Николай Бердяев

       Николай Александрович Бердяев принадлежал к высокопоставленной элите царской России. Романовы стояли только выше на общественной лестнице. Голицыны, Демидовы, Потоцкие, Сапеги и Радзивиллы пересекались по женской и мужской линиям с Бердяевыми. Отец нашего героя был в дружеских отношениях с Александром III, его дед и прадед были ближайшими сотрудниками в генеральских чинах Екатерины II и Павла I. Российское общество до революции 1917 года было сугубо сословным, оно остается таковым и до сих пор. Что сие означает? Этот факт означает лишь то, что прежде чем говорить о талантах того или иного человека, надо узнать, кто были его отец и мать, а также другие ближайшие родственники. Конечно, правил без исключений не бывает, но мы здесь ведем речь о типичном случае.

       Николай Бердяев родился в Киеве, в юные годы жил под Киевом в обширном имении, которое его деду, генерал-губернатору, подарил Павел I. Бердяевы также располагали огромной земельной собственностью в Восточной Пруссии и на территории современной Молдавии. Как и многие представители золотой молодёжи, Николай Александрович учился в кадетском корпусе, а затем перешел в Киевский университет, по окончании которого переехал в Петербург. Потом много позднее он обосновался в Москве, где защитил докторскую диссертацию по философии.

       В биографических словарях и википедии Бердяева именуют религиозным философом, так он и сам себя называл, а по молодости еще и  – марксистом, хотя марксизм – не философия, а мечтания о рае земном, которого не будет. Общество, как и отдельный человек, склонно к неизбежному умиранию. Цивилизации приходят и уходят, рая не успевают предусмотреть, его заменяют старение и деградация.

       Большевики в 1922 году выслали заграницу на «философском пароходе» пару сотен представителей «гнилой интеллигенции», включая Бердяева, посчитав, что расстреливать их нет резона. Зная о высоком происхождении Н. А., встречавшиеся на его жизненном пути люди стремились ему угодить, заранее преувеличивая его заслуги. Мы, переняв эстафету у них, продолжаем заниматься тем же самым. И делаем это напрасно. Дабы добиться настоящего успеха, стране надо начинать со скромности.

       Я не поленился сделать выписки из самой известной работы Бердяева под заголовком  «Самопознание», опубликованной впервые в 1949 году в США в эмигрантском издательстве. А выводы вы делайте сами. Правда, перед этим я процитирую Иммануила Канта и затем позволю себе намекнуть, о чем он...

       «Леность и трусость – вот причины того, что люди, которых природа давно освободила от чужого руководства, все же охотно остаются всю жизнь несовершеннолетними. И по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним. Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть пастырь, совесть которого может заменить мою, или врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, то стоит ли мне утруждать себя!» – пишет этот знаменитый философ, который никогда никуда не выезжал за пределы Восточной Пруссии. А ее вместе с примыкавшей к ней Россией именовали не иначе как задворками Европы. Государство становится взрослым, не опасаясь за свои границы и свободу граждан, преодолев средневековые рефлексы.

       В начале «Самопознания» Бердяев признается: «Учился я всегда посредственно и всегда чувствовал себя мало способным учеником... Я никогда не мог решить ни одной математической задачи, не мог выучить четырех строк стихотворения, не мог написать страницы диктовки, не сделав ряд ошибок. Если бы я не знал с детства французский и немецкий языки, то, вероятно, с  большим трудом овладел бы ими. Но ввиду знания языков, я имел в этом преимущество перед другими кадетами».

       «Мой брат был человек нервно больной в тяжелой форме... Он иногда впадал в трансы, начинал говорить рифмованно, нередко на непонятном языке, делался медиумом, через которого происходило сообщение с миром индусских махатм. Однажды махатма сказал обо мне: "Он будет знаменит в Европе вашей старой"... Меня всегда удивляло, что впоследствии, при моей неспособности к какому-либо приспособлению и конформизму, я приобрел большую европейскую и даже мировую известность и занял положение в мире».

       «Я прежде всего человек брезгливый, брезгливость моя и физическая, и душевная...  Брезгливость вызывает во мне физиологическая сторона жизни. Я прошел через жизнь с полузакрытыми глазами и носом вследствие отвращения. Я чересчур  чувствителен к миру запахов. Поэтому у меня страсть к духам».

       «Характер у меня воинственный, инстинктивно я склонен действовать силой оружия. В прошлом я даже всегда носил револьвер. Я чувствую сходство с Л. Толстым, отвращение к насилию, пацифизм и склонность действовать насилием. Мне легко было выражать свою эмоциональную жизнь лишь в отношении к животным, на них я изливал весь запас своей нежности».

       «Мне пришлось вести борьбу за свободу и за достоинство личности в коммунистической революции, и это привело к моей высылке из России. В атмосфере эмигрантской стала остро та же проблема свободы. Эмиграция в преобладающей массе так же ненавидит и отрицает свободу, как и русский коммунизм».

       «Я философски мыслил всю жизнь, каждый день, с утра до вечера и даже ночью. Философские мысли мне приходили в голову в условиях, которые могут показаться не соответствующими, в кинематографе, при чтении романа, при разговоре с людьми, ничего философского в себе не заключающем, при чтении газеты, прогулке в лесу».

       «Ленин философски и культурно был реакционер, человек страшно отсталый, он не был даже на высоте диалектики Маркса, прошедшего через германский идеализм. Это оказалось роковым для характера русской революции – революция совершила настоящий погром высокой русской культуры».

       «Возникновение на Западе фашизма, который стал возможен только благодаря русскому коммунизму, которого не было бы без Ленина, подтвердило многие мои мысли. Вся западная история между двумя войнами определилась страхом коммунизма. Русская революция была также концом русской интеллигенции».

       «За месяц до февральской революции у нас в доме сидели один меньшевик и один большевик, старые знакомые, и мы беседовали о том, когда возможна в России революция. Меньшевик сказал, что не раньше, чем через 25 лет, а большевик, что не раньше, чем через 50. Большевики не столько непосредственно подготовили революционный переворот, сколько им воспользовались».

       «Однажды мне пришлось с другим членом правления Союза писателей быть у Калинина, чтобы хлопотать об освобождении из тюрьмы М. Осоргина. Мы сослались на Луначарского. Глава государства Калинин сказал нам изумительную фразу: "Рекомендация Луначарского не имеет никакого значения, все равно как если бы я дал рекомендацию за своей подписью, – тоже не имело бы никакого значения, другое дело, если бы товарищ Сталин рекомендовал". Глава государства признал, что он не имеет никакого значения. В 20 году я был факультетом избран профессором Московского университета и в течение года читал лекции. Я свободно критиковал марксизм, в то время это еще было возможно. Но материально я мог существовать только благодаря участию в Лавке писателей. Главным лицом в Лавке был Осоргин».

       «Однажды, когда я сидел во внутренней тюрьме Чека, в двенадцатом часу ночи меня пригласили на допрос. Мы вошли в большой кабинет, ярко освещенный, со шкурой белого медведя на полу. С левой стороны, около письменного стола, стоял неизвестный мне человек в военной форме, с красной звездой. Это был блондин с жидкой заостренной бородкой, с серыми мутными и меланхолическими глазами; в его внешности и манере было что-то мягкое, чувствовалась благовоспитанность и вежливость. Он попросил меня сесть и сказал: "Меня зовут Дзержинский". Это имя человека, создавшего Чека, считалось кровавым и приводило в ужас всю Россию. Я был единственным человеком среди многочисленных арестованных, которого допрашивал сам Дзержинский. Мой допрос носил торжественный характер, приехал Каменев присутствовать на допросе, был и заместитель председателя Чека Менжинский... Я решил начать говорить раньше, чем мне будут задавать вопросы. Я говорил минут сорок пять, прочел целую лекцию... Дзержинский слушал меня очень внимательно и лишь изредка вставлял свои замечания... По окончании допроса Дзержинский сказал мне: "Я Вас сейчас освобожу, но Вам нельзя будет уезжать из Москвы без разрешения". Он обратился к Менжинскому: "Сейчас поздно, а у нас процветает бандитизм, нельзя ли отвезти господина Бердяева домой на автомобиле?" Автомобиля не нашлось, но меня отвез с моими вещами солдат на мотоциклетке».

       «Лето 22 года мы провели в Барвихе, в очаровательном месте на берегу Москвы-реки, около Архангельского Юсуповых, где в то время жил Троцкий. Леса около Барвихи были чудесные, мы увлеклись собиранием грибов. Мы забывали о кошмарном режиме... Как-то я поехал на один день в Москву. И именно в эту ночь, единственную за все лето, когда я ночевал в нашей московской квартире, явились с обыском и арестовали меня. Я опять был отвезен в тюрьму Чека, переименованную в Гепеу. Я просидел около недели. Меня пригласили к следователю и заявили, что я высылаюсь из советской России за границу».

       «Коммунисты и национал-социалисты с гордостью говорят, что они создают новый мир коллективности, основанный на господстве общества над личностью, коллективного над индивидуальным. Но, ради Бога, освежите свою историческую память. Ваш новый мир есть самый старый, с древних времен существующий мир. Личное сознание, личная совесть всегда была лишь у немногих избранников. Средний человек, средняя масса всегда определялась коллективностью, социальной группой, и так было с первобытных кланов».

       «В русской эмигрантской атмосфере было что-то тяжелое, были сторонники Гитлера и немцев... Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Моя Россия подверглась смертельной опасности, она могла быть расчленена и порабощена. Немцы заняли Украину и дошли до Кавказа. Поведение их в оккупированных частях России было зверское, они обращались с русскими как с низшей расой... Я все время верил в непобедимость России... Я верил в великую миссию России. В Париже было очень тяжело. Начались аресты друзей... У меня несколько раз были представители гестапо, но никаких прямых обвинений против меня выставить не могли... Мне потом говорили, что в верхнем слое национал-социалистов был кто-то, кто считал себя моим почитателем как философа и не допускал моего ареста. За эти страшные годы у меня не могло быть никакой внешней активности. Я сидел в своем Кламарском доме и редко ездил в Париж».

       «Уже в самом начале освобождения Парижа произошло в нашей жизни событие, которое было мной пережито очень мучительно, более мучительно, чем это можно себе представить. После мучительной болезни умер наш дорогой Мури. Страдания Мури перед смертью я пережил, как страдания всей твари... Было необыкновенно трогательно, как накануне смерти умирающий Мури пробрался с трудом в комнату Лидии, которая сама уже была тяжело больна, он пришел попрощаться. Я очень редко с трудом плачу, но, когда умер Мури, я горько плакал... Теперь нет Лидии, нет Мури, мы остались одни с Женей, она утешает мою жизнь».

       Мне остается добавить, что Мури – это самый обычный, но, по словам Николая Бердяева, необычайно одаренный кот, который был спобен внимательно слушать, когда ему читали вслух, особенно тексты философского содержания. Лидия – жена Бердяева, которая умерла в 1945 году, Женя – ее родная младшая сестра. Впрочем, как уверял Бердяев, отношения с женщинами он имел платонические.

27.09.2024