В синих стенах

Ехал к ней на всех скоростях. К матери так не торопился ни разу, когда та кричала в трубку, что надо срочно. В подъезд проник за соседом, не пришлось звонить. У ее двери руки налились чугуном. Постучал все же. Открыла. Ее квартира, запах еды, все в синем - она в желтом, щебечет что-то, порхает возле длинной столешницы. Счастливая, улыбается. Не нахожу себе места. Толкусь рядом с ней - она отталкивает, играется, веселится. Падаю на диван и смотрю оттуда на ее стройную фигуру и голые пяточки.

Поставила тарелки, налила вина, позвала за стол. Села напротив - красивая, глаза как у кошки. Или змеи. Ест жадно, голодная. Говорит, что я ем по-дурацки: сначала макароны, потом мясо, потом салат. Она поддевает вилкой всего по чуть-чуть и закатывает глаза в удовольствии. Хитро улыбается и говорит, что кому-то достанется чудесная жена. Ем молча, опустив голову. Спрашивает: «Вкусно?» Говорю - очень.

Поели. Не дала отнести тарелку, забрала сама. Смеется над моим русским: говорит, что посуду не стирают, а моют. Налила еще вина, отнесла на низкий столик возле дивана, уселась грациозная, покрытая леопардовым узором на шелковом халатике. Посмотрела на меня своим этим взглядом - «ну ты идешь?». Сорвался к ней, схватил за руку, притянул к себе. Она даже не стала вырываться, деликатно отвернула лицо, не дав себя поцеловать. «Пока не поговорим, ничего не будет. Ты обещал».

Отстранился от нее. Она тут же схватила диванную подушку, бросила мне на колени и опустила на нее свою нежную копну волос. Взгляд снизу вверх, ничего не говорит. Ждет, что я начну. Я и начал, рассказал все как есть. Что с наступлением осени стану другим человеком. «Это как?» Смотрит, как любопытная птичка, не спускает с меня болотных глаз. Говорю про сына, что буду возить его в школу и на секции, что у меня будет максимум два часа в неделю, которые смогу провести с ней. «А кто тебе сказал, что у меня нет своих дел?» Говорю ей, что суть не в этом. Собираю волю в кулак. Все равно это должно было рано или поздно выйти наружу. Объясняю, что с его матерью мы живем как семья, чтобы он не знал, что разошлись. Рассказываю как чуть не убил себя, когда из семьи ушел отец, и не хочу такого для своего сына. Что не смогу даже познакомить его с ней, а если мы встретимся случайно на улице, нужно будет пройти мимо молча. Она смотрит в потолок. На лице застывшая маска, которую я не понимаю: как будто улыбается, но только уголками рта. Прошу ее не молчать и сказать хоть что-нибудь.

«Я думала там какая-то жесть у тебя, а ты рассказал классную историю о том, какой ты хороший отец». Как будто не ее голос. Как будто говорит не о том, что в голове. Саму голову подняла с подушки, снова уселась напротив с прямой спиной, как у балерины. Смотрит. Молчит. Снова начинаю объяснять. Про то, что раньше я просто находил женщин в начале лета и бросал их как начиналась школа. Что мне было плевать на них, потому что важнее сына для меня ничего нет. Но с ней я так не мог. Она другая - чистая, веселая, нежная - таких не бывает. Поэтому я хотел, чтобы она все знала, хотел быть честным, а дальше - ей решать. Ведь у меня не будет ни времени, ни денег, а она достойна самого лучшего, чтобы подарки, свиданки, что там еще. Сидит с непроницаемым лицом. Умоляю ее ответить. «Ты сам-то что от меня хочешь?»

Я ей так и сказал: хочу только тебя. Но обстоятельства вот так сложились. Мне нужна сейчас боевая подруга: я стреляю - ты подаешь патроны. Если она захочет, два часа в неделю и любое время, которое появится - только ей. «Мы с тобой познакомились в начале лета». Да, говорю. «И ты сказал, что с матерью сына ты разошелся четыре года назад». И это правда, говорю. Просто не хотел ничего серьезного. Не думал, что она такая. А как начал узнавать, назад пути уже не было. От ее сладкой кожи, ее доброго сердца, ее рассуждений о мире и Боге всегда становилось так тепло. Писательница, умница, спортсменка. Ну не мог, не мог я от нее отказаться, не мог сказать сразу как есть, потому что вообще не понимал, что делал всю эту жизнь без нее. «А сейчас вроде школа начинается, да?» Что тут скажешь. Теперь я молчал. Она тоже. Я протянул к ней руку, чтобы притянуть к себе, обнять. Она снова отвернула лицо. «Слишком много информации для меня сегодня. Мне нужно подумать об этом». Конечно, говорю, ты сама должна решить. Но дай мне поцеловать тебя хотя бы один раз. Если решишь, что тебе это не нужно - пусть это будет последний поцелуй. Если решишь иначе - это будет первый. Улыбается. Дает себя поцеловать. Я умер на ее губах.

Потом мы обнимаемся у входной двери. Отпускаю ее тело, но держу руку. Говорю ей, что красавица, она улыбается. «Теперь я буду главной сексуальной фантазией твоей жизни». Легко толкает меня к двери, выхожу в подъезд и еще раз оборачиваюсь. Спрашиваю ее, напишет ли. Смотрит в глаза, улыбается и закрывает дверь.

- И что, ты напишешь?
- Ну ты угараешь? Нет, конечно, заблокирую нахрен, если будет надоедать.
- Лучшая вообще. Cюжет-то получается?
- Ну, пока непонятно, но наброски есть. Надо отрефлексировать, тогда будет видно, что из этого выжимается.
- Ой, коть, ну я рада. Ты сама-то в порядке?
- Да что мне будет, я тебя умоляю. Ничего оригинального даже не случилось. Их всех как будто по одной методичке учат этим заходам. Мне схему одна деваха рассказывала еще когда я только с ним познакомилась.
- А что за схема?
- Ну типа что они сначала ухаживают, в уши льют, а потом выясняется, что там жена, дети. Нет, ну про сына он мне с самого начала сказал, конечно, здесь вопросов нет. - А вот по жене - просто классика. Голову мне, конечно, морочил такой чушью, мол, тебе со мной небезопасно, я занимаюсь мутными делами, все такое. Я думала он бандос или что-то типа того.
- Ну, кино!
- Ага, прикинь. Девять из десяти девчонок одну и ту же историю рассказывают, надо же было самой проверить. И вот смотри - прямо по нотам.
- Ты мне скинь потом почитать.
- Обязательно.

Мы потрепались еще немного. Про цены на жилье в Тбилиси, про погоду в Москве, про кота, про маму. Неясное смутное чувство внутри начало ползти из груди к горлу, отчего я скомкала остаток разговора. Попрощалась, посидела на диване. Помыла посуду. Вышла на балкон. Закурила.

Кажется, просидела пару часов, прежде чем вернуться в комнату. Там стало полегче, видимо не врут про влияние цвета стен на психику. Пара глубоких вдохов, и я открываю наш с ним чат. Листаю вглубь. Его безграмотные короткие предложения латиницей, мои обстоятельные длинные абзацы на художественном русском. Куча сердечек, гифки с объятиями и поцелуями. Все вранье от начала до конца, что с его стороны, что с моей. Август, июль, июнь.

Пишу самое драматичное, что удается придумать в этот момент. Про то, что не хочу его видеть до тех пор, пока он не готов будет познакомить меня с сыном. Доигрывать нужно до конца, так он говорил в самом начале, когда рисовался передо мной и даже не подозревал, что бумеранг летит в его сторону. Мигают новые сообщения, но я уже не открываю. Синие стены сжимаются, а я начинаю тихонько плакать. Не понимаю, кого жалко больше: себя, этого несуразного ребенка в теле двухметрового грузина, его сына, его жену, всех этих девушек, которых он бросал, всех других девушек, которые попали в этот банальный сценарий, приехав в Грузию и очаровавшись горячими картвелами. Всхлипывая, открыла ноутбук. Сказку назвала «Про Левана и летнюю ведьму».

2023