Я не болезнь, я боль твоя, Россия... Н. Панченко

100-летие со дня рождения поэта Николая Васильевича Панченко дает мне право помещать на ПРОЗА.РУ свои воспоминания о нем как о своем учителе и материалы его биографии и творчества. При жизни он не сложил и не издал своего Полного собрания сочинений. Правда, вышедшая в 2005 году  книга "Слово о великом стоянии" содержит большой корпус его произведений поэзии и прозы. Однако, этой книги нет в библиотеках. Что же касается его публицистики, то появлявшиеся в текущей периодике статьи, интервью, выступления,где Николай Васильевич высказывался о главных моментах истории нашей страны и нравственных, экологических, литературных проблемах времени, заслуживают внимания и сейчас.
Ниже я помещаю интервью поэта, напечатанное в журнале "Гражданин", в третьем номере за 2003 год. Одна из тем этого интервью - коммерциализация  издательского дела, препятствующая выходу в свет произведений высокого литературного уровня, актуальных для нашей действительности.
                Ольга Постникова
 
 
         ГРАЖДАНИН
ПЕРИОДИЧЕСКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
======================================
№3 2003г.
================               

ПОЭТ НИКОЛАЙ ПАНЧЕНКО ПРИНАДЛЕЖИТ К ТАК НАЗЫВАЕМОМУ ФРОНТОВОМУ ПОКОЛЕНИЮ.
НА ДОЛЮ ЭТОГО ПОКОЛЕНИЯ ВЫПАЛО УЧАСТИЕ И В ДРУГОЙ БИТВЕ - С СОБСТВЕННЫМ ТОТАЛИТАРНЫМ РЕЖИМОМ. ЕЕ ОНО ТОЖЕ ВЫИГРАЛО. И НЕ УТРАТИЛО СВОЕЙ ГРАЖДАНСКОЙ АКТИВНОСТИ И СЕГОДНЯ.

ЗА ДЕСЯТИЛЕТИЯ ТВОРЧЕСКОЙ РАБОТЫ Н. ПАНЧЕНКО ВЫПУСТИЛ 12 КНИГ. НО ЛИШЬ ДВА ПОСЛЕДНИХ ЕГО СБОРНИКА - "ГОРЯЧИЙ СЛЕД" (1994) И "ЖИВУ ВО ГЛУБИНЕ РОССИИ" (1999) - БЫЛИ ИЗДАНЫ БЕЗ ЦЕНЗУРНЫХ ПОПРАВОК И КУПЮР.


           -Николай Васильевич, когда осторожные советские редакторы "продергивали" ваши книги, верили ли вы, что все-таки настанет иное время?

- Мы не думали, что до этого времени доживем. Но понимали, что готовиться к нему надо.

            - Говоря "мы", кого вы имеете в виду?

- Нашу группу, а проще - "кухню". Тогда у каждого была своя "кухня". У Надежды Яковлевны Мандельштам - тоже, и туда входили такие, например, люди, как отец Александр Мень, Андрей Синявский, Вяч. Вс. Иванов, владыка Иона, Варлам Шаламов, Александр Любищев, знаменитый биолог, который жизнь свою провел в борьбе с Лысенко, Варя Шкловская, Женя Пастернак, Нина Бялосинская, Сергей Аверинцев. Бывали в этом кругу Иосиф Бродский, Белла Ахмадулина, Лев Гумилев, художник Володя Вейсберг - его лучшие полотна сейчас находятся в Лувре. И многие другие прошли через маленькую кухоньку сначала в Лаврушинском переулке, в доме Шкловских, потом на Большой Черемушкинской улице, где друзья помогли Надежде Яковлевне купить однокомнатную квартирку. Помнится, когда в клубе "Кристалл" состоялся первый вечер памяти Надежды Мандельштам, большой зал, мест на триста, был битком набит, и при этом - ни одного незнакомого лица.

На нашей "кухне" среди прочих обсуждались два очень важных вопроса. О свободе. Что это за понятие свобода - внутренняя и внешняя, только ли себе или и другому, стороннику или оппоненту тоже. Спорили - как существовать в свободе, которой никто из нас, тогда молодых, не видал.

И второй вопрос: кого считать интеллигентом. Осип Мандельштам клялся в верности "четвертому сословию". Помните - "ужели я предам позорному злословью присягу чудную четвертому сословью". В толковании этого понятия много путаницы и внеисторичности. Я тоже не претендую на точность и полноту. Но нельзя же согласиться с Харджиевым, автором комментария к советскому однотомнику поэта, что "четвертое сословие" - это пролетариат. По Герцену, пролетарии и буржуа отличаются лишь тем, в чьих руках общественное богатство. Одни владеют - другие хотят владеть. А нравственно не разнятся и легко меняются местами. Мандельштам, хорошо знавший Герцена, не мог присягнуть социальному оборотню. "Четвертое сословие" возникает как противостояние третьему, из которого в основном вышли пролетарии и буржуа, но находится в другом, нравственном измерении. Оно включает в себя и пролетариев (М. Горький), и буржуа (Фридрих Энгельс), и аристократов (Герцен и Огарев). Оно не столько существующее и оформленное, сколько осуществляемое и подлежащее оформлению. Оно и реальность, и идеал.

             - Но что же все-таки делает человека интеллигентом?

- Этот вопрос все время ставил перед собой Мандельштам. И как ответ на него он выдвинул отношение человека к поэзии. В России она играет особую роль. Она будит людей и формирует их сознание. "Поэт затем, чтоб мир вертелся - ни царь, ни раб не ожирел". За поэзию у нас убивают. Стихи вообще вещь непростая. Бог отделил свет от тьмы и к этому делу приставил поэта... Того, кто жаждет постичь: где он, с кем, для чего. И когда на все вопросы отвечает честно, получается поэзия. Когда нечестно - создает суррогат. Ахматова говорила, что человек, начавший с плохих стихов, т.е. с суррогата, отравлен на всю жизнь. Он для нормальной нравственной пищи погиб.

             - Вопросы о свободе и об интеллигенции рассматривались на "кухне" Надежды Яковлевны Мандельштам как своего рода подготовка к гипотетическому будущему. И что же, готовы вы оказались к нему, когда оно настало?

- Да настало ли? Не вернее ли сказать: тяжело и мучительно настает. Оно - не декларации и даже не законы. А опознаем мы его по человеку (если хотите - народу), вернувшему себе человеческое достоинство.

К тому "гипотетическому" будущему мы готовы больше, чем к настоящему, когда слышишь, что "каждый за себя". "За себя" - свойство биологическое. А вот если не "за себя", но за тех, что еще, может быть, и не родились, не за свое, а за то, чем никогда не воспользуешься, - это не биология, это крепче. Человек, способный на такое, духовно увеличивается. Он тот дом, как сказал философ, что изнутри больше, чем снаружи. А для себя он готов к любому исходу.

Война - гадость, великая война - великая гадость. Но она никогда бы не кончилась, если бы не было там таких людей. Знаю не по рассказам две войны: гражданскую (выселения, уплотнения, обыски, аресты) и Отечественную. Одна война в другой - российская матрешка. А в стороне от этой одеревенелой оболочки, примитивной, с неморгающими глазами, всегда была живая периферия, активная, состоящая из людей, готовых для себя к любому исходу. Это и "кухни", и котельные с работягами из бывших ученых, и церковные приходы с высокодипломированными батюшками, и всякие литгруппы, студенческие и территориальные, при партийных и молодежных газетах. Антиматрешечная периферия имела много "видов на жительство", уверток, форм существования. Она бесконечно делилась, перетекая из одной формы в другую, была в целом неуловима и в каждой части существовала с риском для жизни. Была резервом ГУЛАГа и средой, куда возвращались уцелевшие лагерники.

Как участник не только Отечественной, но и, прежде всего, гражданской войны - она продолжалась всю мою жизнь - повторю: она никогда не кончилась бы, если бы не было людей, готовых для себя к любому исходу.

            - А как в условиях этой войны вам удалось издать крамольный альманах "Тарусские страницы"? Он был раскуплен в мгновение ока и стал не просто бестселлером, а настоящим событием общественно-культурной жизни. Помню, как в начале восьмидесятых однокурсник одолжил мне на несколько дней бережно хранимую в семейной библиотеке книгу, официально подвергнутую опале...

- Я уже почти ответил на ваш вопрос. Были люди, способные на этот поступок. Многие из них впервые встретились в Тарусе и уже не расставались, потому что "Тарусские страницы" продолжились "кухней" Надежды Яковлевны Мандельштам, ее замечательными книгами, многочисленными публикациями и изданиями в духе "Тарусских страниц" и вообще - новым качеством отечественной литературы. Думаю, это не очень большое преувеличение роли нашего альманаха. Для того он и замышлялся, чтобы прорвать госкомплотину на пути настоящей прозы и поэзии. Хотя бы ненадолго. Получилось. И за этот исторический миг, когда "Т. С." рвали из рук, к читателю пришли Юрий Казаков, Николай Заболоцкий, Юрий Трифонов, Наум Коржавин, Борис Слуцкий, Владимир Корнилов, Евгений Винокуров, Марина Цветаева, Булат Окуджава, Давид Самойлов и многие другие. И изменили точку отсчета.

            - "Новый мир" и "Юность" в то время тоже шли на такие прорывы, но отнюдь не всегда им это удавалось.

- Легче было действовать в малозаметном месте. Я работал тогда в Калужском книжном издательстве, вполне заштатном, и должен был выпускать областной альманах, издание полуграфоманское и никому, кроме его авторов, не нужное. Чтобы освободиться от графоманов, надо было территориально уменьшиться. И вместо областного альманаха мы с главным редактором издательства, моим полным единомышленником, решили выпустить районный альманах, говоря на совпартжаргоне - "спуститься в глубинку". Район выбрали - Тарусский, тесно связанный с московской литературной элитой. И обком нам сказал: молодцы, что спустились вниз. Что получилось из этого, известно.

             - Неужели так просто?

- Как все, что удается сделать... Но это был только первый шаг по нашему минному полю.

              - А что, можно было взорваться?

- И не раз. Скажем, когда начальник обллита, посмотрев уже готовый сборник, заявил: "Нет, я не подпишу". Что делать? Пошел к нему Сладков, директор издательства, положил сборник и говорит: "Геннадий, ты не подписываешь как коммунист или как начальник обллита? Если как начальник обллита, то покажи мне инструкцию". - "Нет, как коммунист". - "Тогда ставь штамп, подпись, надевай свои нарукавники и пиши письмо в обком". Тот так и сделал. А пока он надевал нарукавники, мы добились у директора типографии круглосуточной работы всех цехов. Двое суток бегали с четвертинками от печатников к переплетчикам, чтобы успеть выпустить хотя бы первую партию, 30 тысяч экземпляров - и еще одну тысячу на лощеной бумаге для делегатов ХХII съезда партии.

А потом грянул гром. Первым делом в калужской газете. Облкниготорг отказался от тиража, но уже ехали машины из Москвы: из сотого магазина, просто книголавки - почему-то по ночам, и мы тоже не спали, вместе с ними вывозили книги.

            - Отчего же тридцать лет спустя, в условиях куда более благоприятных, вам не удалось издать второй выпуск "Тарусских страниц"? Я видела его верстку. И по авторскому составу, и по духу он - прямое продолжение той, первой книги.

- Прежде всего хочется повиниться. Первый сборник мы задумали в январе 61-го, а летом он был уже подписан к печати. Со вторым замешкались. Но не в этом дело. Вы заметили, что в первом выпуске участвовали не только пролетарии, которым нечего терять, но и директор издательства, и еще не упомянутый мной секретарь обкома по пропаганде Алексей Сургаков? И тот же начальник обллита сопротивлялся так, чтобы его сопротивление можно было преодолеть. Их всех поснимали с работы. Они подорвались на наших минах и скоро скончались, скажем как о солдатах - от ран: на войне как на войне. Мне стыдно перед ними, но в то же время я горд за них: они знали, на что идут. И сохранили со мною добрые отношения. С такими людьми я прошел Отечественную, и пусть с кем-то из них мы оказались на другой войне по разные стороны баррикады, я знал: они способны далеко зайти в борьбе за идею, не за свое, а за то, чем никогда не воспользуешься. Они были жертвенны и тоже готовы для себя к любому исходу. Они были духовны, значит - по-человечески крупны, хотя в их духовности некто нечистый передернул карты.

Они из прошлого, как многие из нас, и из того гипотетического будущего, к которому мы готовились. А в настоящем, когда все чаще слышишь: "Каждый за себя", - зачем рисковать? и не жизнью ведь - ломаным грошом! - ради высоких целей. Литература - хорошо. Но копейка - вернее! И издательства одно за другим стали сбывать с рук "Тарусские страницы": "Икпа", "Скиф", "Московский рабочий". Кто следующий?.. А может быть, все-таки наступит еще при нас - наше время. И наши надежды сбудутся.

            - Выходит, по нынешним временам книжка оказалась некоммерческой, что означает - обществу не нужной. Прямо по вашим словам: "Простое дело - медный грош. А он не прост: он вынет душу..." Почему же мы пришли к такому грустному духовному итогу? Нет ли в этом и вины интеллигенции?

- Что вы имеете в виду - демократию или интеллигенцию? Это разные понятия. Среди демократов много людей неинтеллигентных, но среди настоящих интеллигентов, как правило, недемократов нет.

          - Тот слой, которому и искалось определение на кухне Надежды Яковлевны.

- Сперва о пролетариате и буржуа. Когда они меняются местами и возникают - скажем про нашу страну - "новые русские", нравственности от этого в обществе не прибавляется. Что же касается интеллигенции, то я бы хотел вспомнить одну притчу. К святому подлетает голубь и говорит: "Спрячь меня, за мной гонится коршун". "Давай сюда, за пазуху". Тут появляется коршун и кричит: "Что ты делаешь? Это же моя пища. Вот-вот меня оставят силы и я погибну". Тогда святой разрывает грудь, вынимает сердце и отдает его коршуну. Понимаете, демократия - еще не тот голубь, ради которого надо разрывать грудь. Потому что демократии в разных странах и в разные времена были очень неоднозначны, как принято выражаться. Ведь не случайна фраза, что как социальная система демократия очень плоха, но ничего лучше человечество еще не придумало. А о русском народе можно сказать, что он не хуже любого другого. Если его можно было подвигнуть на сталинский фашизм, то Гитлер сделал это с куда более цивилизованным народом - немецким. В Австрии, как кто-то говорил, нельзя поставить пушку, чтобы не уперлась дулом в один университет, а лафетом - в другой. В России же можно было много поставить пушек между, например, Казанским и Томским университетами. Русский народ очень долго находился в яме, в то время как другие шли по более-менее приличной дороге. И поэтому даже не очень развитые страны сильно обошли нас за двадцатый век и легче решают свои социальные проблемы.

Что же касается интеллигенции русской, то о ней особый разговор. И в XIX веке, и в XX она была очень высокого уровня. И не случайно Ленин последними словами ругал интеллигентов. Они именно те люди, которые готовы, чтобы коршун не растерзал голубя, разорвать свою грудь и вынуть сердце. Как это случилось с Алесем Адамовичем в буквальном смысле, когда после инфаркта он пришел на суд бороться за писательскую собственность. Как случилось с Сахаровым и многими менее известными нашими современниками. Мы уходим, салютуя разрывом сердец, - примерно так писал Михаил Дудин.

            - Или как писали вы сами, "бой, грянув, творит и не ждет! Но есть у меня беззащитное сердце, и это меня подведет".

- Но Виктор Шкловский сказал в свое время очень точно: не надо забивать гвозди самоваром. Интеллигенция не для того существует, чтобы решать вопросы драки, где совсем другие законы, где нужен так называемый политический опыт. Он помогает установить справедливость - разумеется, относительную. Когда наши танки вошли в Чехословакию и Свободе предложили возглавить правительство, он, согласившись, заявил, что исходит из политической реальности. Что он не фантазер то есть. Тогда как интеллигенция не исходит из политической реальности, из того, что называется выгодой. Простой справедливости ей, хотя это очень важно, недостаточно. Ей хочется жить не по справедливости, а по истине. Вот по истине надо отдать сердце коршуну, чтобы сохранить голубя.

            - Сейчас в большой моде теория: интеллигенция сойдет со сцены, и ее место займут интеллектуалы.

- Это чушь. Интеллигент - понятие нравственное, а интеллектуал - чисто, так сказать, мыслительное: "умница", да еще образованный. Интеллектуал, как и демократ, может не быть интеллигентом.

Интеллигенция наша прекрасна. И если этим самоваром не забивать гвозди, то будущее у России не хуже, чем у других стран, а может быть, и благоприятней. Но при существующем - опять же вернемся к реальности - уровне нашего населения оно не изберет сейчас в свои вожаки представителей интеллигенции. Да они и не годятся для этого.

             - Но разве действительно не несет интеллигенция ответственность за тех, кто под ее знаменами пришел к власти?

- В преступлениях советской власти, конечно, виновата и интеллигенция, хоть и больше других пострадала от этого. Не раз и не два она клюнула на коммунистическую наживку. На высокие слова, за которыми не последовало высоких поступков. Вспомним 20-е годы, когда Чаянову позволили открыть рот, но тут же и уничтожили. И, конечно, знаменитую сталинскую конституцию. Мой отец, прочитав проект, полетел как на крыльях к своей матери. Как же! - свобода слова, веры, митингов и демонстраций. А через час вернулся с вытянутым лицом: бабушку нельзя было обмануть. Жаль, не у всех была такая мама или бабушка.

Обманутая немалая часть интеллигенции помогала большевикам обманывать простых людей. Сталин, как и многие из "тонкошеих вождей", как их назвал Мандельштам, не мог двух слов связать. Очень им помогала наша интеллигенция. Впрочем, сглотнув наживку, она перестала быть таковой. Зато получила место "прослойки" между серпом и молотом. И угол - за особые заслуги! - в коммунистической надстройке.

Да, несет ответственность, и больше других... Больше других "ведала, что творит". Не сразу сообразила. Но и сообразив, большей частью оставалась "советской". И даже сейчас, когда и ежу все понятно, продолжает оправдываться, вместо того чтобы покаяться. И получает новые регалии и ордена. Любит она начальство - везде и во все времена! - непотопляемое.

             - Каково ваше личное отношение к покаянию?

- Личное я точнее выражаю в стихах:


Я не пишу - мне только б записать! -
И я стенографирую бездарно
О том, как брата блудного спасать,
Неся притом издержки благодарно.
Спасать того, кто мерзко виноват,
Чья подлость не искупится могилой.
О, Господи, не я ли блудный брат?
Спаси меня и, может быть, помилуй.

Вот так. Добавить мне к этому - нечего...

                Беседу вела Елена КОЛЬОВСКА.


P.S.(Примечание редакции) Интервью с Николаем Панченко состоялось совсем недавно, но в одной своей части больше не соответствует действительности - "Тарусские страницы"-2 не только вышли, но и уже исчезли с книжных прилавков. Оправдались надежды поэта: "А может быть, все-таки наступит еще при нас - наше время". И вправду наступило, в очередной раз, вскоре после этого разговора.

Потомки когда-нибудь будут изучать по этим двум выпускам как историю отечественной литературы, так и способы прорыва последней к своему читателю - несмотря ни на какие обстоятельства: если первый выпуск в начале 60-х стал фактом нашего бытия в боях с советской цензурой, то второй, подготовленный к 1991 году, на протяжении 11 лет полной свободы от идеологических запретов все никак не мог заинтересовать современное российское коммерчески-развлекательное книгоиздание. Издатели лишь кивали на покупателя, не заинтересуется, мол. И казалось, что полностью готовый альманах так и останется на пленках. Но наконец, случайно попав в руки главного редактора журнала "Грани", книга была напечатана буквально за месяц. И тот факт, что первый ее тираж (надеемся, будут и другие) раскупили еще быстрее, чем издали, подтверждает не только старую истину о том, что маловеры часто остаются с носом, но и то, что высокая, настоящая литература в России по-прежнему существует, что она не устаревает и все еще есть люди, которым это важно и нужно.