Клочок восемнадцатый. Моё забытьё

Вечно продолжаться это не могло и постепенно завывания превращались в хрипы. Вид красного, подтекающего лица Джека дергал за мои натянутые как канаты нервы. Если б его жалкие слезы капали мне на душу, они бы растворялись с шипением от того, как раскалила меня ненависть. Я ненавидел узнавать себя в этой мокрой от слез шее, в этом скулеже, в этих изуродованных болью чертах. Это был не я. Его горе отвращало меня.

Вид темноты за окном интересовал меня гораздо больше. Эта пустая, безучастная тьма была схожа с тем, что наполняло меня тогда. Безучастность, да, это слово подходило как нельзя лучше. Я не мог помочь ему, даже если бы хотел. Бремя эмоций и банального человеческого сочувствия я убрал в дальний ящик, боясь того, что станет со мной, если я хоть на секунду почувствую.

— Чтоб ты провалился, — бросил я, хоть и знал, что Джек не услышит. Однако, на мое удивление, тот действительно провалился. Кресло в котором он сидел внезапно всосало его в полосатую обивку как трясина.

Сказать, что я обалдел, это, чёрт возьми, не сказать ничего! Передо мной только что произошло зверское нападение, которое, похоже, грозило и мне. Стоило тронуть обивку как меня тут же потянуло внутрь, обволакивая пыльной тканью с ног до головы. Я отчаянно вдохнул, но легкие наполнились пылью и песком. Это был один грязный душный кокон, нет-нет... Нет, это был тоннель, длинный и узкий, ведущий не пойми куда. Кромешная тьма сулила мне лишь спуск в ад, куда, похоже и провалился Джек. Я успел мысленно отхлестать себя от затылка до пят пока полз на четвереньках по этой непроглядной кишке. Чем я, чёрт возьми, думал, следуя за Джеком с самого начала? Ведь и так было ясно: от этого идиота ничего хорошего не жди. Ради него, скажите мне, я брыкался в объятиях смерти? Ради него я переживаю все это? Мне бы лежать где-то шесть футов под землёй и не выделываться... Однако, увидев тусклый свет, пробивающийся во тьму, я позабыл о дискомфорте. Свет в конце тоннеля это было как раз то что мне нужно, хоть он и опоздал смерти так на две... или три, я уже сбился со счета.

Чем ближе я подбирался к таинственному свету, тем шире становился тоннель, тем легче мне было ползти. Мои плечи не скребли стены, макушка не подпирала потолок. Однако в какой-то момент я понял, что с меня сползают брюки. Да что уж говорить, моя рубашка вдруг стала мне велика как саван и осталась позади. Наружу я выбрался вдвое меньше, будто меня только что постирали.

— Что за черт? — спросил высокий, растерянный голос и я обернулся, ища его обладателя. Но не нашёл. Окружающие меня люди молчали.

Я знал их, как они знали меня. Тодд, этот старый, сопливый сторож. Анна, эта вечно недовольная, крикливая кухарка и Арчер. Моя дорогая, старая Арчер... Видеть её было особенно тяжело, особенно после того как я увидал ее лишенные жизни глаза. Она стояла у раковины, старательно оттирая что-то тряпкой. Никто из присутствующих, похоже, не заметил того, что я с грохотом вывалился из духового лифта. Но они не интересовали меня, не так сильно, как она. Моя старая, несчастная няня. Сейчас она, пожалуй, выглядела особенно хорошо, как я ее помнил. Этот фартук и собранные в пучок волосы я помнил с детства. От нее всегда пахло кладовкой, в которой я, похоже, находился сейчас. Свет догорающей свечи отплясывал на плитке и путался в густых пучках трав под потолком. В столь тесной коморке трое уместились в абсолютной тишине, которую прерывали лишь мои потуги выпутаться из несоразмерной одежды. Чёрт бы побрал мои брюки, скрутившие мое внезапно уменьшенное тело как канаты.

— Нэна, — отчаянно крикнул я, и слова эти показались мне как нельзя кстати. Словно я произносил их раньше, и язык мой уже обучился ронять эти четыре буквы каждый раз, как я терялся.

Арчер резко обернулась и тут же оказалась рядом со мной. Когда же меня вынули из штанины, голые пятки обожгла холодная плитка пола и я наконец выпрямился.

— Как ты здесь оказался, а, шкет? — Спросила эта удивительная женщина, опускаясь на колени, чтобы мы оказались на одном уровне.

Как бы я хотел ответить ей тогда, но ответа у меня не было. Я просто оказывался в разных местах по чьей-то воле. И что я делал здесь, в кладовке своего родового дома, я тоже не знал.

— А ты? — решил спросить я. Всё же, нападение было лучшей защитой. — Ты уж лет десять здесь не появлялась. Соскучилась по корыту?

Она усмехнулась, качая головой. Ее большие, грубоватые от вечной стирки руки опустились мне на плечи.

— Я хотела посмотреть на тебя, на прощание, — ответила Арчер и её тёплые, как расплавленный свинец, глаза обожгли мое сердце. — А ты что, расстроился что ли?

— А не видно? — съязвил я. Это блаженное смирение в ее голосе просто выворачивало меня наизнанку! Пальцы мои надежно впились в ее платье, не желая отпускать. Не так, не сейчас и не она... только не она. Арчер мой ответ ничуть не смутил. Она поднялась на ноги и достала что-то из раковины, видимо, то, что пыталась оттереть до того, как я прервал ее.

Это был кубик. Всего лишь алфавитный кубик, который Арчер бережно положила в мои ладони. К счастью, я так и не смог вспомнить, когда именно мне подарили коробку таких. Зато я сразу вспомнил, что это были за присохшие, будто киноварные, пятна на одном уголке. Даже сейчас, вспоминая, моя ладонь рефлекторно тянется к шраму на брови. Да, меткости ей было не занимать. Благо, Арчер всегда находилась неподалёку в те времена, чтобы отмыть, успокоить и залечить.

— Не расстраивайся, мальчик, — сказала моя замечательная няня, верная экономка и добрый друг. — Мы ведь не прощаемся навсегда, правда? Мы говорим до свидания, нескорого, но всё же. И я, и ты, вернёмся, откуда начали.

Глаза вдруг защипало и это горькое жжение оказалось сильнее меня. Это ненавистное чувство беспомощности снова подкатывало к глотке. Я сжимал этот проклятый, ничтожный кубик ногтями, будто тот мог убедить Арчер остаться.

— Я не хочу домой.

— Я знаю. Ты не обязан возвращаться, если тебя не ждут.

— Ты не обязана уходить, нэна, — возразил я, снова хватаясь за подол ее платья. Этот гордый, выстроенный из кубиков замок наконец-то разрушился и я выл, как умирающий младенец, хватаясь за Арчер как за последнюю жизненную нить. – Останься! Нэна, пожалуйста...

— Не могу, — ответила она, прижимая меня ближе, обволакивая руками в объятии. — Я говорила тебе однажды, помнишь? Моё забытье. Оно здесь, Джек, за этой дверью, и мне пора.

— Не уходи, — я умолял сквозь всхлипы, обжигая ее шею слезами. Боль заставляла меня скручиваться в ее руках как зародыш. — Ты всё, что у меня осталось.

Вдруг она отстранила меня за плечи, заглянула в мои тающие глаза.

— Нет же, малыш, — мягко прошептала Арчер, вытирая слезы с моего подбородка. — У тебя остался ты.

Я бессильно смотрел на то, как Арчер открыла дверь кладовой, за которой простиралась бесконечная тьма. Почему-то люди привыкли думать, что на ту сторону они прибудут в сопровождении белого света. Однако силуэт моей няни удалялся в черную пустоту, обволакивающую ее как черная парча. Я двинул онемевшие конечности, чтобы помахать ей рукой и получил прощальный взмах в ответ. Сквозь поволоку слез я успел увидеть, как Арчер проглотила тьма, словно два больших вороньих крыла накрыли ее.

Кажется, что-то подобное чувствует человек, когда палач рвет кусок из его плоти огромными раскаленными клешнями. Кажется, что где-то он ухватил и мою кость, а та зацепила сердце, вытаскивая его из меня окончательно. Мне некогда было печалиться о нем, об этом глупом, излишне переоцененном органе. Он был бесполезен для меня без тех, кому я мог его подарить.