Лампочка

          


          На центральной площади небольшого городка, жил старинный чугунный фонарь. Он стоял, заботливо склоняясь над своей давней, верной подругой, чугунной лавкой. Когда-то давно, во времена карет, женских обмороков и мужских дуэлей, два десятка таких фонарей, вместе с лавками, выплавили на далёком уральском заводе. Долго везли большим конным обозом, после аккуратно и бережно, соблюдая симметрию, устанавливали вокруг площади.
          Крупно разбогатевший купец, уроженец этих мест, решил сделать подарок родному городку, и украсил центральную площадь изящными фонарями в паре с вычурными на гнутых, витых ногах, удобными лавками.
         - Вы только посмотрите на эти сиденья. - Громко восклицал подвыпивший меценат. — Это же вечное дерево, сибирская лиственница, сейчас в Петербурге строят Исаакиевский собор, так эта лиственница идёт на сваи, в болоте будет жить, не сгниет. И наши лавки, тыщу лет простоят.
           Истинных мотивов купца, мы, конечно, не знаем, может он хотел прославить свое имя, может просто любил свой городок и решил сделать его красивее и удобнее. Имя забылось, память осталась. В городке появился фонарщик, по вечерам он с приставной лестницы, заливал в фонари масло, протирал стёкла, зажигал фитиль, так по всей площади, двадцать раз. С восходом солнца он возвращался, тушил огонь, уходил домой, уставший и довольный. Весь городок знал своего фонарщика, его любили и уважали. Почетная должность передавалась по наследству, несколько поколений.
            На смену льняному маслу пришел газ, фонари стали гореть ярче, но уход требовался по-прежнему изрядный, стекла чернели от копоти, газ требовал большого внимания и осторожности. Как прежде, к каждому фонарю нужно поставить лестницу, зажечь огонь, а утром потушить.
            По ночам, когда никого не было, никто не сидел, не вел разговоров, ветер раскачивал на цепях плафон фонаря, тень от лавки исполняла на земле замысловатый танец.
            Сколько влюбленных сидело здесь, сколько добрых, сердечных слов запомнил наш фонарь, сколько клятв и признаний он услышал, не меньше обидных ссор и горьких расставаний. Фонарь мог бы написать роман о любви. Но он не умел писать, он умел светить. Люди под его светом уютно располагались, затевали беседы, нежно ворковали, смеялись и объяснялись в любви.
             Сменялись времена, менялись люди, их нравы, мысли, характеры, мировоззрения, кто-то сносил храмы, кому-то помешали чугунные фонари над лавками, их сочли пережитком прошлого и мещанством. Влюбленные посиделки при луне, перестали волновать молодежь. Несколько чугунных пар разъехалось по дачам, несколько пустили в переплавку, стране был нужен металл. Но один фонарь, вместе со своей подругой спаслись, их почему-то не тронули, не украли, не переплавили, оставили жить на прежнем месте.
              Городской художник создал гравюру, на которой чугунная пара выглядела очень изящно, рисунок напечатали в газете, с него сделали открытки и как-то незаметно фонарь с лавкой стали символом городка, его гербом. К фонарю подвели электричество. В тот день, с фонарем работали люди с утра до вечера, убирали газовые трубки, внутри полого столба провели кабель, установили патрон, а после фонарь увидел лампочку, она сразу ему понравилась, такая кругленькая, изящная и прозрачная, из тонкого-тонкого стекла, хрупкая и нежная. Человек осторожно держал её в руках, тщательно и аккуратно протерев, стал вкручивать в патрон, после закрыв стекла плафона, махнул куда-то рукой и с фонарем случилось чудо, он засиял ярким, теплым, мерцающим, желтоватым светом. 
              Вокруг фонаря скопились люди, что-то громко говорили, хлопали в ладоши, бегали озорные мальчишки, садились под яркий свет на лавку, смеялись и показывали пальцами. Поздно вечером, когда народ разошелся, последняя парочка покинула уютное пристанище, смущённый фонарь проклинал свой чугунный, молчаливый характер, обзывал себя железным остолопом, и не знал, как заговорить с частичкой солнца, поселившейся в его плафоне.
              За свой долгий век он наслушался столько признаний в любви, что мог бы других учить, как это делать, но сам, совсем растерялся. Вокруг него кружились знакомые ночные мотыльки, удивлённо махали крыльями, садились на плафон, радовались нежному теплу и свету, шептались о чем-то о своем, насущно-насекомом. Фонарю же казалось, что мотыльки восхищаются его новой подругой, излучающей в ночи солнечный свет. Тихий шелест их крыльев напоминал ему разговоры...
             - Ты только посмотри на наш фонарь, это не просто железный столб, это же галантный кавалер.
             - Да, да я тоже замечаю огромные перемены в нашем фонаре, он стал красивее, выше и стройнее, это новое светило, вскружило ему голову.
             - И не говорите, подруги, он похож на рыцаря. Я слышала о неким Дон Кихоте, у того был слуга, Санчо Пансо, так вот они с лавкой точная копия той парочки.
             - Как жаль, что он чугунный, как жаль, что не умеет летать. Я готова улететь с ним на край земли. Хоть сейчас.
              Фонарь воспрял от этих смешных бесед, осмелел и решил заговорить со своей лампочкой.
              - Я так счастлив, что Вы соизволили поселиться со мной под одной крышей. Вы словно маленький кусочек солнца, Ваш свет греет и ласкает мое сердце. Но Вы молчаливы и непонятны моему чугунному разуму. - Фонарь долго и витиевато объяснялся в своих чувствах, лампочка молчала, правда иногда мигала, потом тускнела и гасла, после снова загоралась. Влюбленный фонарь подмигивание принимал за ответы, горячился и воодушевлялся. 
               Не знал чугунный Дон Кихот, о перебоях с электричеством, не мог он этого понять. Простим неразумному столбу, его необразованность. Он был честен в своих чувствах. Под утро, когда настоящее солнце только блеснуло на стеклах плафона, лампочка потухла. Фонарь растерялся, он ждал прихода фонарщика, ждал привычные действия, приставную лестницу и ласковое проглаживание человеком его чугунных боков. Но лампочка погасла сама, это напугало наш фонарь.
                Видимо он её обидел, наговорил кучу нелепостей, массу ненужных слов. Кретин железный. Он ругал себя последними словами, которые слышал и запомнил во время человеческих ссор. Целый день, до самого вечера, фонарь стоял, грустно свесив свой потухший плафон, над скучной, но верной подругой, чугунной лавкой.
                Той было невдомёк, что испытывает старый и верный товарищ. Всю свою долгую жизнь, лавка принимала людей, не с самой лучшей их стороны, она очерствела и стала безразличной. Чужие чувства, нежные слова, яркие впечатления, всё это было где-то очень далеко от нее. Лавке были знакомы другие человеческие эмоции. Не самые чистые. Фонарь догадывался об этом, но все равно тепло относился к своей спутнице.
               Это был добрый столб, не взирая на то, что он чугунный, металлический, холодный и Бог весть ещё какой, наш фонарь любил жизнь, даже воробьев и голубей, не смотря то, что они с ним вытворяли, он все равно любил и завидовал голубям, не потому что они умеют летать, ему нравилось, как они признаются в любви, когда воркуют. Но полетать он бы тоже хотел.
               Правда сегодня, после того как погасла лампочка, фонарь был сам не свой, сказать про столб, что он место себе не находил, язык не поворачивается, потому что место он не менял уже лет двести. Просто в этот день, до самого вечера, ему было очень плохо. Но зато, когда стемнело, в сердце фонаря вспыхнуло маленькое солнце, оно осветило весь мир, вокруг столба, другого мира он не знал. Другого ему было не надо. Он стоял и счастливо светился, немного покачиваясь плафоном на ветру.
               -  Ты умеешь загораться сама, без людей? Ты волшебная? - Лампочка в ответ мигнула. — Значит волшебная, подумал фонарь. Обрадованный продолжал покачивать плафоном.
              Первые дни жизни с лампочкой, его охватывало беспокойство, что не приходят люди, не зажигают огня, не ставят лестницу, не разговаривают с ним. Ведь фонарь наш, стал таким живым, потому что несколько поколений фонарщиков каждый день, из года в год, приходили к нему, разговаривали, похлопывали по чугунным бокам, общались как с равным. В любой железяке проснется жизнь, если к ней относится по-человечески.
               Постепенно фонарь привык, что лампочка загоралась и гасла сама. Они стали общаться, фонарь рассказывал о людях, все что знал, шептал комплименты, лампочка радостно и удивлённо подмигивала.
               Одним октябрьским, холодным утром, на городок набросилась гроза, деревья в соседнем с площадью сквере, сгибались под резкими ударами урагана. Хлестал ливень, в окна стучали крупные градины. Природа стала похожа на пьяного дебошира, порывами ветра она набрасывалась на людей, сбивала с ног, срывала крыши и валила заборы. Плафон фонаря отчаянно трепало из стороны в сторону.
               - Как там поживает лампочка? Этот дикий ураган мешает ей спать. - Фонарь очень беспокоился за свой кусочек Солнца. Самому фонарю до урагана дела не было, его не сдвинуть никакому ветру. Природа не придумала такой стихии, чтобы навредить чугуну.
               Равнодушная, мокрая лавка, дремала под дождём, спокойная и довольная, в непогоду люди сидят по домам, не протирают штаны о вечную лиственницу. К вечеру гроза поутихла, стало темнеть, лампочке пора загораться. Но чудо не происходило. Фонарь окутал мрак, его солнце не засияло, он прождал всю ночь, самую долгую и темную ночь в его жизни.
                Моросил мелкий послегрозовой дождь, капли будто слезы, стекали по чугунному столбу, словно он умел плакать.  Не ведал фонарь, про аварию на подстанции, про скачки напряжения, в электрической цепи, про лопнувшую спираль в сердце лампочки. Ничего он не понимал в этой жизни. Родная частичка Солнца сгорела, покинула его навсегда. Он стоял и плакал ночным дождем, совсем один.