Харитина

Оставаться спать в доме бабушки Харитины мне не хотелось. Она сама была едва понятна мне - босоногой шестилетке с богатым воображением. Живет одна в странном доме с выбеленными кривыми стенами, в окружении цветов, кустов и деревьев. И вроде все как в кино: жирные осы слетаются к жестяной миске с собранными ягодами, из уличного крана весело капает вода, бестолковый пес носится по двору и орет дурниной про свои какие-то собачьи дела. Но вместе с тем есть задний двор с курочками, где прямо посредине высится гладкий пень, весь в кровоподтеках, с воткнутым в него топором, как будто в назидание пернатым - так будет с каждой, если не станете нестись. Еще, конечно, погреб - обитель всех когда-либо снившихся в детстве кошмаров. Старая покосившаяся дверь едва прикрывает проем, поэтому запах сырости и безысходности доносится до тебя даже если просто пройдешь мимо. Если набраться смелости и заглянуть внутрь, увидишь ступеньки, ведущие вниз - одна кривее другой. А дальше - путь обрывается в темной воде, которая отзовется мрачным эхом, когда швырнешь в нее камень, набравшись смелости. Она была там всегда, сколько себя помню: весной набиралась и уже не уходила, как говорил дед. Ему приходилось надевать высокие резиновые сапоги с голенищем, чтобы пройти во тьму с фонариком, и вынести оттуда банку солений или варенья. От этого дед становился фигурой хтонической и почти неуязвимой, ведь страшные существа, живущие в погребе, мало того, что отпускали его живым, так еще и давали ему еду.

Дед был сыном бабушки Харитина. Он привозил меня к ней в село из районного центра, где мы жили, на своем красном Жигули, пропахшим бензином и табаком сигарет Прима. Всегда деловой и молчаливый, в ее доме он немного съеживался рядом с этой женщиной, как будто сошедшей со страниц какой-нибудь сказки про былые времена. Неизменный платок светлых оттенков она повязывала под подбородком на старый манер, в то время как в основном в этой местности носили его, завязав на затылке. Ее лицо с глубокими ранами морщин никогда ничего особо не выражало. Она если радовалась, то едва, если гневалась, то просто голосила. Единственное, что оставило отпечаток на ее облике - тяжелый многолетний физический труд. Сухие жилистые руки ее не знали джентльменских поцелуев, одежда неизменно подчеркивала православную скромность и покорность судьбе. Она всегда носила длинные платья чуть выше щиколоток, прикрыв их фартуком в разводах от готовки и сбора ягод - и в доме, и в огороде. Мы никогда особо не говорили, потому что я еще была слишком мала, чтобы формулировать мысли в своей голове, а она всегда была чем-то занята или предпочитала давать задания по дому старшим. Что было внутри нее и о чем она думала в этом ее странном доме, который лишь для меня существовал цветущим пахнущим летом, оставалось загадкой. Ведь меня привозили сюда пастись на три самых теплых месяца, а она жила здесь и темными зимними ночами, совсем одна, в окружении икон и тонких выбеленных стен, которые, как мне представлялось, делали дом совсем незаметным на белом покрывале снега.

Внутреннее убранство хаты было одновременно простым, и чудным. Просторные комнаты переходили одна в другую через широкие проемы без дверей. Лишь маленькая спаленка была отгорожена от остальных помещений кружевной тюлью, прибитой гвоздями над входом. Здесь же стояло старое потертое трюмо, ящики которого доверху были заполнены платками да полотенцами, скрипучая пружинная кровать с подушками, сложенными одна на другую горкой и прикрытые такой же тканью, что отгораживала проход. Это была самое уютное место в доме, где меня и оставили спать в душный летний вечер. Ничего из привычного туалета в доме не присутствовало - умыться и почистить зубы нужно было на улице в старом рукомойнике. А что до остальных удобство - деревянная покосившаяся вонючая постройка за домом и ночной горшок под кроватью - вот и все дела.

Лежа в постели в тот вечер моего четвертого лета, когда меня в первый и последний раз оставили спать в этом странном доме, я старалась не шевелиться, чтобы не выдать своего беспокойства и бодрствования шаркающей по полу бабушке Харитины. Здесь в своей одинокой обители, когда суета дня и бытовые заботы отступили во тьму, она сняла свой бессменный платок. Пучок седых волос, белая сорочка и накинутый на плечи халат превратили ее в существо прозрачное и зыбкое. С уходом солнца она как будто потеряла свою грозную силу, заставляющую кур нести яйца, а деревья плодоносить. Безмолвным призраком приблизилась она к тонкой тюли, разделяющей ее мир и мое убежище в нем.

- Ирушка, чи ты спишь?

Все внутри меня сжалось и замерло. Я старалась стать невидимой, чтобы  это привидение прошлого не заметило меня и не смогло утащить в свой мир одинокой скорби, и дальше - через задний двор с пропитанным кровью пнем в пропахший старостью и тиной погреб, в темную воду, откуда мертвецы тянут свои сухие костлявые руки за твоей душой. Призрак отступил. Когда стихло шарканье ног, я слегка приоткрыла глаза. Лунный свет заливал дом через окна, соседняя комната светилась неземным серебристым мерцанием, как будто бабушка растворилась там, заполнив собой все пространство. Лишь один угол темнел - тот, где висела почерневшая от времени икона в окружении свечей. Через белое кружево тюли на меня смотрели с горьким укором Мария и маленький Иисус, укутанные в позолото, переливающееся под Луной.

Спустя десятки лет с экрана моего телефона через вечность на меня смотрит бабушка Харитина. Молодая и сильная, в вышиванке и клетчатой юбке чуть выше щиколоток, с деревянным коромыслом на плече, в платке, завязанном под подбородком. Так сразу и не скажешь - специально она позировала, или залетный фотограф поймал ее в тот момент, когда она занималась привычными своими домашними делами. Но взгляд - такой же тяжелый, как ведра с водой, что тянут вниз ее еще юную спину - как будто говорит зрителю через время о том, какой ерундой мы заняты вместо того, чтобы заняться делом. То же лицо, ничего особо не выражающее, уголки губ слегка опущены в знак покорности судьбе. Она стоит у колодца за воротами дома, где прожила свою жизнь, как и большинство женщин ее поколения - селянок, привыкших к тяжелой работе, чтобы прокормить и вырастить тех, кто продолжит их историю в новом мире. В том доме, если он уцелел, живут теперь чужие люди, ушел и дед, а в моей квартире на кровати подушки сложены горкой и покрыты тончайшей тюлью с резным кружевом, как та, через которую когда-то на меня глядела бабушка Харитина, не решаясь войти и не зная, какими словами говорить детям о своей любви.

2023