Слабая женщина с сильным характером. Гл. 7

Глава 7

Она вошла в здание вокзала. Ноги подкашивались под тяжестью правды, которую она поняла, повидав сына. От обиды на себя, на него, на зря прожитые годы. Любу мучило смешанное незнакомое чувство. Ей казалось, что все внутренности перемолола какая-то дьявольская мясорубка. Словно её сердце, душу, кто-то изрезал на множество кусочков, а теперь быстро перемешивает. От такого острого ощущения в грудной клетке, животе, она чуть согнулась. Вдруг, ей показалось, что какой-то налетевший вихрь, ворвавшийся сюда в зал, закрутил её так, что она, кружась, сейчас разделится на множество мельчайших частей и разлетится в разные стороны. До её ускользающего сознания дошло, что у неё сильно закружилась голова. Любу сильно качнуло в сторону, она пошатнулась, но удержалась на ногах. Её качнуло ещё раз с удвоенной силой. Она бы упала на каменный пол вокзала, если бы не поддержка чьих-то сильных рук. Еле передвигая ноги, она шла туда, куда её вёл подбежавший к ней мужчина.
– Вам плохо? Может вам воды принести? – спрашивал он, но Люба ничего не могла ответить, ощущая дрожь во всём теле, словно была в лихорадке. Мужчина усадил её на свободное кресло, сам присел рядом.
– Может вас к врачу отвести? – в ответ Люба только отрицательно помахала головой, – вам плохо с сердцем?
Люба с трудом утвердительно махнула головой. Это была правда. Ей казалось, что если она сейчас же не уберёт эту тяжесть, скопившуюся на сердце и приносящую невероятную боль, то оно не выдержит.
– А вы поплачьте, – вдруг тихо предложил мужчина, словно прочитав Любины мысли, – вы можете встать? Давайте пройдём чуть в сторону, – он приподнял её за локоть и повёл к лестнице, ведущей на второй этаж здания. Он подвёл Любу к большим панорамным окнам с видом на почти пустующую привокзальную площадь. Усадил на низкий мраморный подоконник.
– Вас здесь никто не увидит, дайте себе разрядку, поплачьте. Вам легче на душе станет и сердце отпустит. Постарайтесь сейчас не думать ни о ком и ни о чём. Поплачьте, – он постоял ещё несколько секунд, возвышаясь над сидевшей Любой, – ну, я пойду?
От этих попавших в самую суть её состояния слов, у Любы полились ручьём слёзы. Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Шум двигающихся и гудящих составов заглушал её громкий навзрыд плач. Казалось, что жизнь сидящих в вагонах людей пробегала интересно, красиво, разнообразно. Как меняющиеся виды  за окошками мчавшихся мимо поездов. А её годы, как нитки, замотались в путаный клубок, который  закатился в тёмный угол их огорода и пролежал там, прея от её слёз. Она плакала так, словно выплёскивала собравшуюся боль на душе наружу. После вылитых слёз ей казалось, что она стала внутри совсем пустой.
Люба не помнила, сколько ещё времени сидела рядом с лестницей.  Почувствовав себя лучше перешла в зал и заняла свободное кресло где, обдуваемая чуть заметным сквозняком пришла в себя окончательно. Вспомнив о том, что водитель Саня посоветовал поменять ей билет до Москвы на сегодняшнее число, она пошла в кассовый зал. До времени отъезда целый день.
 Увидев, как двое мужчин разложили у себя на коленях бутерброды, Люба поняла, что очень проголодалась. У буфетной стойки стояло несколько человек. Купив чай, суп «До-ширак» и два бутерброда с сыром и колбасой, она искала глазами, куда можно было бы присесть. Увидев свободное место за столиком, за которым сидел только мужчина, она подошла к нему.
– Можно присесть?
– Конечно, конечно садитесь, пожалуйста, – засуетился он, отодвигая тарелку с остатками пельменей, – пельмени побоялись взять? Вам лучше? – спросил он.
Люба подняла глаза на мужчину и узнала своего утешителя.            
– Это вы? Спасибо вам за помощь. Знаете, действительно свободней на душе стало. А пельмени побоялась взять. Мне ещё пересадку в Москве делать надо, вот и побоялась, – улыбнулась Люба, кивая на его тарелку с пельменями, – вижу, правильно сделала.
– Не говорите. Так пельменей захотелось, но не рискнул доесть.
Он с лёгкой улыбкой смотрел, как Люба с аппетитом поглощает горячий суп. Но она, заметив, что мужчина с интересом наблюдает за ней, смутилась.
– Как перенервничаю, потом всегда хочется горячего бульона.
– Конечно. Вам надо покушать, успокоиться, – мужчина опустил глаза, дав возможность Любе, не смущаясь доесть суп.
От горячего женщина, наконец, согрелась, щёки покрылись румянцем. Опустив на плечи лёгкий платок, она встряхнула свои волосы и собрала их на затылке заколкой.
– Извините за любопытство. Вы на свидание приезжали? – спросил её мужчина.
– Да, к сыну, – ответила Люба.
– Он в какой колонии?
– В красной двадцатой, – ответила она, как можно серьёзней, стараясь дать понять, что кое в чём уже разбирается.
Мужчина опять чуть улыбнулся, – понятно. А по какой статье, если не секрет?
Люба, молча, махнула рукой не желая отвечать на вопрос незнакомца. Но помешкав, всё-таки ответила.
– Дурак деревенский. Из армии вернулся, а совхоза нет. Заняться нечем. Водка проклятая. Мало нам самогона, так ещё водки, сколько душа примет завозят, пей – залейся. Пожар случился, чуть людей не погубил, – Люба промолчала о подлинной картине происшедшего.
– Не обижайтесь, но мне кажется, мужику, да ещё в деревне всегда дело найдётся. А то, что водка из человека изверга делает, тоже не совсем так.
– Да как, же так? –  удивилась Люба.
– Просто внутри сына вашего стержня не оказалось. Вместо него прутик внутри, а он быстро ломается. Тогда и сгибается мужик до плинтуса. И от водки и от чего другого, – как-то задумчиво с болью в голосе тихо говорил мужчина, –  вы уж не обижайтесь. Насмотрелся я за свою жизнь, потому так и говорю.
– Понятно, – Люба заметила, как сильно сжался кулак мужчины, лежащий на столе, – да что там, какие обиды, вы правы. Нутро пустое, от этого вся беда. Я себя, только себя виню. Не смогла дать то, что обязана была дать, –  с дрожью в голосе тоже тихо произнесла Люба.
– Зря вы себя так сильно корите. Конечно, от воспитания многое зависит. Но главное, основное  – только от самого человека. Но знаете, что я вам скажу? Все беды наши от потери в нас в каждом, такого понятия, как  милосердие. Стёрлось это понятие напрочь. Все понятия вторичны. Но они остались: счастье, любовь, преданность, но без милосердия в душе, все эти понятия не действуют в полную силу. А люди считают, что можно счастливыми быть, любить преданно и обойтись без милосердия в сердце. Нет. И счастье будет искорёженным, а значит это уже что-то другое, а не счастье. И любовь показная. Поэтому так и живём. Так и передаём по цепочке искажённые понятия своим детям о совести, чести. Простите. Что-то я разговорился. Сказать правильно не могу, как надо, а сердцем чувствую правду.
Люба не знала, что на это ответить мужчине и чтобы как-то смягчить разговор, спросила:
– А вы к кому приехали?
– Я? Да нет, я вчера освободился. Да вы не пугайтесь так, – сказал он, поймав её удивлённый взгляд.
– А я и не пугаюсь. А по какой статье, если не секрет, – она подняла на него настороженный взгляд.
– Преднамеренное убийство одного и более человек, –  он поднял на Любу глаза полные нестерпимой боли.
– По вас не скажешь, что вы убийца. Ошибка, наверное? Или защищались?
– Защищались? От сволочи защиты нет. Да нет, мил человек. Никакой ошибки. А, – он махнул рукой, – как вас зовут?
Люба смотрела на этого совершенно седого человека и не могла понять того чувства, которое появилось у неё на душе. Ей совсем не хотелось, чтобы мужчина с таким открытым лицом и добрыми глазами оказался убийцей. В её воображении убийца – это жестокий, со злым взглядом человек, от которого исходят какие-то отрицательные флюиды. А от этого мужчины исходило что-то другое. Что-то непонятно притягательное.
– Любой меня зовут, – тихо ответила она, – а вас?
– А меня Виктором. Вот и познакомились. Вы домой через Москву?
– Да. Сто восьмым. Поздно ночью отправляется, –  уточнила Люба.
Виктор достал свой билет из кармана старенькой лёгкой курточки.
– Надо же, совпадение. Я тоже этим составом. Вагон у вас, какой? У меня плацкарт.
– И я тоже в плацкартном. Других не было, – Люба подумала, что  странно, но это обстоятельство её обрадовало.
Что-то в нём вызывало симпатию, голос и интонация, которым он говорил, успокаивал, да и сам вид мужчины вызывал доверие. Крепость фигуры и сильные рабочие мужские руки, показывали что, не смотря на возраст, сила в мужчине отдыхала и ждёт своего применения. 
– Вы никуда не спешите? –  спросил он Любу.
– Да куда мне спешить, до отправления ещё уйма времени, – ответила она, подсознательно боясь, что Виктор вдруг уйдёт и оставит её одну здесь, в этом замызганном вокзале, в этом чужом, незнакомом ей городе.
– Я отойду на несколько минут, – Виктор встал, положил свою небольшую спортивную сумку на сидение стула.
Вернулся он с подносом, на котором стояли два стакана наполненные апельсиновым соком, два стакана с горячим чаем, четыре бутерброда с чуть намазанной красной икрой, украшенные веточкой петрушки и тарелка с несколькими разными пирожными.
– Давайте хотя бы так отметим моё освобождение. Вы не против? Я могу вам купить что покрепче, если желаете. Просто я не пью, но вы если хотите...
– Нет, что вы, я тоже не любитель, – смущённо ответила ему Люба, почувствовав что, не смотря на то, что только что проглотила горячую жидкость, под названием суп, смогла бы съесть, ещё не мало.
– Ну, давайте,  со знакомством, – взяв стакан с соком, произнёс Виктор.               
– Так вы домой? – поинтересовалась Люба.
– Выходит так.
– Жена, наверное, обрадуется? Дети у вас есть?
Увидев, как меняется лицо Виктора, она поняла, что задела человека за самое больное. Но он, заметил растерянность в её глазах.
– Ничего, ничего. Нет у меня теперь никого. Была жена, был взрослый умница сын. Была счастливая семья. Квартира уютная, дом в деревне. А теперь один я. И возвращаться не хочется туда, где всё о них о моих родных напоминает. Вот такая история.
– Виктор, у вас беда случилась?
– Беда? – он опустил глаза, которые заблестели от набежавших слёз, – это боль. Никто мне родных, любимых не вернёт и эта боль вот где у меня сидит, – Виктор слегка постучал кулаком по левой стороне груди. 
Люба увидела, как сразу он осунулся. Ей показалось, что мужчине хочется поделиться наболевшим, поделиться своей нестерпимой болью. Но он  не сделает этого. Ей что-то подсказывало, что не будет этот располагающий к себе мужчина откровенничать с кем-то, тем более с малознакомой женщиной.
– Не хотите пройтись по воздуху? – неожиданно предложил Виктор, – нам ещё с вами всю ночь в поезде сидеть. Ногам работу надо дать, а то совсем затекут.
Люба с удовольствием согласилась. Они вышли из здания вокзала и медленно пошли вдоль шоссе. С одной стороны улицы были слышны свистки и скрежет по рельсам отходящих и приходящих составов. С другой гул машин, проносящихся с диким рёвом и грохотом от попадания на большой скорости в ямы на дороге.
Они шли, и каждый был погружён в свои мысли. Недалеко от вокзала показался небольшой, но сравнительно тихий сквер. Они медленно шли по дорожке и молчали, изредка перебрасываясь незначительными фразами. Присев на лавочку долго любовались громким спором воробьиной стайки. Потом шли ещё, пока Люба опять не почувствовала голод.
– Странно, что это со мной? Я так много никогда не ела, – будто извиняясь, говорила она Виктору.
– Это нервы берут своё. Погуляли на воздухе, вы немного успокоились. А вот и кафе.
Увидев небольшое открытое кафе, Виктор предложил зайти в него. Заведение пустовало. Они сели за столик. Люба взяла меню.
– Теперь давайте я угощу вас, – предложила она.
– Что же вы меня в неудобное положение ставите. Я пока кредитоспособен. Не переживайте и на обед, и на чай, и на мороженое мне ещё хватит. Выбирайте по своему вкусу.
В кафе играла тихая музыка. Взяв у них заказ, официант предупредил, что он будет готов минут через двадцать.
– Может пока по бокалу вина? – с улыбкой, спросил он.
– Почему по бокалу, – ответил ему Виктор, – к такому обеду, можно и бутылочку.
– Вы же не пьёте, – сказала Люба, когда ушёл официант.
– Верно, без случая не употребляю. А сегодня всё-таки хороший случай. Я на воле. Вот, мы с вами встретились.
Официант принёс бутылку белого вина и разлил его по бокалам.
– Люба, вы пока нам принесут горячее, попейте вина, – пригубив из своего бокала за встречу, сказал Виктор, – я отойду минут на пять-десять, хорошо?
Вскоре Виктор вернулся. Избавившись от щетины, он стал выглядеть моложе, чем казался некоторое время назад.
– А вы помолодели, – улыбнулась Люба изменившемуся Виктору.         
– Молодость, молодость, – проговорил Виктор с грустью, – в молодости всё кажется, что потом всё можно исправить, изменить. Многое оставляем на «потом». А то, что это «потом» никогда не наступит, что через минуту, секунду, миг вся твоя жизнь может измениться или к лучшему или к худшему, как-то не доходило. Да и как можно поверить тому, что один только миг может полностью поменять полярность твоей жизни?
– Вы правы. К концу жизни этого «потом» столько набирается, – Люба горько вздохнула.   
– Вам ещё рано говорить о конце жизни, – немного помолчав, Виктор спросил, – вы с мужем долго прожили вместе?
– Да разве это жизнью назовёшь? – грустно ответила она, раздавливая ложечкой ванильные шарики мороженого, заказанного на десерт.            
– Странная штука, – подумала Люба. Приучив себя ни с кем и никогда не делиться о перипетиях своей жизни, ну разве что только с Машей, сейчас, этому мужчине ей хотелось выложить всё. С самого начала и по настоящий день. И она, боясь что-то пропустить, старалась изложить ему только самую суть того, что наболело на сердце за многие годы. Сбиваясь и путаясь от волнения в событиях, она говорила, говорила…
Увидев её волнение, Виктор предложил ей пройтись по воздуху.
– Сегодня хорошая погода. Вы не устали?
И они пошли по скверу, только теперь в обратном направлении. И Люба продолжила свою исповедь, то улыбаясь, вспоминая маленького сынишку, то плача, рассказывая о его взрослых похождениях. Виктор ни разу не прервал её. Слушал внимательно, улыбаясь вместе с ней и становясь угрюмым, когда на её глазах появлялись слёзы, молчал, когда она надолго замолкала, понимая, как ей нужно с кем-то поделиться, выговориться.
– Вот такая моя бестолковая жизнь, – остановившись около здания вокзала, сказала Люба, – я вам всё рассказала, словно вылила из себя всё своё прошлое.
– Это хорошо, что вы всё выплеснули из себя. Я уверен, что дальнейшая жизнь сложится у вас по-другому. А за сына не переживайте. Суждено ему быть человеком, будет. А нет… Вы уже ничего, не сделаете. Вы подумайте о себе.
– Всё понимаю умом, а как сердце материнское заставить больше думать о себе, а не о своей кровинушке? Как закрыть глаза, чтобы не видеть, как катится сын в адскую пропасть? Вот каким он вернётся домой?
– Заключение мало кого делает человеком. Гарантий мало, но остаётся надежда.
Виктору искренне было жаль эту женщину. Ему вспомнилась его покойная жена Даша. Всегда уступчивая и покладистая. Он её любил и уважал за не скандальный мягкий характер. Со стороны всегда казалось, что она полностью подчинена мужу. Даже самому Виктору не сразу стало понятно, что он сам того не ведая, делал то и так, как хотела Даша. Жена умела повернуть разговор, таким образом, и всё выходило так, вроде решение принимал сам Виктор. Он чувствовал себя главой в семье. Не главным, а именно семейной главой и отлично понимал, что в этом заслуга его Дашеньки.
А Люба, думая о новом знакомом, не могла понять себя. Чем Виктор стал ей симпатичен? Своим тактичным молчанием? Вовремя сказанным в поддержку словом? На вид обыкновенный мужчина с уставшим взглядом, но видно, что с больной измученной душой. В осанке он походил на орла с опущенными и уставшими от долгого перелёта крыльями. Люба поймала себя на мысли, что у неё появилось желание, которое она не испытывала раньше никогда и ни к кому. Разве, что к сыну. Ей очень хотелось прижать седую голову Виктора к груди и говорить, говорить ему добрые слова. Чтобы оттаяло его сердце, чтобы распрямились его плечи-крылья, чтобы отдохнула жаждущая тепла душа.
Ей очень захотелось укрыться его тёплым крылом. Спрятаться там от невзгод, обид, от житейских хлопот, которые постоянно выпадали на её женскую долю.
– Да, вам надо сейчас подумать о себе. Даже не ради вас, а ради вашего сына. Вы сильная женщина. Вы всё сможете. Поверьте мне, – Виктор положил свою широкую ладонь на руку Любы, Всё будет отлично у вас, Любаша.
Осталось совсем немного времени до отправления поезда.