Слабая женщина с сильным характером. Гл. 6

Глава 6

Состав уверенно стучал по рельсам, приближая спящих людей к концу пути. Проводница принесла Любе ещё два стакана горячего чая.
– А вы присядьте, попьём чай вместе, – пригласила Люба проводницу, когда освободилось купе и очередные попутчики вышли на своих станциях, – угощайтесь пирожки мои попробуйте. Меня  Любой зовут.
– А я Валя. Ох, Любань, тебе ещё ехать и ехать. Ох, и велика наша страна! Ты же в колонию едешь горемычная? – определила проводница, когда на столике задребезжали пустые стаканы в подстаканниках и обе женщины расслабились от большого количества выпитого горячего чая с пирогами.
– Как догадалась? – удивилась Люба, снимая тёплый свитер, – жарко что-то.
– Догадалась. У меня глаз – алмаз. Как ты думаешь, сколько через меня людей прошло? Сразу определяю кто в гости вглубь тайги, а кому тайга – дом родной. Ты вот с двумя сумками. Значит, одна вещевая, другая продовольственная. Так?
– Так. Всё так. К сыну еду.
– По какой статье-то сидит?
– Не помню, в голове ещё не уложилось. Хулиганство злостное. Поджог. Всё водка эта проклятая. Всё она в нашей жизни портит.
– Ладно, мать не горюй, – Валя погладила Любу по плечу, – дай Бог, всё сложится, всё образумится. Ты только не сгибайся. Иди прямо, какие твои годы! Молода ты ещё по сравнению со мной.
– Спасибо Валюша, – поблагодарила её Люба за поддержку.
– Ладно, отдыхай. И пирожки у тебя вкусные. Я пойду.         
Люба прилегла. Раскачиваясь от хода поезда, как в люльке, она заснула. И приснился ей сон, в котором опять пришла к ней Таня. На голове её был неизменный белый шарф, концы которого  развивались на ветру. И сама Таня была одета в белое до пят платье. И опять она звала её в цветущий вишнёвый сад. Люба шла за ней, а на  голову, плечи падали, как дождь, осыпающиеся лепестки цветущей вишни. И стоял в саду аромат. Такой чуть уловимый аромат счастья, который нельзя описать словами.      
Утро не успело разогнать тучи над городом. Солнце, судя по времени уже где-то встало и расправило свои тёплые лучи, вселяя в людей надежду на хороший тёплый день. Но здесь небо казалось однотонно серым, а лица у встречающих безразлично-унылыми. Люба поёжилась от утренней сырости. Валя помогла ей вынести из вагона неподъёмные сумки.
– Не переживай подруга! Всё будет у тебя хорошо. Может, ещё свидимся. Ну, с Богом! 
Люба помахала рукой на прощание. Она не успела сообразить, что ей делать дальше, как увидела подскочившего к ней носильщика с громыхающей каталкой.
– Мамаша, давай вещи довезу. Куда надо?
Люба сказала адрес колонии.
– Понятно, это тебе к частникам. Поехали, подскажу, – он взвалил баулы на тележку и собрался отъехать, но тут к ним подошёл мужчина.
– В Лесной, Полевой… Вам куда? 
– О, Серёга, твой  клиент, – кивая головой, он показал на Любу.
Назвав цену за проезд до места, Серёга предупредил, что с ними поедет ещё одна женщина. Люба села на заднее сидение автомобиля.
– Здрасьте, –  к ней обернулась грузная женщина, раскрасневшаяся от ходьбы и переносимых тяжестей. Её баул уже стоял, на заднем сидении, –  к супружнику? – спросила она, ответившую ей на приветствие Любу.
– К сыну, – нехотя ответила та.
– А я к мужу. Господи, я столько уже знаю, будто сама срок мотала вместе с ним. Скоро выйдет мой охламон. А по мне сидел бы уже вечно. Письма читаю, плачу от счастья. А как возвращается, так плачу от горя.
– Что не первая ходка? – спросил Серега, быстро мчась по дороге, которая, наверное, никогда не видела настоящего ремонта.
– Первая? Ой, милок! Первую он ещё по малолетке протоптал! – с усмешкой ответила  женщина. 
– Что же вы бабы такие дуры? – закуривая, спросил Серёга, – они вас ни во что не ставят, а вы им передачи возите. Твой-то, за что чалится?
Любе хотелось тишины. Ей хотелось представить встречу с Федей, но мешал быстрый окающий говор попутчицы.
– В этот раз или вообще? – не обращая внимания на ухмылку Серёги, ответила попутчица, – всё за то. За хулиганку, за что ещё.
– Не, мамаш, у нас за хулиганку не сидят. Здесь по серьёзней дела. Это тебе, наверное, доставалось его хулиганка. Так? Голову, поди, тебе не раз чинить приходилось?
– Ага! Откуда знаешь? – удивлённо спросила простоватая на вид женщина.
– Откуда… Всё оттуда. На зоне не первый год. Двадцать лет копейка в копейку отмотал. Такого насмотрелся, наслушался.
– Чего это? Тоже сидел что ли? – испуганно спросила она.
– Можно и так сказать, – задумчиво, потягивая сигаретный дым, ответил водитель.
Потом посмотрев на испуганную собеседницу, успокоил её, – нет, работал. Вышел на пенсию и вот шабашу потихоньку.
Всю дорогу у попутчицы не закрывался рот. Люба сделала вид, что заснула. Стараясь не слушать бесконечный рассказ женщины, она думала о том, что скажет сыну, при встрече, что он ей. Хотя Федя писал в письмах, чтобы не приезжала, но может её приезд немножко колыхнёт его сердце. Хоть на минутку обрадуется свиданию с матерью?            
Город давно остался позади. Машина неслась по ухабам и выбоинам, словно не замечая их. По обе стороны дороги тайга. Три часа езды через нескончаемую, тёмную, суровую тайгу.
– Ну, всё! Слава Богу, приехали. Ну, мать, я думал, не довезу вас – сбегу! Ей Богу голова гудит от твоего трёпа, – Серёга обратился к раскрасневшейся от тепла и разговоров женщине, – слушай, мать, может мужик твой здесь прячется от тебя? На расстоянии-то любовь крепче. А как услышит твою болтовню, так и прибить тебя готов? А? Ты смотри, береги голову в следующий раз!
– Да типун тебе на язык! На! Держи, – она сунула мятые купюры в руку водителя и, забрав свою поклажу, поспешила к воротам колонии.
Люба вышла из машины, но Сергей остановил её, – а вам дальше. Не переживайте ещё двадцать километров и будем на месте. Вы назад когда? А то я подъеду, заберу вас.
– Жаль, что не доехали, – с горечью произнесла Люба. Меня уже ремонтировать надо, а машина ваша ещё терпит, неужели такие дороги выдерживает?
– Вы садитесь вперёд, легче будет. А дорог у нас нет, не было никогда и ясно, что в будущем никогда не будет. Что говорить, если в столицах нет дорог, то тут на краю света? А! Права вечная пословица, знаете про дураков и дороги в России. Да, что там, действительно беда, – Серёга в отчаянии махнул рукой, – вам повезло, хорошо, что сухо. А если поздняя осень, так к нам только на электричке можно добраться и то два раза в неделю. А зимой только по снежнику. И электричка не ходит. Так, что хорошо сегодня дождя нет, а то, была бы поездочка.
– А добираться как, если дождь? – удивилась Люба.
– Да никак. Вертолёты к нам не летают, так, что сидели бы на вокзале и ждали погоды, – усмехнулся мужчина.
– Как же вы живёте? А скорая помощь, роды? Или ещё что?
– Как в старину жили? Мы немного лучше. У нас всё своё. Привыкли. А так, знаете, как мы говорим? Тюрьма в тюрьме. Только наши подопечные выйдут, разлетятся, разбегутся, а мы полжизни по одну сторону забора, а полжизни по другую живём.   
– А почему мне дальше? – разочарованно спросила Люба.
– Так у вас двадцатка? Она в стороне немного. Не переживайте, тут знаете сколько колоний? Вся тайга сплошная зона. А ваш сын в красной зоне.
– Они что по цвету различаются?
– Можно и так сказать. Да не переживайте вы так. Красная зона лучше – есть шанс человеком назад выйти. Там, правда, строже, всё по правилам. Стараются закона придерживаться. А вот попал бы в другую зону, там блатные правят. Ваш, наверняка в мужиках ходит?
Люба не стала уточнять, ясно дело, сын и так мужик деревенский. Так, больше слушая Сергея, который старался просветить её о порядках сдачи посылок, кому можно сунуть денежку, кому не надо. Она поняла, что фразы «нельзя, не положено, не надо», существуют скорее для проформы. А на самом деле на всё есть своя такса. Чтобы пирожки не ломали: угости, заплати. Подушку принести, вязаные носки пропустить или лишнюю пару трусов, за всё надо платить. Но это если нормальная смена. А если будет дежурить толстая Машка, то всё – она не как идейная, а как вредная и злая. Тогда передача будет принята по строго существующим на сегодня нормативам тысяча девятьсот тридцать шестого года. Других нет пока.
Наконец «Нива» остановилась у ворот колонии. Серёга помог Любе пройти на КПП. Удачно пройдя проверку привезённых вещей и продуктов, Люба вошла в помещение гостиницы. Вокруг обстановка вызывала унылый вид. Прошло ещё около часа. За дверью послышался шум и в комнатку, с двумя кроватями, столом и старым телевизором ввели Федю.
– Феденька, сыночек, – Люба кинулась к сыну. Она обняла его за шею и слёзы полились таким потоком, словно все эти месяцы ждали именно этого случая, чтобы вылиться сразу и залить всю робу на груди сына.
– Мать, ты чего, хватит. Плакать приехала? Прекращай, – говорил он сухо и требовательно, легонько отстраняя мать от себя.
– Сигареты привезла?  – стал расспрашивать Фёдор Любу, когда он свой  взгляд перенёс на баулы с передачей.
– Всё по твоему списку Феденька, как ты писал. Худой-то какой. Что так мало пишешь в письмах? Да всё только, что выслать тебе. А как ты? Как здоровье твоё? Вон, светишься, прям. Как ты, что с тобой. Мне же всё интересно, сынок?
– Ну, мать, ты даёшь?! Интересно ей. Это в театре интересно. Вот видишь, зуба нет? – он открыл рот и показал пустоту вместо зуба, – один урод старый выбил.
– Так за что, сынок?  – всплеснула руками Люба.
– Было бы за что, убили бы. Рассказал, за что посадили, он баклан, как вмажет, молча. Он по жизни молчун, кто его знает, что у него на уме? У него и кликуха такая «Молчун», – рассказывал Фёдор, поедая домашние гостинцы.
Люба смотрела на сына и не могла понять. Вроде и изменился он, но в лучшую ли сторону? Фёдор наевшись, лёг на кровать сверху тёмного суконного одеяла и закурил сигарету.
– Хорошо! Мать сейчас полежу, пусть в желудке завяжется, потом разберём всё, что ты привезла. Надо отложить, что мне, а остальное что в квартирку, что за долги отдать.
– Какая такая квартирка? За какие долги? Я же тебе деньги каждый месяц высылала.
– И не спрашивай. Я сначала сам ничего не понимал, теперь учёный. Здесь как сказал слово – отвечай. Не смог, плати. На первоходках, как я, деньги делают. Сахар, сигареты взял в долг, во время не отдал – плати с процентами. Не переживай, я теперь учёный. А квартира, это нас трое, я и ещё двое ребят. Так легче жить. Посылки всем по очереди приходят, вот и живём вскладчину.
Разложив вещи по сумкам и что-то про себя рассуждая, Фёдор не обращая внимания на Любу, то подходил к столу и ел, то опять начинал перекладывать вещи в баулах. Люба сидела на краешке кровати и задумчиво смотрела на своего взрослого, но сильно исхудавшего сына. Она смотрела, как он перебирал вещи, и вспоминала его совсем маленьким, сидящим на половике около тёплой печи и перебирающим нехитрые игрушки: пирамидки, кубики, машинки. Как быстро и никчёмно пролетело время. 
Фёдор ел с небольшими перерывами, словно хотел вместить в себя как можно больше из того, что она привезла. Потом, опять закурив сигарету, он не замечая присутствия матери, разделся и лёг в постель.
– Чего ты сидишь, как каменная, ложись. В дороге, небось, устала? Говорил тебе пришли посылки, чего тащилась в такую даль? Ты всё у Машки работаешь? – спросил он у Любы, скорее всего, чтобы не совсем обидеть мать, чем для интереса. Любе казалось, ему было безразлично, как она живёт и чем занята.
Она стала рассказывать ему о своей работе, но вскоре услышала тихое сопение сына, а потом и его не громкий храп.
– Не нужна я ему, – у Любы опять потекли слёзы. Она не хотела плакать, но слезы, сами по себе всё текли и текли из глаз по щекам и скатывались по обе стороны лица на тонкую подушку, образуя на ней две лужицы.               
Утром, проснувшись, Люба увидела сидящего Федю за столом.
– Я уже позавтракал, мать, пока ты отсыпалась. Слышишь, что я тебе скажу. Чего ты будешь себя и меня мучить ещё два дня. Рассказывать нечего больше. Я отъелся, остальное надо ребятам отнести. Скучно здесь. Езжай домой.
Люба с недоумением посмотрела на Федю.
– Правда, не обижайся. Нечего тебе здесь делать. Приедешь, письмо сразу напиши, как доехала и денег на счёт не забудь положить. Я в магазинчике куплю себе, что надо. А через полгода, ещё посылку вышли и больше сигарет хороших, дорогих. Договорились?
– Договорились, – тихо ответила Люба, откинув одеяло, она встала. Вечером она так и легла в кровать, не снимая одежды. Теперь отряхнув юбку влажной, чуть смоченной в воде рукой, она подошла к сыну и, гладя его по щетинистым щекам, тихо сказала ему:
– Не нужна тебе мать, сынок. Совсем я тебе не нужна.
– Нужна, нужна. Скажешь тоже, – отвечал он, увёртываясь от материнской ласки, –  кто же мне посылки слать будет? Да, шучу я! Ну, мать, давай, давай, не плачь. 
Вошедший в комнату мужчина в форме, чтобы отконвоировать Фёдора, посоветовал Любе:
– Бегите быстрее на КПП, там машина Санькина стоит, со свидания кого-то забирает и вас подхватит до города, а то придётся вам до утра здесь куковать.
Перекрестив и расцеловав Фёдора, Люба пошла к выходу из колонии. Выйдя за ворота, она увидела, как тронулась легковушка и с рыком двинулась по дороге в сторону города. Люба машинально побежала за ней, махая сумкой, но решив, что водитель её не заметил, остановилась на дороге.
На её счастье машина, лихо набравшая скорость, резко затормозила и дала задний ход.
– Повезло вам, девушка, – улыбнулся пожилой водитель, –
– Какая я девушка, – через силу улыбаясь, ответила ему Любовь.
– То есть как какая? Самая настоящая. Моя старуха и то себя девушкой считает. Попробуй её старухой назвать! А ты молодка ещё хоть куда! Что к сыну приезжала?
– Откуда догадались? Может к мужу; –  удивилась Люба.
– Нет, к сыну. У матери за сына другой взгляд, чем у жены за мужа. Не переживай мать! Всё сложится. Теперь ты о себе думай больше. Время пришло твоё. Послушай старого Санька. Я правду говорю. Никогда не ошибаюсь. Ты, видно, много позволяла сыну, прощала, вот результат. А начнёшь больше о себе думать – сразу сынок за ум возьмётся. Знаю, что говорю. И мужа найди себе хорошего, чтобы тебя в обиду не давал. Сейчас самое твоё время пришло для себя пожить.
– А с чего ты взял, мил человек, что у неё мужа нет? – поинтересовался сидящий рядом с водителем мужчина.
– Это проще простого. Был бы муж, отец сыну, так сам поехал бы в такую даль. А если дома остался, а жёнку отпустил по тайге кататься, так какой он ей мужик? Так, одно название. Прости меня, милая, – водитель обернулся к Любе.
– Правда ваша, – ответила Люба, – муж помер от перепоя.
Машина неслась, дав  пассажирам ощутить каждую ямку на накатанной дороге. Объезжая большие ямы, она будто кидалась из стороны в сторону, не давая Любе сосредоточиться на своих мыслях.
– Верно, что зря приехала, – думала она, – и душа не отдохнула. Не насмотрелась на глаза когда-то в детстве добрые. Глаза сына стали такими колкими, словно навсегда в них поселилась злость бабкина. Не потрепала его мягкие волосы, когда-то пахнущие степным ковылём. Волос-то нет, всё выстригли. Да и Федя совсем радости не проявил. Повзрослел. Отмахивался от материнской ласки. Да и то, правда, его время сейчас по девкам на селе бегать, а он вот угодил.
Машина остановилась на привокзальной площади. Люба попрощалась с Саньком, пожилым, полным, добродушным мужчиной, который держа в своих руках её худую холодную ладонь, всё желал и желал ей много чего хорошего: и в жизни, и в дороге, и в любви.
После добрых слов постороннего человека, которому удалось понять то, что она пыталась скрыть от незнакомых глаз людей, на душе женщины легче не стало. Наоборот, она еле сдерживала слёзы. И чем добрее были пожелания водителя и ласковее его слова, тем становилось горше на душе. И только когда, расчувствовавшись от добрых напутствий, Люба чмокнула его на прощание в щёку, он отпустил её руку, посоветовав сдать обратный билет в кассы вокзала и купить другой на любой проходящий состав до Москвы.