Почему Пашу убили, а меня нет?

  Давно это было. В сорок втором, весной. Где- то под Брянском. Выбирались мы  из окружения. Было нас человек двенадцать, молодых ребят. Ни одного командира, рядовые все. Голодные, мокрые, простуженные, уставшие до смерти. Половина без оружия. Хорошо ещё раненых не было. В глухом лесу как-то наткнулись на  деревушку. Понаблюдали, послушали, вроде тихо. Рано утром решили зайти, хлеба попросить, обогреться чуток.  Разбились на пары. Я с корешем Пашей Сорокиным, земляком. Он тоже из Иркутской области призывался. Осторожно заходим в деревню. Тихо. Туман. Крадемся вдоль заборов по правой стороне улицы. Вокруг какая-то подозрительная тишина. Ни звука. Как вымерла деревня. Толкнул тихонько калитку, не заперто. Заходим с Пашей во двор! Никого! Кругом порядок и спокойствие. К дому. Стукнул в дверь. Подождал. Не дождавшись ответа, тихонько нажал. Дверь медленно, с легким скрипом открылась. Осторожно вошли. В доме прибрано, тепло, на стенке стучат часы-ходики. Муха бьется об стекло, пытаясь вылететь на свободу. На крашеном деревянном полу аккуратно лежит разноцветная полосатая дорожка.
  -Эй, хозяева,-не громко позвал Паша.
  -Есть кто?   
  Никого. Обошли дом, пусто, ни души.
  -Куда все подевались? Вся деревня как будто вымерла. Странно все это.
  -Давай по-быстрому смотрим, где еда есть какая и валим отсюда побыстрее. Не нравится мне все это.
  -Ура! В шкафчике на кухне рядом с печкой нашли пол краюхи хлеба, сильно подсохшего. Разломили напополам, жадно едим, ищем ещё.
  Вдруг, где-то далеко послышался шум моторов. Ближе, ближе. Пока мы застыв, прислушивались, шум стал быстро нарастать. Я бросился во двор, выглянул из калитки. Немцы, на мотоциклах, много. Уже въезжают в деревню.
  Мы заметались, снова заскочили в дом. Грохот моторов все ближе, уже слышна речь немецкая.
  Бежать из дома в лес через огород уже поздно, сразу подстрелят!
  -Куда? Куда?
  -Под кровать!
  Паша первый нырнул, я за ним. Мы оба худые плоские, прижались, Паша к стенке, я к нему. Лежим, не дышим. Покрывало на кровати свисает почти до самого пола. Нас не видно.
  Страшно, сердце так бухает, кажется за версту всем слышно, как оно бешено стучит.
  Скрипнула калитка во дворе, немецкий говор, смех, стук сапогов и с грохотом, видимо с удара ноги, дверь в дом отворилась. Вижу грязные огромные сапоги двигающиеся по комнате. На полу и полосатой цветной дорожке, остались куски черной дорожной грязи.
  В животе всё сжалось в один болезненный комок, медленно сползающий в пах. Холодный пот, дрожь и мысль:- сейчас найдут и грохнут.
  Вдруг внутри себя слышу незнакомый, тихий и спокойный как бы голос:-молись!
  -Как молись? Я же комсомолец, какой молись, я же не умею!   
  Голос продолжил:-Как бабушка. Молись как твоя бабушка!
  -Да, помню, в деревне когда мы на лето приезжали к бабушке, матери отцовой, я слышал как она иногда долго, стоя на коленках перед иконой, скороговоркой произносила какие- то непонятные слова. Молилась, а мы ребятишки, подглядывали и хихикали над ней.
  Мысли прыгали и скакали как сумасшедшие:- что она говорила, какие слова?
  Сапоги грохотали, нерусские слова как молотком били по вискам.
  -Вспомнил:- Отче наш! Она говорила:- Отче наш! Это было всегда в самом начале ее молитвы, а вот что дальше говорила, убей не приходит.
  Я горячо зашептал про себя: Отче наш! Отче наш! Отче наш! Отче наш! Всё, что мог вспомнить:-Отче наш!
  Сапоги остановились возле кровати.
  -Отче наш, Отче наш,- зажмурившись шептал я еле слышно.
  Прямо над ухом стукнул об пол приклад винтовки, я открыл глаза  и вдруг покрывало  взметнулось вверх и я увидел склонившуюся набок заросшую рыжей щетиной рожу немецкого солдата. Дальше всё было как в замедленном кино. Молча немец привстал на колено и потянулся левой рукой через меня, как будто меня вообще здесь не было, схватил за грудки и выволок бедного Пашу из под кровати прямо через меня. Я понял, что немец меня не видит. Он думает, что под кроватью только мой друг Паша, а меня вовсе нету! Как это?
  -Отче наш! Отче наш! Отче наш! Отче….
  Возня, грохот сапогов, немецкие слова как лай собачий, видимо ругательства, обращенные к захваченному и молчащему Паше. Визгливо скрипнула и с шумом закрылась входная дверь и почти сразу же протрещала  автоматная очередь.
  Примерно через час, когда все стихло, я осторожно выбрался из  дома.
  Паша лежал  на земле у сарая, раскинув  руки и устремив свой застывший взгляд в небо. Вытекшая изо рта  тонкая струйка  темно- красной крови  почти подсохла и несколько мух ползали по его белому неживому лицу.
  Моего друга больше не было!
  Паша умер, фашисты убили его.
  Почему его, а меня нет? Почему? Почему? Почему?
  Неужели только из- за этого непонятного «Отче наш»?
  Неожиданно внутри  меня снова прозвучал тихий уже знакомый теперь голос:- Да! Ты молился, взывал ко Мне, он нет. У него не было верующей бабушки...