Быль о потерянных черевичках

Мне скоро будет девяносто, а моей двоюродной сестре Ларисе – семьдесят пять. Но когда мы встречаемся, мы забываем о возрасте, о болячках и прочих невзгодах современной жизни, потому что сразу начинаем вспоминать о нашем счастливом детстве.
В основном, оно прошло у нас в Северной Осетии, в предгорном лесном районе, где с утра ярко светит солнце, а после полудня идет надоедливый дождь.
Представьте себе огромную поляну, с трех сторон окруженную гористым массивом букового леса. А за ним виднелись белоснежные вершины Главного Кавказского хребта, маня нас своей неприступностью. Но до покорителей этих вершину у нас, как говорится, еще нос не дорос, и мы с утра, пока не пошел дождь, лазали по ближним пригоркам в поисках ягод.
Посреди этой обширной поляны находился поселок лесозавода, где директором был мой дед Тихон. Я не понимал, как он мог стать директором, окончив всего три класса церковно – приходской школы, но в ответ на мой каверзный вопрос дед хитро улыбался и говорил: «А я просто знаю: що, як і для чого». То есть, он бахвалился тем, что хорошо знает: что, как и зачем надо делать, чтобы завод под его руководством работал без остановок .
Вы спросите: «А почему он объяснялся на «украинской мове»?». Дело в том, что мой дед был родом из села Берёзовка Воронежской губернии, население которого - это выходцы из Украины. Еще в далеком восемнадцатом веке Екатерина Вторая отписала эти степные земли графу Лисаневичу, отличившемуся то ли на войне, то ли в будуаре императрицы. Об этом история умалчивает. И граф приказал своим крепостным покинуть родную Полтавщину и поселиться на этих землях.
Не подумайте, что я уклоняюсь от основной темы рассказа, влезая в такие подробности. Именно то, что мой дед и моя бабушка говорили дома только «по-хохлячьи», сыграло большую роль в истории о пропавших черевичках, потому что Лариска, слушая их, привыкала «балакать» так же. А русскую речь она слышала лишь по вечерам, когда с работы приходила её мама, то есть, моя тётка по имени Вера, окончившая среднюю школу в Оржоникидзе (ныне Владикавказ), где преподавание велось исключительно на русском языке .
Итак, окончив девятый класс в городе Орджоникидзе, я приехал на каникулы в поселок лесозавода и уже подходил к нашему дому, стоявшему на обширном пригорке, как услышал громкий плач моей четырехлетней кузины.
Она сидела на крылечке в окружении своих подруг и рыдала, повторяя всего одно слово, как я догадался, на украинском языке:
- Загубыла! Загубыла!
Я неплохо понимал тогда украинскую речь и даже иногда пытался говорить на языке моего деда, но значение слова «загубить» знал только на русском языке. Мне было известно, что загубить можно жизнь, молодость, душу, талант, но все это никак не могло коснуться моей маленькой сестрёнки, и голова у меня пошла кругом.
Подбежав к крыльцу, я схватил Лариску за руки, которыми он тёрла глаза, и закричал:
- Что ты загубила?! Что?
- Черевыки загубыла! – ещё громче заревела она.
- Какие еще черевики?! - проорал я, очутившись вдруг в каком-то другом, непонятном для меня мире, где маленькая девочка плачет о том, что загубила не душу и не молодость, а какие-то черевики.
От полной прострации меня спасла Ларискина подружка, сидевшая с нею рядом и спокойно прояснившая мне сложившуюся ситуацию:
- Она ботики потеряла. Нам сегодня всем купили вот такие ботики, как у меня.
Девочка указала на свои ноги, на которых я увидел резиновые полусапожки ярко-оранжевого цвета.
- Где она могла их потерять? – спросил я подругу, так как разговаривать с Лариской было невозможно: она продолжала рыдать.
- Сначала мы играли во дворе, - очень обстоятельно начала рассказывать девочка. – Потом ваша бабушка пошла в пекарню, и сказала нам, чтобы мы никуда не уходили, пока она не придёт. Но нам стало жарко, и мы пошли на речку купаться. А когда вернулись, то Лариска стала плакать, потому что потеряла ботики. Мы побежали на речку их искать, но не нашли.
Речка, а вернее, ручей, на котором мальчишки сделали запруду для купания, протекал совсем рядом с нашим домом, и я бегом отправился на поиски «загубленной» обуви. Но песчаный берег ручья был пуст. Разувшись, я зашел в воду, холодную и совершенно прозрачную, но на дне запруды ярко-оранжевых ботиков тоже не оказалось.
Когда я вернулся к дому, Лариска всё ещё плакала, хотя её подруги играли с куклами.
- Перестань реветь! – строго сказал я. – Бабушка купит тебе новые ботики.
Лучше бы я этого не говорил. Тональность Ларискиного рёва достигла немыслимых пределов, и я с трудом разобрал то, что она пыталась сказать:
- Бабушка… не купит… мне новые черевики, потому что неё денег больше нет! Он меня заругает и гулять не пустит, потому что я растеряха.
Было необходимо спасать мою маленькую сестрёнку от такой жестокой кары, и план её спасения возник в моей голове мгновенно.
- А зачем бабушка пошла в пекарню? - спросил я. – И когда она вернётся?
- Она теперь там работает… Помощницей пекаря… Как только опара подойдёт, так она и вернется.
Видимо, бабушка рассказывала ей, чем она занимается в пекарне и, будучи весьма восприимчивым ребёнком, Лариска уже знала, что такое опара, и что с ней делают, когда она подойдет…
Далее мои действия были стремительны и целенаправленны.
Наказав Ларискиным подругам не уходить со двора, я попросил их сказать бабушке, если она вернется до нашего возвращения, что мы с Лариской пошли повидаться с дедом.
Контора лесозавода находилась прямо напротив нашего дома, и до неё было не более трёхсот метров. Оставив Лариску на улице, чтобы дед не испугался её зарёванного вида, я ворвался в его кабинет и, даже не поздоровавшись, спросил:
- Дед, у тебя деньги есть?
У деда была привычка ничему не удивляться, и потому он спокойно и резонно ответил вопросом на вопрос:
- А сколько тебе надо?
Я понятия не имел, сколько могут стоить ботики для детей дошкольного возраста, но хорошо помнил, что перед началом учебного года мама давала мне двадцать пять рублей и говорила:
- Сходи в универмаг и купи себе новые туфли.
Поэтому я уверенно ответил:
- Мне надо двадцать пять рублей.
Дед, не спеша, достал из кармана видавший виды кошелек и отсчитал нужную сумму.
Не дожидаясь, когда он спросит: «А зачем они тебе?», я пулей вылетел из конторы , схватил Лариску за руку, и через пять минут мы же были в магазине, где вперемежку с с моими любимыми конфетами под названием «Кис - кис», на полках располагалась обувь, мыло и художественная литература, преимущественно романы трижды лауреата Сталинской премии Семёна Бабаевского, не пользовавшиеся спросом у читателей, воспитанных на произведениях Толстого и Чехова.
Среди этого многообразия товаров яркие детские ботики производства Ленинградского завода «Красный треугольник» сразу бросались в глаза. Но оранжевых среди них не было, остались одни красные. И мне не оставалось ничего другого, как купить их, а потом что-то придумывать, если бабушка заметит, что ботики оказались не того цвета. Продавец, взглянув через прилавок на грязные Ларискины ноги, тут же отыскал нужный размер, вручил мне покупку, а я отсчитал ему пятнадцать рублей, получив сдачу в размере двух рублей пятидесяти копеек, Лариска прижала к груди вожделенные «черевики» и мы чинно направились к нашему дому, где нас уже ожидала бабушка Уля. Пока она долго обнимала меня, стеная по поводу моей худобы, Лариска вымыла в тазике ноги, и явилась перед ней в красных «черевиках».
Всё устроилось прекрасно: бабушка не заподозрила, что это были совсем не те ботики, которые она покупала, дед и словом не обмолвился об одолженных мне деньгах, Лариска спокойно пошла гулять по посёлку, несмотря на дождь, а я гордился тем, что спас сестренку от, казалось бы, неминуемых неприятностей.

С тех пор прошло более пятидесяти лет. И в 2007-ом гуду волею судьбы мы с Лариской вновь очутились в тех краях, хотя она жила и работала в Сочи, а я вышел на пенсию в приазовском городке под названием Темрюк и наслаждался покоем и путешествиями по российским просторам.
Однажды Лариска позвонила мне и сказала, что они с мужем намерены посетить Северную Осетию по приглашению процветающего осетинского бизнесмена, фамилию которого я, по понятным причинам, называть не буду. Скажу только, что все звали его Лавриком.
(Ласкательная форма от имени Лаврентий).
Дело в том, Лариска является совладелицей экскурсионного бюро, и однажды, оформляя путёвку представительному мужчине кавказской наружности, увидела в его паспорте, что он родом из селении Лескен, находившееся двадцати километрах от посёлка лесозавода.
- Так мы, выходит, земляки, - сказала Лариска. – Я выросла в поселке лесозавода, который находился недалеко от Лескена. А директором завода был мой дед.
- Так ведь мой отец работал шофёром на этом заводе! – воскликнул мужчина. – И он много рассказывал мне о вашем дедушке.
Так началась эта дружба двух семей, членам которой было что вспомнить о местах, где они росли.
И вот теперь Лариска с мужем ехали в Осетию по приглашению Лаврика, и желали узнать, не не смогу ли я присоединиться к ним. Я с радостью согласился, и через двое суток мы сошли с поезда на станции Муртазово, где на перроне нас уже ожидал Лаврик. А спустя два часа мы уже были в Лескене и трапезничали в роскошном особняке осетинского олигарха.
А утром следующего дня Лариска попросила Лаврика отвезти нас на поляну, где когда-то находился лесозавод.
- No problem! – бодро ответил он, уже зная, что я преподавал в школе английский язык. – Собирайтесь!
Но его старенькая мама, обычно молча сидевшая в уголке, неожиданно сказала:
- Навряд ли вы проедете туда. У нас всю неделю шли дожди, а мостов через речки там нет.
Лаврик бросил на неё возмущенный взгляд и строго одёрнул:
- Мама, не говори того, чего не знаешь. Я на своей «Ниве» могу проехать, куда захочу, даже на вершину Казбека.
И через час, преодолев крутые подъёмы и спуски, полноводные горные реки и болота, мы остановились на окраине леса, где дорогу преграждал самодельный шлагбаум с надписью: «Частная территория. Въезд запрещён!».
- Теперь эта поляна принадлежит моему земляку, который занимается разведением скота, -объяснил Лаврик. – Но это предупреждение к вам не относится, потому что вы внуки директора Гусакова.
Он поднял шлагбаум, сел за руль и мы въехали на поляну, где провели своё детство.
Теперь она представляла собой совершенно ровное пространство, заросшее густой травой, без всяких следов каких-либо построек.
Но, когда мы проехали несколько сот метров, Лариска вдруг сказала:
- А вот здесь был клуб…
Я не успел спросить, по каким признакам она это определила, как она попросила Лаврика остановить машину и решительно пошла в сторону от дороги, раздвигая росистую траву. Я последовал вслед за нею и был несказанно удивлен, когда она неожиданно присела и и тихо произнесла:
- Смотри, вот эти кирпичи – фундамент клуба. Видишь, какой он широкий. Он выступал от стены на целых полметра, и мы любили сидеть на этой завалинке и грызть семечки. А нашла я это место, потому что прямо напротив клуба была водокачка, и от неё осталась ржавая бочка на бетонных устоях. Видишь её?
Как она смогла увидеть эту бочку, окруженную уже густым подлеском, было непостижимо для моего ума.
Теперь, найдя местоположение клуба, мы смогли найти фундаменты гаража, и одного барака, того самого, в котором находился магазин, где я покупал ботики для «растеряхи».
- А теперь будем искать наш дом, вернее место, где он находился, - приказным тоном сказала моя кузина и мы поехали дальше.
Но это оказалось не так-то просто…
Завод, а, вернее, то что от него осталось, мы нашли легко. Это был монолитный фундамент трубы паровой электростанции, которая находилась прямо напротив нашего дома, в каких-то пятидесяти метрах. Но на месте дома, стоявшего на пригорке, мы увидели крутой склон горы , поросший орешником.
- Наверное, мы ошиблись, - грустно сказала Лариска. - Надо искать ровный пригорок, не мог же он бесследно исчезнуть.
- Мог, - ответил ей мудрый Лаврентий, выросший в этих краях. – Здесь произошел оползень, и ваш пригорок вместе с домом, как языком слизало.
- Нет, дом этот разобрали, когда пришел приказ о ликвидации завода, - пояснила Лариска -. Я это хорошо помню, так как приехала сюда из Оржоникидзе, где тогда училась, чтобы помочь бабушке собрать вещи для переезда на новое место жительства, в Чечню.
Она присела на бампер машины, готовая заплакать, а я, чтобы не видеть её слез, пошел к тому месту, где, по мнению Лаврика, произошел оползень.
Он оказался прав. Несмотря на то, что склон успел зарасти кустарником, я увидел там уже высохшие стволы огромных буков, с корнем выдернутых из земли.
Я хотел взобраться на гору, чтобы сверху обозреть всю поляну, но путь мне преградил довольно высокий вал земли. Из неё торчали какие-то гнилые доски, ржавые железяки, и я понял, что весь этот мусор – останки нашего подворья .
«Ничто не вечно под луной», - грустно подумал я и решил как можно скорее покинуть эти развалины, как вдруг увидел прямо у себя под ногами что-то очень яркое и не похожее на останки. Земля еще не просохла после недавнего дождя, я без труда выдернул из неё свою находку, и сердце моё зашлось от удивления и радости.
Это был детский ботик, «загубленный» моей сестрёнкой пятьдесят лет тому назад…
Я тщательно вытер его мокрой травой, засунул в карман своего плаща и пошел к машине.
- Ну что, ничего не нашел? – спросила меня Лариска, когда я присел рядом с ней на бампер «Нивы».
- Ничего, - печально ответил я. – Кроме вот этой ерунды.
И я медленно достал из кармана ярко-оранжевый ботик производства Ленинградского завода «Красный треугольник».
- Так це ж мий черевычек! – почему по-украински закричала Лариска.
- Который ты «загубыла» полвека тому назад, - улыбнулся я.

Теперь эта семейная реликвия красуется на полке серванта в сочинской квартире Ларисы Николаевны. Когда я приезжаю к ней в гости, она бережно берет ее в руки и говорит:
- Надо же быть такой растеряхой! Ведь я пошла купаться босиком, а обновку спрятала в конуре у Каштанки, чтобы её не украли, и забыла об этом …