Надевая кипу

 
Все имена и фамилии вымышлены, любые совпадения случайны.

"Обычай прикрывать голову восходит к древнейшим временам. Наши мудрецы запретили ходить с непокрытой головой, чтобы мы всегда помнили, что над нами Всевышний, что мы склоняемся перед Ним и покорно принимаем Его волю. Со временем ношение головного убора стало отличительным признаком еврея — как мезуза на дверях дома, как празднование субботы, как посещение миквы, ритуального бассейна. Эти признаки принадлежат исключительно евреям и выделяют их среди других народов". Семен Чарный, "Еврейская верхушка". Журнал "Националь", №2/2004

— А не сходить ли тебе сегодня в синагогу? — спросила Вера Степановна своего мужа, стоящего неподалёку, в то время как её мысли были заняты внуками. — Дожил до седых волос, а ни разу там не был.

— И что я там забыл?! — огрызнулся Борис Николаевич, семидесятипятилетний мужчина, который месяц назад вместе с семьёй переехал на постоянное место жительства из украинского Днепропетровска в немецкий город Вупперталь. Он по-прежнему называл этот город «городишком», отказываясь принимать сравнительно небольшое население (около 350 тысяч человек) за серьёзное по сравнению с его родным городом. А что касается седых волос, тут Вера Степановна явно преувеличила: Борис Николаевич давно облысел, но насчёт синагоги она сказала правду.

О своей национальности он задумывался редко. Каждый раз, когда это всё-таки случалось, вспоминался момент из далёкого 1928 года. Тогда пятилетний беспризорник стоял перед группой строгих взрослых. Одна женщина долго разглядывала его рваную одежду и зачем-то спрашивала, откуда на ней мука. Много позже он поймёт, что это была комиссия по борьбе с последствиями революции и гражданской войны — беспризорностью.

— Не зна-ю, — честно ответил он и разрыдался.

Не добившись нужного ответа, женщина перешла к основным вопросам:

— Мама и папа есть?

— Нету.

— Фамилию помнишь?

— Не-а.

— А имя как?

— Борух.

— Из жидков, стало быть...

— Да, голод национальности не выбирает, всех косит под одну гребёнку, — бросил мужчина, единственный в комиссии.

— Борух — не годится. Будешь Борей. А фамилия... — женщина подняла глаза к потолку, словно ища там ответ, затем посмотрела на рваную одежду мальчика. — Будешь Мучник: и на жидовскую похожа, и тебе подходит. А отчество возьмёшь моё. Теперь ты — Мучник Борис Николаевич, родился 7 ноября 1923 года. Так и запишем.

Все в комиссии кивнули. Мужчина занёс печать, чтобы завершить дело, когда вдруг одна из женщин предложила:

— Может, назвать его Вовой как Ленина? Раз у него такой день рождения.

— Матрёна, всех этих цыганят, жидков и прочих нерусских ты вождём бы нарекла! Да какой он Вова? Кудри вон до плеч, а в глазах — луна утонет, — неожиданно выдала строгая женщина. — Нет, останется Борисом.

Мужчина облегчённо опустил руку с печатью на протокол.

Представитель детского дома, молчавшая весь этот разговор, подошла к Боре и, взяв его за руку, вывела на улицу. По дороге, направляясь в новое место жительства, она неожиданно остановилась, погладила его по голове и тихо сказала:

— Запомни, Борух, у тебя были мама и папа. И своё имя тоже не забывай.

Так прошло его детство. В детском доме та же женщина иногда обращалась к нему:

— Привет, Борух-Боря! Как поживаешь?

После школы Борю отправили в ремесленное училище при трубном заводе, где он стал токарем. Потом началась война. На следующий день после её объявления его, как комсомольца, призвали в армию. Он воевал в пехоте, выходил из окружения, был ранен, контужен. В июне 1944 года, после восьми месяцев госпиталя, вернулся на родной завод и проработал там до самой пенсии. В техникуме он встретил свою будущую жену Веру. Они поженились и вместе воспитали сына Игоря.

Когда Игорь подрос, он однажды спросил отца:

— Папа, а кто мы по национальности?

— Я еврей, мама украинка, а ты сам решишь, когда вырастешь, — ответил отец.

— Не морочь ребёнку голову, — вмешалась Вера, — мы советские.

— А есть такая национальность?

— В нашей семье есть, — подвела итог Вера. Больше к этому вопросу они не возвращались.

После выхода на пенсию Борис Николаевич проводил всё своё время с внуками. Развал СССР, задержки зарплат — всё это мало трогало его. Его жизнь продолжала течь своим чередом.

Когда в семье начали обсуждать переезд в Израиль, Борис Николаевич был категорически против:

— Языка не знаю, законов не знаю. Какой с меня еврей? Оставьте меня в покое! Вам надо — езжайте, — упрямо заявил он.

Тамара, его невестка, попыталась пошутить:

— Папа, это анекдот про нас. Ты у нас единственный еврей в семье.

Несколько лет он отбивался от предложений, но когда узнал, что его внук связался с плохой компанией, сам начал обдумывать переезд.

Однажды Тамара спросила:

— Папа, а как насчёт Германии?

Услышав это, Борис Николаевич испытал потрясение. Он возмутился:

— Как вы могли мне предложить такое? Мы воевали с этой страной!

— Папа, ты просто дашь внукам возможность получить нормальное европейское образование, — возразил сын.

— Почему именно в Германию? Почему не в Израиль? — не унимался Борис Николаевич.

Но в спор вмешалась Вера Степановна:

— Германия — це Европа!

На том и порешили. Через год они переехали в Германию, в город Вупперталь.

Теперь Борис Николаевич жил в чужой стране и до сих пор не был в синагоге. Жена, как бы случайно, снова задала ему этот вопрос, и он вышел на улицу, обдумывая её слова.

— А ведь права Степановна, — подумал он. — Дожил до седых волос, а ни разу не был в синагоге.

— Скучаешь? — окликнул его сосед Ефим.

— Да вот вышел подышать… Ты ведь в синагогу ходишь?

— Хожу, а что?

— Да я вот думаю, может, и мне пойти, — неуверенно признался Борис Николаевич.

— Так пойдём! — легко ответил Ефим.

— А там ведь нужно по-особому себя вести…

— Не волнуйся. Просто следуй за всеми, и всё будет хорошо, — подбодрил его сосед.

И вот, вернувшись домой, Борис Николаевич сказал жене:

— Дай мне чистую рубашку. Решил я всё-таки сходить в синагогу.

Борис Николаевич встретил на улице Фиму Ручайского, земляка с их этажа. Тот сообщил, что тем, кто посещает молитвы, разрешают пользоваться библиотекой. Этими словами Борис Николаевич хотел ненавязчиво намекнуть супруге на истинную цель своего визита в синагогу, а обещание «туда больше ни ногой» сохранялось, хотя с некоторыми исключениями.

– В синагогу! – воскликнула Вера Степановна с удивлением, словно это не она час назад просила Фиму отвлечь её мужа от переживаний по поводу переезда в Германию.

– Галстук повяжи и паспорт не забудь, вдруг не запишут в библиотеку.

– Да это лишнее, не на партсобрание иду, – буркнул Борис Николаевич.

Перед тем как отправиться в синагогу, он мысленно представлял, как откроет дверь Фима:

– Решился, молодец! И при галстуке, хвалю.

– Да это всё Степановна, – представил Борис Николаевич свою ответную реплику. – "Повяжи галстук, повяжи".

– Мудрая у тебя жена, – скажет Фима.

Но дверь открыла не Фима, а его дочь Римма:

– Папа уже ушёл. Он просил напомнить вам адрес синагоги, – сказала она.

– Спасибо, я помню. Извините за беспокойство, – ответил Борис Николаевич, направляясь к остановке.

Едва ли не самое необычное зрелище в Вуппертале – маршрут швебебана, который проходит над рекой Вуппер. Смотря через прозрачную гладь бурной, но неглубокой реки, можно было увидеть рыбьи косяки, а вот рыбака вдоль берегов не заметишь. Это навело Бориса Николаевича на мысль, что местные жители, вероятно, ценят и берегут природу своего города. Увлечённый раздумьями и любованием пейзажем, он пропустил несколько остановок.

– Видимо, не суждено мне сегодня попасть в синагогу, – подумал он, нервно поглядывая на часы. Но тут его окликнула молодая русскоязычная пара.

– Вы, наверное, в синагогу? Молитва скоро начнётся, – подсказала дама.

– Вообще-то, я хотел записаться в библиотеку, – смущённо ответил Борис Николаевич.

– В библиотеку? Теперь это так называется? – ехидно усмехнулся её спутник.

Борис Николаевич не стал отвечать на колкость, только с укором взглянул на женщину, мысленно осуждая её за поведение мужа.

Как он и предполагал, на молитву он опоздал. Открыв дверь в молельный зал, Борис Николаевич осторожно проскользнул на свободное место слева, надеясь не привлекать внимания. Но женщина рядом посмотрела на него с таким презрением, что он почувствовал себя, как будто ворвался в баню в женское отделение.

Оглянувшись, он наконец понял свою ошибку: мужчины сидели справа, женщины – слева. Смущённый, он пересел в правую часть зала. Но тут его поджидал новый конфуз: он оказался единственным мужчиной с непокрытой головой. Раввин, ведущий молитву, заметил это, запнулся, затем обратил пристальный взгляд на габая, Владимира Хараша, сидящего сзади.

Габай привстал и жестом показал Борису Николаевичу на голову, намекая: «Надень кипу!» Но Борис Николаевич неправильно понял этот знак и, решив, что это приветствие, похлопал себя по лысине в ответ. Он развернулся к раввину и повторил этот жест, думая, что нужно приветствовать всех. Раввин, видя это, прервал молитву и что-то сказал на немецком, после чего в зал заглянул председатель общины Леонид Гольдберг. Быстро оценив ситуацию, он подошёл к Борису Николаевичу и надел кипу ему на голову.

Все вздохнули с облегчением, а раввин продолжил молитву. Сидящий рядом мужчина протянул Борису Николаевичу молитвенник и показал нужное место. Но Борису было не до молитвы — он горел от стыда за произошедшее. Он думал о том, как расскажет семье о своём первом визите в синагогу, и решил, что некоторые подробности лучше опустить.

Молитва закончилась, и мужчины начали пожимать друг другу руки, приветствуя: «Шабат шалом!» Борис Николаевич попытался незаметно уйти, но его остановил Фима:

– А как же кидуш?

– Кидуш? – переспросил Борис Николаевич, подозревая подвох.

– Это освящение вина перед трапезой. Только кипу не снимай! – ответил Фима, улыбнувшись.

«Значит, не спал», – догадался Борис Николаевич, видя хитрую улыбку друга.

После кидуша Борис Николаевич снова попытался уйти, но к нему подошёл председатель общины:

– Оставьте кипу себе, на память. В следующий раз будете надевать при входе, – с улыбкой сказал он и дружески похлопал его по плечу.

На выходе к ним присоединился габай Владимир Хараш. Разговорились, обсудили, откуда кто приехал.

– Не переживайте, такое может случиться с каждым. Семьдесят лет нас отрывали от своей религии, как нам знать, как себя вести в синагоге? – успокаивал его Хараш.

Прощаясь, Фима с улыбкой напомнил:

– Кстати, транспортом в шабат еврею пользоваться нельзя.

– А как же быть? – спросил Борис Николаевич.

– Завтра на молитве узнаем, – ответил Фима.

Вернувшись домой, Борис Николаевич объявил жене:

– Библиотека сегодня закрыта.

– Ничего, в следующий раз запишешься, – ответила Вера Степановна с улыбкой.

Вечером Борис Николаевич сидел у окна и размышлял о том, что упустил нечто важное в своей жизни. Почему он, будучи Борухом, переименованным в Бориса, не пытался после войны найти свои корни? Он вспоминал слова габая про время, которого осталось мало.

– Но у меня ещё есть время всё наверстать! – твёрдо решил он.

Вера Степановна подошла к мужу и, как будто прочитав его мысли, прошептала:

– Не переживай, Борух-Боря. Прорвёмся!