки, есть другой человек.

Первое сентября. Первый раз вести ребёнка в первый класс. В свою родную школу. Вон и бывшие одноклассники с детьми пришли. Алла взяла из младших только Женю, в пять лет уже будет интересно и не устанет, младше – остались дома. Рома идёт в школу, для него всё это. Алла поможет повзрослеть, ответит на вопросы. А вот задание на пятёрку мамиными руками делать не будет, как не делала в детском саду. Если конкурс рассчитан на родителей, так и не нужен вовсе. Поздновато бы в двадцать – тридцать с лишним в детских конкурсах участвовать. Пятёрки за начальную школу получать – тоже.

Кто это? Похожа на Риту с первой парты. Может, родственница? Сильно старше выглядит. И на лице страшные шрамы, до жути изменённые черты. Алла видела таких в травматологии, когда ходила с бабушкой, сломавшей руку. Так выглядят после аварий и пожаров, когда с огромным трудом смогли восстановить возможность открывать глаза, говорить и дышать носом. Мама её, что ли? Они не похожи как раз, мама ещё так радовалась, что дочь единственная как модель, а в семье был настоящий культ стандартов красоты. Единственная худенькая, куколка с бэби-фейс.

Рита пропускала уроки ради фотосессий. Конечно, учёбу не запускала, но как не считать внешность очень важной, если мама с детства говорит только о ней? К двадцати годам гены взяли своё, и оказалось, что чуда никакого и не было. В платье для студенческого вечера уже не влезла. Диеты не спасали, препараты вызвали отравление. Мама постоянно ругалась, что запустила себя, упустила великий шанс и теперь всю жизнь будет просто ходить на работу. Ещё и мода поменялась, под это Рита сделала много пластических операций, но в вагон так и не запрыгнула. Съёмную квартиру в центре бросила, до диплома жила в общежитии, потом вернулась туда, где была. Приобрела только боли и проблемы со зрением. Говорила, что и не хочет видеть такую некрасивую. Мир тесен: Рита претендовала на ту должность, о которой тогда говорила мама.

Виолетта начала рассказывать: «Там вообще интересная история. Взяли-таки красивую. И после тех самых неуставных отношений она собиралась в декрет. Выдавили с огромным скандалом, она отказывалась отказываться рожать. Ни на какие совмещения и удалёнки не соглашались, понятно, для какого такого труда эта ставка. Тогда она перешла туда, где одни женщины за пятьдесят, и вышла замуж за сына начальницы. А заместитель директора на старом месте решил нанять только мужчину, чтобы без такого. И что? Он стал отцом и пошёл в декрет, сказал, что хочет паузу. Второй плохой отзыв получать не хотелось. Стали искать на декретное место. Молодой парень, без семьи. В армию забрали, изменилась категория годности, здоровье улучшилось! А следующий паренёк, непризывной вообще, через месяц серьёзно заболел. В конце концов, убрали все свои планки и взяли дорабатывающую до пенсии как раз до конца декрета».

А потом была настоящая встреча выпускников. Рита не пришла. Виолетта – тоже. Нет, никто не хвастался. Вступить в пирамиду тоже не предлагали. Когда работаешь, вышла замуж, есть дети, очень приятно прийти в родную школу в гости. Спасибо, что выучили! Так милы эти стены, парта, за которой сидела. А кто не пришёл? Кто вообще не откликнулся? Что с ними вообще? Алла вспомнила тоскливое безвременье, когда после вуза сидела дома. Тогда бы точно не пошла. Даже до замужества не пошла бы. Стереотип «отличница – старая дева» - сильный, хуже только современные взгляды, когда этим гордятся.

На встрече одарённых детей 1995 – 2005 эти самые выросшие вундеркинды рассказывали о своей жизни. Алла обратила внимание, что почти все с родителями и никого – с супругом и детьми. Кто-то не изменился со школьных лет, хотя ему уже за тридцать. Кто-то хочет усиленно казаться ребёнком, одет в подобие школьной формы, что мало по размеру. Алла предположила, что такие слишком зависимы от своего детства и не очень-то счастливы сейчас. Вот и хотят хоть ненадолго вернуться. Интересно, здесь будут хвастаться или говорить правду? Смысл ведь как раз в чистой картине.

Алла начала: «Гениальность – это как рост больше двух метров. Никто ведь не пытается заставить таких носить одежду средних размеров. Ну, родились они такими, поэтому стоит это учитывать. Так и заталкивать одарённых в детство не стоит, всё равно вырастут вместе с ровесниками и самостоятельно будут общаться уже со взрослыми, а с детьми только как старшие. Хуже только делать из ребёнка золотую рыбку для своих амбиций. Вот это по-настоящему страшно. Талантливые дети надежды подают, а потом всю жизнь должны всем успешный успех. А есть ли у такого человека право полностью отказаться от колеи так называемого успешного человека?

Талантливый человек не должен быть талантливым во всём! Он не раб этого таланта! Я начала получать пятёрки в начальной школе и писать стихи. Так вот, от меня во всём начали требовать больше, чем от других. Нельзя любить все школьные предметы одинаково! Не надо отличникам поднимать норму пятёрки! Разбрасываться особенно некстати перед поступлением. Домашних заданий и так бывает слишком много, а проект вместо пересказа – это уж вообще какое-то наказание за способности. А потом ещё удивляются, почему способные ученики не хотят себя проявлять. А вот потому.

Грустно, когда на показавшего способности ребёнка и уже взрослого навешивают высокие требования. А ведь это может быть просто временным опережением. Как кто-то раньше, кто-то позже учится сидеть и ходить, но это ничего не значит в будущем. Я начала писать стихи и получать пятёрки в начальной школе. И с какого-то перепугу стала вдруг должна кучу всего. Например, хотеть учиться всегда и везде и вместо жизни. Все предметы на пятёрки, модные направления особенно надо любить. «Ты же умница». Какой это груз! А ещё должна хотеть делать карьеру в офисе. Не хочу? Застыдят.

Всё я должна больше, чем другие. Ругают за четвёрки не только в школе, но и в жизни. Всё по первому разряду. Планки, планки, планки… Должна быть худой, должна хотеть уехать на Запад, от которого тошно. Замуж не выйдешь – только за принца. Не дружи с обычными людьми, не создавай семью, положи всё на алтарь успешного успеха – это рабство, каторга, а не жизнь! От такой жизни устаёшь очень рано! У успешного успеха есть чёрная сторона в виде постоянной грызни, страха отстать и потери покоя. Гонка – это не жизнь, а мучительное выживание. Трагедия вундеркиндов в том, что их достижения и условия жизни ценятся не сами по себе, как у всех, а в сравнении с выдуманным образом. Так ведь? Не любят, не принимают, а пинают, подстёгивают».

Говорила долго. Родители помрачнели. Особенно те, кто помоложе. Кого-то резанули слова про золотую рыбку. Ой, прекратят ли? Свернут с накатанной дороги? Алла что-то не верила, что прямо после этого вечера пойдут и заберут ребёнка из какого-нибудь ненужного кружка. Её мама, кстати, сама не раз говорила, что очень плохо самоутверждаться за счёт ребёнка, так делают обычно безликие люди, и самые страшные трагедии вундеркиндов надо искать там, где кто-то из родителей не состоялся в этой же сфере. И не хотела, чтобы таким кто-то завидовал.

Лиза перестала быть ребёнком. И вдруг как-то резко её перестали приглашать на чтения. «Это для детей». А издать никак не получалось. Не времена Ники Турбиной, поэзией так не увлечены. Новые творения ложились в файлы, а потом и вовсе иссякли. Лиза не знала, что дальше делать, чем дальше жить. Локальная потеря смысла жизни. Они все на самом деле только местные, ведь всегда можно заняться чем-то другим. Алла занималась психологической поддержкой разных людей и знала много историй. Это она в Интернете писала? Слова похожи. Надо с ней поговорить теперь лично.

Алла не хотела, чтобы ей завидовали. Этого хотят ради злорадства, а она любила мирные отношения. Поэтому подчёркивала их хорошие черты, каких нет у неё, чтобы на себя внимание обратили. Она как никто другой понимала: раздвоиться нельзя! Как на станции с путевым развитием перекрываются враждебные маршруты. Так и в жизни нечего переть под красный. Но автостопов в жизни часто нет. Алла не радовалась, когда то, что она любит, в других пытались впихнуть насильно. Если использовала примеры, то лёгкое, то, что можно повторить без труда, и доказывала, что это именно легко. Легко не пить, не курить, отказаться от гламура. Это может каждый.

Так это не чья-то мама? Аня, что ли?
- Алла, ты?
- Привет…, - только и могла сказать Алла, глядя на ровесницу, выглядящую ну очень старой. Так обычно бывает от сильного истощения. Да и голос слабый.
- Ты говорила, что тебя постоянно ставят в пример. Мне тоже ставили. Только наоборот. А я именно хотела и хочу брать с тебя пример.

Фанатка, что ли?
- Я была моделью. И балериной. Вспоминать не хочется. До сих пор на людях не могу видеть пышные платья. На пачку похоже. Мне больше нравятся люди в рабочей форме. Там их не стравливают. И им можно есть, сколько хочешь.
- А ты? – зачем-то спросила Алла, видимо, для приличия, ведь и так всё было понятно.
- Я прошла афганскую войну, вот только никому не рекомендую. Войну, где никого не защищаешь. Войну со своими. Стекло в туфли – это ерунда, можно увидеть. А вот отравление, ведро краски на голову, испорченные дорогие костюмы, на которые мама взяла кредит…

Заплакав, Аня продолжала: «Я не хотела их ненавидеть! Но нас всех заставляли. Когда я однажды сказала, что лучше тогда вообще быть одной в классе, учительница ответила, что да, и остаться должна лучшая, а остальные – выбыть. Это напоминало концлагерный эксперимент. Нас позорили перед всеми. Мама говорила, что в балете все только идейные, это не обычная школа, где часть просто отсиживает уроки. Но я именно отсиживала. И не одна. Нас ведь не спрашивали. Сколько там той романтики, которой заманивают для видимости согласия? Редкие вспышки.

Я худела. От меня все требовали. А там между двух огней: достаточно худеешь – нет сил, ругают, ешь, чтобы силы были – не влезаешь в платья, ругают. Я подсела на таблетки для похудения. Я начала себя ненавидеть с двенадцати лет. Я не хотела расти. Я видела, что происходит с теми, кто старше. И я не хотела так жить. Мне сказали и там, и дома, что мне нельзя иметь детей, товарный вид, всё такое. Уроки по школьной программе очень часто пропускала, то на индивидуальных занятиях, то на фотосессиях. Я теперь статьи в Интернете на научную тему не понимаю. И поступить никуда не могу.

Алла, я видела тебя постоянно. Да, мы живём рядом, но меня никуда не пускали. Мне много рассказывали о тебе. Что ты в свои такие же годы уже толстая тётка и почти старуха, что твои родители слишком много тебе разрешают и практически лишили будущего, что ты, конечно, жить будешь, но жизнь твоя будет серая и унылая, и это меня ждёт, если брошу диету и вообще всё. Алла, извини. Я так не думаю. Я уже не могу вернуться назад. Я не знаю, сколько проживу в тридцати килограммах. Полно таких историй, и они кончались плохо.

Мне очень нравится твоя работа. Я видела тебя на станции, специально даже приходила, зная примерный график. Меня туда никогда не возьмут. Ещё я не могу воспитывать и учить детей, я не могу трудиться вообще, выдерживать нагрузки. Смотрела про мисс Чикаго 1994 года. Вот уж действительно: исполнила все мечты моей мамы: похудела, жила за границей и выглядела не на свой возраст. Мастерство в почти сорок лет выглядеть на девяносто! Назад она не вернулась. А я вернусь? Видео двенадцатого года. Почему я не успела посмотреть до своих шестнадцати и всех похудателей послать тогда?

Я смотрю на твоих коллег и подруг, своих у меня нет. Мой страх из детства – толстая тётка – живёт нормально! А я ничего не добилась. Тебя приглашают сниматься в новостях всяких, а меня никто не помнит. В восемнадцать лет я стала сухой старухой, и меня списали. Навсегда. Ты вон какая сильная, а я, как сказал врач, не развилась из подростка в женщину. У тебя голос громче поезда, а я еле шепчу и никогда не пою. Ты весёлая. Ты можешь ходить без кофты летом. А меня давным-давно хвалят только в больнице, а вся моя жертва – на помойке». Они обнимались и плакали.

На одном из мероприятий Алла увидела своего преподавателя и другого, которого не помнила. Оба на вид ровесники, разговаривали:
- Да, хорошо взрослых учить. Дежурными по станции выйдут процентов девяносто минимум. Отсев маленький. По болезни и другим неприятным обстоятельствам. А так все хотят работать, все представляют не так, как дети. А я вот всю жизнь работал вслепую.
- В какой сфере?
- В детском музыкальном кружке. Всю жизнь ему отдал. Я не стал жениться, как известные великие педагоги. Хотя мог. Но я отказался. Тогда я был опьянён. Мои коллеги учили детей, но они жили, создавали семьи, дружили. А я отказался от всей жизни и оставил только одно. Я был один всегда.

Была неловкая пауза.
- Я жил детьми, а дети помнили меня не больше, чем других. Не заметили как-то мою идейность. Мои коллеги рассказывали детям истории о своей жизни, а мне было нечего. Не любили как-то мои подопечные рассказы о других учениках, обижались, что в пример ставлю.
- Ну, примеры не только дети не любят.
- А мне нечего было больше. Чем жил – о том и говорил. И любимчиками были не родные дети, как должно быть, а те, у кого лучше получается. И нынешние дети обижались на эту идеализацию прошлого. Конечно, легко говорить о том, кого уже не видишь каждый день, и сложности уходят из вида.
- Я сам напоминаю себе, что сейчас передо мной данная группа, а не другие.

Снова заминка.
- А потом я узнал, что их заставляют! Родители сами кем-то не смогли стать, или просто семейная традиция, которая конкретному ребёнку не упёрлась. Он идёт ко мне так же из-под палки, как на английский и гимнастику. Ещё одно надоевшее занятие, от которого устал. Я лишь элемент забитой сетки. Я слышу разговоры детей. Если с обязательностью школы они готовы мириться, то всякие допы для них – посягательство на свободное время. И их можно понять.
- Да, у меня такой проблемы нет. Если тащат за уши, то сами себя. Потому я взял только взрослые группы. Там нет родителей и их амбиций.
- Да уж, амбиции… Ребёнок не может, не хочет – пихают. А ведь мест ограниченное количество. То есть, эта кислая мамина радость заняла чьё-то место. Им не интересно. Они хотят просто слушать музыку, а не думать о ней. Кто-то, за кого особенно порадели, настолько лишён музыкального слуха, что даже не слушает сам вообще ничего, не воспринимает.
- И отчислиться такие, конечно, не могут.
- Конечно. Их слушать не будут. Вот и идёт эта массовая имитация. Родители врут, что ребёнок любит музыку, мы им отвечаем надеждами. Есть, есть те, кому нравится, но это половина группы.

Снова пауза.
- Я был не прав. Я учил не музыку встраивать в жизнь, а жизнь ставить в зависимость от музыки. Я заставлял подающих надежды не создавать семьи. Может, потому, что иначе моя жертва не была бы такой уж необходимой? Я плохой педагог. Одного паренька уж так пестовал! А потом его заездили в колледже, неокрепший голос сорван навсегда. И он свёл счёты с жизнью, потому что верил, что он только певец или всё кончено. Сорокалетней женщине ты не внушишь, что единственный смысл жизни – эти курсы. Ты уже далеко не первый педагог, ты не похож на родителя. Восприятие не то. Может, и мне надо было учить взрослых?
- Я преподавал только здесь и учил только взрослых. Дети только свои.
- А меня уже списывают. Всё. Одинокая старость. Думал, что я многодетный отец, а за пышными концертами пустота.
Дальше Алла не слышала, потому что надо было идти.

Снова Аллу ставят в пример. Ну опять! Виолетте сразу сказали не ждать карьерного роста. Вечная должность без повышения. Измученная гонкой с детства, она совсем не возражала. Ходить на работу и приносить пользу. Развиваться, искать новое можно и горизонтально. Что там, на вершине? Нервы одни. Спешить и опаздывать везде. Быть скучной бизнес-леди из «Служебного романа». А так никаких задержек и переработок, с восьми до пяти рядом с домом, вообще пешком приходишь за полчаса, дома никто не беспокоит. Маме приходится рассказывать про личностное развитие, какого нет в других местах.

Впрочем, это была правда. Теперь было время на увлечения. После работы не обязана учиться! Не должна давиться неинтересным, но таким модным и престижным маркетингом, псевдопсихологией и непонятной аналитикой. Виолетта читала. Общалась. Ехала на выходных туда, куда хотела. Но если на обычную работу мама согласилась потому, что кормить себя надо, да и сидеть дома как-то маргинально, и без стажа вообще пойти куда-то всё труднее, то в плане личной жизни была бескомпромиссна: только принц! Любой вариант разбивался о мамино «лучше найдёшь». «Родить можно и в сорок, а жизнь одна. И я не хочу, чтобы ты её потратила на посредственность».

По расчёту, от безысходности, крайней необходимости. Не такая уж страшная причина для замужества, как говорят психологи. Они вообще много всякой ерунды говорят, которую начнёшь применять к жизни – с ума сойдёшь. У них одни синдромы и кризисы, не только по возрасту, но и по сезонам. Когда отдохнуть от них и нормально учиться или работать, не кризисно? Вот есть парень, который хочет жениться. Всё! Это все принцы, вместе взятые. Поиск закончен! Мама злится, потому что ещё не узнала его как следует. И не знает, как будет счастлива её дочь в нормальной жизни.

Алла выступала. Больше, чем в детстве. И была явно интереснее девочки из прошлого. Она радовалась своим талантам, как радуются рассветам и тёплому лету. И за это на неё нападали «серьёзные»: как так, у нас всё плохо, а она не икона успешного успеха и чего-то не унывает? Не выложила на праздник целую зарплату и от этого не страдает? Мамины ровесницы любили говорить: «Молодая ещё, не понимаешь. Будешь в моём возрасте – вот тогда»… На что отвечала, что постоянно видит людей того возраста и они совсем не такие, не унылые. Выросла – и не поняла всю эту тоскливую философию, стала ещё старше – всё равно.

Она не чувствовала себя дома. Всё равно земля – не дом. И удачи не привязывали, как это обычно бывает. Природа, музыка, хорошая книга – и приземлённость разлеталась, как дым. Станции метро, огромные, величественные, спроектированные теми архитекторами, кто создавал храмы. Суеты всегда было мало. Аллу спрашивали, что модно – она отвечала как явно не вовлечённый человек, без страсти к этому. Подписчики, аудитории – всё как-то не волновало. Она не спешила на курсы и после работы планировала время сама.

Алла вспоминала Карелову. Мир любить не будет. Поймут не все. Апостолов убили, а самым популярным будет антихрист. Старая начальница это прекрасно понимала. «Не будь лучше, чтобы никто не думал, что это реально», - частая проблема в таких случаях. Причём это касается не талантов, а именно того, что могут все. Как единственная в классе прочитала книгу? Как нет леваков и абортов? Все так живут, не разрушай миф со сладковатым запахом! Алла ещё в детстве поняла этот настоящий смысл фразы «все пьют и курят», которую говорят исключительно зависимые.

Она всё равно бывала примером. Без собственного желания. В соцсетях выставляла разве что то, что интересно было самой, тексты разные. О жизни не писала вообще ничего, никаких фото. Не интересно. А вот другие, за глаза, за спиной. Той же Виолетте: «Алла на учёбу в форме ходит и деньги не просит на одежду»! Аллу спрашивали:
- Как сделать ребёнка отличником?
- Объяснить, что учёба – это его работа, он сам за неё отвечает. Научить самостоятельности.
- Это уже есть. Трудится, старается. Но одни четвёрки.
- А дальше ничего не делать.
- Как ничего?
- Так. Беречь то, что есть. Не крутить и не вертеть, чтобы не потерял интерес.
- Но ведь сама отличница!
- Не всем быть отличниками. Если так, то это слабая школа.

Спрашивали, как заставить детей полюбить то, что любит Алла. Рассказать, а дальше его выбор, читать астрономию или нет. Были даже поклонники её внешности, их уже интересовало, как сделать своих дочерей похожими на неё. Ответ: никак. Вообще никак. Не надо плодить копии. Это как долгожители, все они не держали особых диет и не бегали трусцой, просто так сложилось. В отличие от так называемых успешных людей, она честно говорила, что нет никаких секретов. Встаёт рано, не пьёт и не курит, налево не ходит, не гламурится. Но разве это хитрость? Это лишь ограничение бестолковой нагрузки.

И родители над ней не дрожали, не выкидывали деньги на платные занятия, не бросали работу, не растворялись. Просто знали, что детство короткое, а взрослая жизнь длинная, поэтому стоит говорить о жизни как следует. Школьные науки за этим и подтянутся. Не надо будет скакать вокруг заталкиваемого в детство и доводить до слёз над тетрадями. Школа – лишь часть жизни, дополнительные занятия – ещё меньшие периоды. Это не святой Грааль! И совсем не парадокс, что как раз самостоятельные радуются успехам явно сильнее, чем еле прочитавшие написанное маминой рукой.

Первая учительница, к которой Алла заходила в гости, спросила:
– А учиться ещё будешь? Ты же умница.
– Кто бы знал, какой это тяжкий груз - быть умницей! Нет уж, пока все обучения - только на работе. И другие, когда сама захочу.
- Понимаю.

Алла была доброй и ласковой. Она стала ровно такой, как её подруги, к которым сама тянулась. А к ней-то как тянулись в мире, где оскудела любовь! Теперь всё больше говорят, что она человек будущего. Оказывается, не старомодная и скучная, а такая, каких не хватает, в каких отчаянно нуждается мир. Мир переел успешных и пустых. Гламур начал умирать ещё в десятых и вздохнул последний раз, когда Алла отметила сорокалетие. Философия эгоизма, что пошла с 1960-х и правила в 1990-х, окончательно зашла в тупик. Люди ищут не эгоистичных.

Почему мама ругает за седые волосы? Это так же смешно, как тогда, когда поставили в пример за ношение формы. Не по возрасту. Когда твой ребёнок стареет, тогда как ты? Некоторые и взрослеть своим детям не дают из-за этого. Но не давать взрослеть – это потом за ними следить всё время. А не стареть – это всё-таки самостоятельность, но всё равно с определённого возраста катание по Кольцевой линии. Если не хочешь, чтобы было сорок, теперь что, раз за разом будет исполняться тридцать девять? И почему день рождения, когда исполняется десять – хорошо, а когда сорок – плохо? Годы не прибавляются только после смерти.

Декреты кончились, теперь уже старшие дети хотят в них посидеть. Пора выходить на станцию, снова. Было начало октября, но лето продлилось на месяц. И непривычно было: вроде лето – в шесть уже закат, а в семь темень, настоящая ночь. И восход уже не ранним утром, если рано встаёшь, приходится ждать. Но третьего октября Алла по привычке вечером глянула на барометр – ручная стрелка отметила семьсот шестьдесят, вчерашнее показание, а чёрная стрелка показывала уже семьсот сорок. Закат алый-алый. Глянула прогноз – завтра плюс тринадцать, а послезавтра уже плюс шесть и дожди с ветром. Алла ничуть не испугалась и не расстроилась.

Мила, дочь Виолетты, пришла в гости и начала показывать свои достижения. Как собака Павлова.
– А это мои соперницы - Оля и Наташа. Оля отличница, меня ругают с её именем, а Наташа - одарённая, рисует. Вообще, у меня их больше, это все, кто лучше меня, только остальные эпизодически. Вот они золото, а я пустая порода, которую только выбросить.
Вот как переубедить? Это уже второе поколение. Хотя нет, началось явно раньше, минимум третье.
– А что, все непременно должны быть отличниками и рисовать? Не страшно было бы жить в таком одинаковом мире?
Зависла. Это хорошо.
– Ну, не все. Только я.
– А зачем? Если ты сама не любишь это, то зачем себя мучить?
– Надо. Маме бы понравилось.
– Что ты постоянно сравниваешь себя с другими? Пойми, жизнь - это как сочинение, списывать не надо. А то представь, великие художники копировали бы один образец, так ничего новее "Джоконды" мы бы не увидели.

Оля – это уже младшая дочь Аллы, ровесница единственной и последней дочери Виолетты. Виолетта и так чувствовала, что как будто опоздала на урок в жизни. Конечно, молодец, что пришла, но понимать тему придётся дольше. Сама уже смотрела на Аллу, но никак не получалось растить одного ребёнка так, как несколько. Хоть и старалась изо всех сил. Друзья, приятели – всё не то. Даже двоюродных нет, муж тоже один в семье. Да и собственная мнительность никак не проходит, пытаешься скрыть – только хуже. И синдром девочки-отличницы ещё не прошёл. До сих пор.

Вот как им помочь? Не думать об этом Алла не могла, она привыкла помогать. Пусть люди вокруг будут уверены, что на неё можно положиться. Конечно, по ерунде в лепёшку не разбивалась, и всплывшие вечером домашние задания у детей – их проблемы. Но Виолетта, замкнутая, неуверенная, с детства не давала ей покоя, как Обломов Штольцу. Синдром отличницы Эллочки-людоедки излечим? И не заразит ли Милу? Алла старалась. Могла иногда и сравнить в обратную сторону, подчеркнуть достоинства, но не часто, чтобы не поддерживать систему. С Виолеттой наедине особенно хвалила те черты, которых нет у них обеих. Чтобы заметить именно её без тени матери и примера для подражания.

8 сентября, в понедельник, Алла пошла на дневную смену. Попрощалась с матерью и вышла из дома. Утро было тёплое, какое-то нетипичное для осени, скорее как в конце июня. Так будет где-то до конца следующей недели, уже в субботу вечером погода поменяется, придёт холодный фронт с нудными дождями. Алла вышла пораньше, решила не спеша прогуляться до следующей остановки. Сегодня на дневную смену идти ещё по солнцу, хотя просыпаешься хоть в светлых, но уже только сумерках. А вот со смены вечером – будет уже тёмная заря.

Осень подкрадывалась осторожно, словно понимая, что ей не рады особо. Конец лета легко отличить от начала не только по разросшейся зелени и созревшим плодам. Солнце по утрам всходило уже не над трубой, а все больше клонилось к югу, всё дальше от центра неба. Тени уже всегда больше предметов, до середины апреля. День пока ещё длиннее ночи. Пока ещё, но скоро будет не так. Полдень наступает чуть-чуть, но раньше, чем в начале августа. Скоро северные окна станут полностью тёмными, в них будет видно разве что зарю в ясные дни, которых будет меньше. В июле тепло и в тени, и при облаке перед солнцем, а на исходе лета сразу становится холодно. И ветер ледяной. И бывает днём жарко, а к вечеру или рано утром – холод, как в Средней Азии.

У цветов на клумбе засохшие серые стебли рядом с живыми переросшими. У диких – и увядшие цветки, и постарше – зреющие семена. В деревьях мелькнёт жёлтая проседь, и нет, это не яблоко и не солнечный свет. Природа замирает, чтобы сделать скачок. На севере уже началось: не робкие, а полноценные снегопады. Но все смотрят на юг, где солнце. Это как со смертью человека: не сразу всё меняется. Сначала ещё лежат его вещи до смены хозяев, числится работником или студентом, не изменились планы. Никто ещё не знает, ещё думают о будущем с ним. С осенью вроде наоборот: все знают, что она наступит, но факта ждут. Когда умрёт лето, когда все перестроятся?

У весны в прошлом зима. Май холоднее августа, в апреле земля ещё только уходит от снега. Понимаешь, что впереди только лето. Это как начало каникул или первый звонок. Или даже предвкушение. С зимы всё в новинку: вечера как-то неожиданно светлеют, в куртке становится жарко, на улице сухо. Холода были так недавно, что, кажется, до них ещё так далеко. А когда лето началось уже очень давно, когда стало казаться, что снег и лёд на улице – какая-то другая реальность, хочешь пойти на улицу – а в восемь уже темно. И тут уже начинаешь вспоминать, как всё начиналось. Так на последнем звонке передумываешь, как все только пришли в школу, как встретила первая учительница, как путались в кабинетах, а седьмой класс казался чем-то недосягаемым, не говоря уже о выпуске.

Смена только принималась. Час пик, загрузка станции самая большая. Понедельник, слегка иногородние студенты и рабочие – в общежития. Это помимо ежедневно будничных. Конечная станция. Поезд дальше не идёт. Можно предположить, что приезжающие регулярно на конечную чаще задумываются об итогах жизни, а школьники – ещё и о будущей профессии. А едущие от конечной до промежуточной чувствуют себя моложе. А кто проезжает всю линию, проживает маленькую жизнь?

Какая-то странная неисправность. Музейная, книжная. О ней говорят, но её как будто не бывает. Слишком маленькая вероятность, слишком много всяких факторов должно сойтись: переменчивая погода с ливнем и солнцем, резкий перепад температуры, курение в самых неположенных местах, за которое сразу увольняют, и много ещё недопустимого... Будет гибель пассажиров. Если, конечно, не остановить, но тогда будет гибель дежурной по станции. Всего один такой случай был. Погибла.

Вероятность смерти – вообще странная штука. Вроде она растёт с возрастом, это с начальной школы знают. Кто-то ещё знает, что с рождения до девяти лет она падает. Но что эти цифры значат, если смерть уже здесь и сейчас? Что делать с планами, рассчитанными на среднюю продолжительность? Даже как быть с делами на завтра? Впереди ведь двадцать лет по статистике! Статистика-то для среднего человека, сферического, а не для каждого. Вроде для большинства, а в это большинство можно и не войти. И даже генетика здесь не поможет, предки-то жили сто лет, рекорды ставили, но сам человек – не его родственник, не его копия. Не большинство, а один-единственный случай. И выбрать, поставить на что-то нельзя.

Всё как в одном из снов, какой часто снился. И после юности, когда только пошла учиться второй раз, и в дальнейшем, последний раз – полторы недели назад. Что вот так приходится сдерживать крушение, не силой, конечно, а объёмом. Проходишь сквозь оборудование, как сквозь стену, когда прижимаешься. Только в реальности это более жёстко. И больно. Во сне-то боль не чувствуешь. И кровь во сне не текла никогда, а тут прямо всё в крови. Конечно, приходилось видеть кровь на элементах пути, но здесь был оживший сон, как компьютерная игра, игры-то Алла не любила. Пассажиры не пострадали и только поняли, что что-то не так и на работу можно не успеть. А Алла не шевелится, потому что мёртвая совсем.

Аллу похоронили в ясный день. Анна Ивановна не хотела видеть именно её, золотую отличницу, мёртвой. Более того, она вообще отрицала всё, что было после девочки, получившей аттестат и медаль. Тогда, доучив седьмой класс, она переехала в соседний город, потом приезжала, в школе умудрилась сходить на оба выпускных. И больше Аллу не видела. И не хотела. Как раз потому, что боялась продолжения, зная о судьбах вундеркиндов, у самой перед глазами были только печальные примеры. Она боялась, видя детей не от мира сего. Алла пугала её взрослостью и бескорыстием. Не Паша Коноплёв, не Ника Турбина. Если вы знаете одного вундеркинда, то вы знаете только одного вундеркинда.

Поэтому она старалась думать именно о девочке, стоящей у доски. Да и будущее придумывала сама, периодически, вариативно. Да-да, конечно, магистратура, аспирантура, карьера, двое детей... Про смерть Аллы уж пришлось узнать из новостей. Узнала – и не хотела, чтобы рушился образ девочки. Она ведь и сама была отличницей, и Аллу видела и подобной себе, и своим результатом. Пусть и учила всего три года, но это был первый её класс, начало стажа и руководства. А может, была не права тогда? И не должно быть вовсе колеи хорошей девочки, а нужны люди с разными судьбами. Хорошая девочка стала бы жертвовать собой или считала бы себя драгоценным камнем?

Виолетта тоже не хотела идти, чтобы в свою очередь не видеть, во-первых, смерть ровесницы, во-вторых, чтобы снова не испытать те чувства из той осени после школы. Что как будто убила соперницу. Посеянная в детстве зависть стала, похоже, пожизненным искушением. Так и стояли в голове мамины слова. Но тут же передумала: а что, если бы между ними не было мамы? Что, если бы они познакомились не в детстве, а тогда, когда обе уже ходили на работу? Алла умерла. Виолетта тоже уже в годах. После смерти не будет уже всего этого. Может, хватит? Завтра выходной как раз, можно проводить Аллу. Хватит соперничать! У Виолетты своё, свой путь, который подходит к концу. Да, все молодящиеся начнут говорить про сто пятьдесят лет, но где это? Ничего не поменялось, верхний предел много веков всё один. Что успела именно в своей жизни?

Вопреки прогнозу солнечная тёплая погода продержалась дольше ожидаемого. Знакомые Аллы ходили на работу, совсем юные – в школу и садик. Если бы была инфантильной и хотела бы привлечь внимание – не получилось бы. Но это было совсем не нужно. Зачем, если и так хорошо? Прошла путь до конца, встретилась с теми, кого любила... Любимая природа уже без повреждений, без кусачих комаров и закатов. Красота природы и нужна для того, чтобы потом не было шока. И главное – возможность дружить и любить. То, что сейчас нам здесь просто не понять так.

Алла не хотела, чтобы мама тосковала и убивалась. Она не была эгоисткой, да и желание, чтобы другие мучились – желание жалкой компенсации, о чём мечтают только ущербные люди. А вот эта вот вся грусть на выпускных – это ли не репетиция смерти? Все эти наряды, слёзы, грустные песни. Навсегда изменившийся статус, запрет ходить в это учреждение. На первом сентября выпускников уже не будет. Их вспоминают оставшиеся ученики, а рядом их нет. И первый звонок напоминает рождение, а последующие линейки в жизни школьника – дни рождения. И старшие классы смотрят вперёд, не так, как классе в четвёртом. Если ученик уже в одиннадцатом, но вообще не думает, что окончит школу, родители хватаются за голову. Так почему в отношении жизни часто мыслят противоположным образом?

Надо же что-то сказать матери Аллы, но получалось это с трудом.
- Соболезную…
- Да что уж там. Моей дочери шестьдесят четыре года. Что бы там кто ни говорил, продолжительность жизни перестала расти сорок лет назад и остановилась на естественном пределе сто двадцать лет. Да и то – это максимум, как рост больше двух метров, тянуть всех к этому – абсурд. Да и средняя норма – лишь средняя температура по больнице. Моя Алла прожила счастливую жизнь. И умерла, спасая людей. А как по-другому?
- Нельзя наказывать человека за то, что он выжил. Даже не уголовно, а морально нельзя.
- Может, и грабителя простить? Он ведь просто обогатился.
- Ну и сравнение! Жизнь - это самое дорогое.
- Когда я была маленькой, я думала, что самое большое число - сто. А ещё в школе учат, что нельзя извлекать корни из отрицательных чисел. А потом оказывается, что можно. Так и жизнь – это самое ценное. Но есть то, что важнее.

Образовалась неловкая пауза.
- Что? Чужая жизнь всё равно не твоя. Потом ничего не будет. Поэтому сохранение жизни – величайшее благо. Не просто так полно сюжетов о бессмертии у всех времён и народов, не просто так бьются за продолжительность, соревнуются.
- Если бы физическая жизнь, эта хрупкая, ограниченная была всем – это было бы очень грустно. Очень. И может показаться парадоксом, что самоубийцы – именно с таким мировоззрением. Но именно так. Они считают, что у них нет продолжения. Конечно, легко тут отчаяться. Но есть измерение вечности.

Мама ушла, разговор продолжился уже без неё.
- Но всё-таки непрестижная смерть. Под поездом, в спецовке... Скука! Успешный человек должен быть в программе бессмертия для первых и построить планы на третье столетие жизни. Ну ладно, такой программы пока нет, поэтому надо умирать в дорогой больнице. Нагулявшись, перепробовав всё, накопив много денег. До последних минут не терять шика, носить дизайнерскую пижаму и вызывать стилиста в одиночную палату. Среди врачей, которые дают только лучшие прогнозы и носятся с пациентом так, как не будет государственный конвейер. И прописывают исполнение каждого каприза.
- Ага, и что за украшенное чудовище будет? У меня брат работал в частной клинике, такого насмотрелся, что ушёл в государственную. Это полное моральное разложение. Может, звучит официозно, но именно так. Эти «успешные» изводят всех родных и персонал своими капризами. У них ведь мерило человеческого достоинства – не просто цацки, а цацки очень особенные, созданные и удерживаемые в особых физических условиях. Например, температура кофе. Казалось бы, что здесь сложного? Но нет, у них это олимпиадная задача. Температура не та на градус, наверно – всё, скандал. И это не психиатрическое отделение, не думайте. Это терапия.

Собеседник молчал.
- Как они доводят до слёз своих родных! Капризы – это ведь добровольно, а не проявление болезни. Постоянные претензии, слёзы для зрителей, разломанные и выброшенные хорошие продукты и вещи. А потом другие губы дуют «не хочу рожать, всё равно дети в старости не помогут», потому что такие «успешные» очень любят рассказывать, какие плохие все у них. А чужим выросшим детям на это смотреть.
- А одинокие, ой, свободные от семьи?
- Таких, кстати, практически и нет. Хотели скопить – и не получается особо. Лежат там на деньги ребёнка. Одним обычно ограничились, вот и получает сын или дочь полную дозу, без разведения. Ладно зять или невестка, «успешные» часто растят одиноких. У одной сыну уже шестьдесят – до сих пор плачет, когда у мамы плохое настроение, а оно практически всегда такое.
- Что, прямо все такие?
- Там в большинстве своём – да. Если совести не было – мгновенно она не появится. Даже диагноз для них – не шоковая терапия. Только больше наглеют. Собаке – собачья смерть, даже если собака богатая. Сами так делают. До этого с детства брали больше, чем нужно, и практически не отдавали. Учится ребёнок и юноша для себя! Престижная работа зачастую – максимально бесполезная. Финансируют бесполезные отрасли сверхпотребления, а так «я вам не благотворительность».

Видно было, как грустно это говорить.
- Они разбивали сердца, говоря про любовь. А ведь разбить сердце – это не круто! Массовая культура придала этим словам не тот смысл. Разбить – это предать. Это прийти в жизнь другого уже с целью её сломать. Зачем брал девушку? Чтобы разбежаться, а на беременность сказать «решай сама»? Вот такие гулянки. И это они вспоминают как хорошее! Чужие спутанные судьбы, страшная гордость, обойти, подсидеть. У кого родители живы, те самые родители, кто учил в детстве видеть в одноклассниках конкурентов, ныне забыты в лучшем случае и прогнуты в худшем.
- Ну и дела!
- Смерть для них – прекращение удовольствий. Так и говорят сами. Поэтому сейчас, когда так удобно попросить у всех прощения, переосмыслить всё, когда само ограничение разгула и рабочей суеты подсказывает, делают всё наоборот. Оторваться напоследок. Оторваться от этих возможностей и продолжить услаждать себя. И что после такой смерти?

Обсуждение всё продолжалось.
- Алла, кстати, платной медициной вообще не пользовалась.
- Закопали и закопали. Она-то не сопливая девчонка. Никому ничего доказывать не пыталась. Такие явно не думают, как бы покрасивее лечь и запомниться. Это был трудовой процесс. Спасала пассажиров. Её это волновало, а не чужая реакция. Она позёркой не была, чудом избежала звёздной болезни, какая частое искушение у одарённых с детства.
И все разошлись по делам.