Свет в конце коридора

Иван Г. открыл глаза и очутился в новом мире. Чёрный купол неба накрывал чёрную поверхность земли. Откуда-то падал свет, освещая этот мир, но на небосводе не было ни звезды. Чёрный горизонт устремлялся вдаль, в бесконечное, сливаясь с таким же чёрным небом. Немного растерявшись, Иван Г. пошёл вперёд. Он вдруг почувствовал невидимые стены, которые его ограничивали, будто он находился в прозрачном тоннеле, который вёл вперёд. Стены начали постепенно сужаться, потолок опускаться. Почувствовав это, Иван Г. заподозрив неладное, уже было хотел развернуться, но какая-то непреодолимая сила заставляла его двигаться вперёд. Узкий проход стал сдавливать ему плечи и грудь, Ивану Г. приходилось ползти, чтобы пролезть дальше. Несколько раз он чуть не застрял, мужчина всеми возможными способами сжимал себя, чтобы протиснуться в сжимающийся проход. Наконец Иван Г. вышел из тоннеля, как заключенный, сбежавший по узким трубам канализации. Но заключённым двигала жажда свободы. «А зачем я так старался проползти этот узкий тоннель? Куда я попал?» — спрашивал себя Иван Г.
Перед ним вдруг появился крепкий и высокий человек с мрачным и серьёзным, но будто скучающим выражением лица. «Почему я его не заметил, будучи в тоннеле?» — вопрошал про себя Иван Г.

— Приветствую, — начал незнакомец, обращаясь к прибывшему, — меня зовут Тойфель. Будьте добры, скажите мне, кто Вы?

— Меня зовут Иван Ильич Головин, 1837-го года рождения, член Судебной палаты, муж и отец. Пожалуйста, ответьте, куда я…

— Иван Ильич, — перебил Тойфель, — скажите мне, видели ли Вы когда-нибудь свет?

Иван Ильич уже было готовился дать утвердительный ответ, но вдруг задумался. Он будто понимал, что имеет ввиду Тойфель. Но слова и образы почему-то ускользали от Ивана Ильича и не собирались воедино. Попытки поймать это ощущение прервал Тойфель:

— Ну что ж, если вы не уверены, нам придётся самим всё выяснить.

Иван Ильич даже не успел удивиться, как вдруг ноги его подкосились и он упал без сознания на чёрную землю.

Солнечный свет пробивался сквозь закрытые веки, вынуждая Ивана Ильича открыть глаза и проснуться. Удобно устроившись на мягком диване, Иван Ильич не торопился вставать, но вдруг послышался стук в дверь и знакомый голос Прасковьи Фёдоровны. Тут же Иван Ильич почувствовал: это было не то солнце, не тот диван, не та комната. «Не то» — что-то несопоставимое с жизнью. Иван Ильич вновь почувствовал то, без чего он не являлся собой, — смерть. Она обрушилась на него тяжестью скалы. Странно, ведь Иван Ильич не чувствовал привычной ноющей боли в боку, но смерть всё равно была в нём, заполняла всё его тело. Иван Ильич вспомнил, какого это. В дверь, не дождавшись разрешения, проскользнула Прасковья Фёдоровна. Иван Ильич снова услышал так вновь ненавистный ему голос:

— Jean, голубчик, ты снова всю ночь стонал и кричал. Тебе нужно принять опиум. Можем снова пригласить Лещетинского…

— Прошу, уйди, — перебил супругу Иван Ильич.

— А ты послушай, ведь всё оттого, что ты не соблюдаешь предписания доктора. Наверняка в такой позе тебе лежать вредно — ноги кверху! Если бы ты слушал все указания доктора…

Иван Ильич вспомнил, почему ему так ненавистна Прасковья Фёдоровна: это её ложь. Она не видит, не понимает или не хочет понимать, что Иван Ильич умирает. Она продолжает верить, что его болезнь излечима и Иван Ильич давно бы от неё избавился, если бы соблюдал указания доктора, и всех в этом убеждает. И все с ней соглашаются. Она не видит, не чувствует смерть, которая стоит перед Иваном Ильичом, не хочет её видеть, как и все… Внутри Ивана Ильича что-то вскипело. Это «что-то» было несравнимо с масштабом смерти, оттого Иван Ильич без раздумий выплёскивал это на окружающих, считая, что его действия больного не имеют последствий. Ведь он умирает.

— Уйдите, уйдите все прочь! Хватит мне лгать! Дайте мне умереть спокойно, оставьте меня! Никто из вас не понимает моих страданий, никто из вас не видит смерть! Вы живёте так, будто её и вовсе нет, но рано или поздно каждого из вас будет ждать то же, что и меня!

Этот крик умирающего Ивана Ильича, адресованный всем людям, разнёсся по миру. Это было последнее и единственное, чего желал Иван Ильич, — чтобы его избавили ото лжи. Он остался без надежды быть понятым людьми. Они не видят, не чувствуют того, что чувствует Иван Ильич. Они не могут его понять, оттого и лгут. Тоненький голосок раздался из-за двери:

— Папа… — показался сынишка-гимназист Васенька со стеклянными от бессонных ночей глазами. Робким голосом он спросил, — папа, ты умираешь?.. Ты умираешь, папа?

Иван Ильич вздрогнул. Неужели его сын видит то же, что и он. Нет, этого не может быть. Вася не видит смерть, но всё равно жалеет Ивана Ильича. И ведь не только Вася, но ещё и Герасим, обычный крестьянин, почему-то тоже сострадал Ивану Ильичу. Кто-то в этом мире говорил ему правду… Правду, что он умирает. В голове послышался знакомый голос: «Уведи Васеньку… жалко… и тебя…». В этой фразе не хватало только слова «прости».  Иван Ильич закрыл глаза и заплакал.

Душа члена Судебной палаты снова очутилась в том чёрном загробном мире. Он вдруг почувствовал, будто его тело находится в теплом бульоне, постепенно растворяясь. Над Иваном Ильичем стоял преображённый Тойфель: на его голове выросла пара красных закруглённых рогов, из-за спины виднелись чёрные крылья и хвост. Приятное купание начало обжигать всё тело. Наконец Иван Ильич обнаружил себя в кипящем котле. Тойфель стоял над ним с растянутой надменной улыбкой, видно было, что ему нравится эта работа, и, держа в руках медный трезубец, помешивал воду в котле. Раздался крик отчаяния. «За что? За что?» — вопрошал Иван Ильич. Тойфель, заметив, что его жертва очнулась, ответил:

— Видите ли, Иван Ильич, пусть Вы и видели свет перед смертью, но то, что Вы распространили свою собственную смерть на всех Вас окружающих, увы, не прощается. Умерли бы Вы своей смертью да никого б не трогали.

Но Иван Ильич почти не слышал Тойфеля. «Не то», «не то», «не то» — единственное, что занимало его голову. Что он сделал не так?
«Все там же будем» — говорил Герасим про смерть. Так просто. Но эта его простота всё же помогала Ивану Ильичу, пусть даже он её не разделял, не понимал. Герасим относился к Ивану Ильичу с состраданием, ухаживал за ним и выполнял любую прихоть, потому что видел смерть, как и Иван Ильич. Так зачем же Иван Ильич из-за какой-то жалкой смерти, страх которой так просто может побороть в себе обычный крестьянский мужик, мучил всю свою семью? Зачем? За что он водрузил свои страдания и на их плечи? И снова «не то» раздалось в голове у Ивана Ильича, новое «не то». «Не то» — нужно было стать сильнее, побороть этот страх смерти, смотря ей в лицо, надеясь только на себя. «Не то» — нужно было быть сильнее, превозмогая боль и страдания сделать что-то полезное, чтобы дети не вспоминали своего отца как слабого неблагодарного умирающего грубияна. Пусть они слепы, пусть они не могут в полной мере разделить страдания Ивана Ильича, но не нужно было погружать их в отчаяние из-за своего эгоистического желания быть понятым. Не нужно превращать жизнь других людей в ад, который они не заслужили. А лекарство от смерти есть — это «все там же будем». Осознав всё это, Иван Ильич перестал кричать. Он посмотрел на Тойфеля и заплакал. Заплакал из жалости не к себе, но к тем, кто слышал его непрекращающиеся стоны и крики по ночам, кому Иван Ильич без конца грубил на приёмах, к жене, которая заботилась о нём, к докторам, которые выполняли свою работу, к детям, к гостям и коллегам. Пусть они все слепы, лицемерны, надменны и эгоистичны, но они не заслужили того, чтобы видеть смерть раньше положенного им срока.
Над котлом появилась небольшая серая тучка. Она стала понемногу разрастаться и белеть. Пока Иван Ильич горько плакал, раскаиваясь за своё эгоистичное поведение при жизни, Тойфель обратил на неё внимание и, не отвлекаясь от работы, следил за тучкой с недоумением. Через какое-то время на чёрном небе образовалось огромное белое облако. Его края разверзлись и оттуда хлынул яркий луч света, который падал прямо на Ивана Ильича. Тойфель был немного удивлён, но никаких решительных действий не предпринимал, он уже знал, как оно бывает. Иван Ильич открылся свету, и луч стал поднимать его из котла прямо на небо. Тойфель с упоением наблюдал за этим процессом, ведь такое происходит крайне редко. У Ивана Ильича появился шанс начать всё сначала, шанс через себя открыть людям рай.