Желтокрылый ПО-2

                Жёлтокрылый ПО-2

                Что ты бродишь неприкаянный...
                А. Ахматова

                О одиночество, как твой характер крут!
                Посверкивая циркулем железным,
                как холодно ты замыкаешь круг,
                не внемля увереньям бесполезным.
                Б. Ахмадулина


   Неприкаянность. Холодное, скользкое и жалящее слово.  Не единожды, оценивая те или иные свои поступки или действия,  он, рефлексируя на своё состояние при их совершении, резюмировал: как неприкаянный. Иногда с горькой усмешкой добавляя, как Ларра.   Но если горьковский  Ларра был наказан за  своенравие, за  свою гордыню, за свое небрежение к людям, то ему не было в нечто подобном каяться. И он непременно пошёл бы на кое-нибудь покаяние, если бы кто соизволил его в чём-то неправедном упрекнуть. Хотя временами он был склонен обвинить себя в грехе некой  стохастичности.  Так однажды на вопрос, что определяло некоторые его сущностные решения в прошлой жизни, он заявил: «Стохастичность, будь она не к ночи помянута, стохастичность!» И встретив недоумённый взгляд, пояснил% «Непредсказуемость, спонтанность, авантюрность, если угодно». В его жизни было, если прибегнуть к свойственной ему манере вставлять в свою речь затейливые слова, было некоторое количество точек бифуркаций. То есть таких ситуаций, когда он предопределённый характер своей дальнейших событий кардинально изменял, причем характер  подобного решения был стохастическим. Так по окончанию средней школы предполагалось, что он поступать на физмат какого-либо университета. Но уже через два месяца он уже работает буровым рабочим в геологической партии на одном из горных перевалов Северного Кавказа, в полной мере вживаясь в романтику суровых испытаний в коллизиях, описанных Джеком Лондоном и Брет Гартом. И когда его потянуло в объятия цивильного общества, в некотором роде и под  нажимом родственников, то он оказался студентом филологического факультета, чем привёл в замешательство тех, кто хорошо его знал. Его учитель математик , узнав об этом, сокрушённо резонёрствовал при встрече: «Ты же был лучшим математиком своего выпуска и в моей учительской практике! У тебя была светлейшая голова.Твоя стезя должна быть связана с математикой. И вдруг какой-то филфак, какая-то словесность.... Это просто вздор!»
Отработав после окончания вуза с десяток лет преподавателем этой самой словесности, он неожиданно становится инспектором отдела образования в соседнем городе. Картина его бытия резко меняется, бросая ему  непростые  вызовы. Ещё десяток лет работы в этой должностной ипостаси. Заматерев и приобрёв весьма авантажную манеру поведения и непререкаемый авторитет в городской учительской среде, он по окончанию очередного учебного года  вдруг заявляет о своём увольнении и об уходе из профессии вообще, собираясь заняться чем-то иным, не связанным с образованием.
 Но первого сентября его можно было увидеть в качестве директора школы, которую через два года переформатировал в гимназию, ставшую  вскоре одним из инновационных центров в области педагогических технологий. Вероятно, это была бы  последняя точка бифуркации в траектории его жизненной судьбы.
 Но тут появилась она. Новая учительница математики в его гимназии. Преисполненная жизненной энергии, устремлённая   к новым откровениям на пути познания бытия, с удивительными карими большими очами и улыбкой, которая не только просветляла её лик, но неожиданным образом гармонизировала атмосферу, где она возникала. Он сразу же увлёкся ею. Не просто увлёкся, она стала смыслом его жизненных устремлений, воздухом его бытия,  навязчивой эмоциональной ипостасью..  И она откликнулась на его тягу к ней. Не смотря на разницу в двадцать два года, между ними возникла головокружительная романтическая связь с потрясающим интимным андеграундом.  Таинственная скрытность от окружающих, некая авантюрность  и скандалиозность этого мезальянса, с одной стороны, а с другой стороны, всё  крепнущая очарованность её личностным своеобразием и ментально-чувственным миром, чего стоило в этом плане её салонно- бардовское пение под собственный гитарный аккомпанемент,  наполняли его ощущением такого счастья, что он не знал, какому богу молиться, чтобы он  не дал всему этому какой-либо предел. И кто –то из этих вершителей  человеческих  судеб услышал,  вероятно, эти его моления, непринявших всё же определённый вербальный образ. И как-то раз, видимо, устав от этих спорадических и сложно устраиваемых свиданий и от вящей неопределённости,  она вдруг спросила: «А долго всё так будет продолжаться, ведь мне нужен мужчина на постоянной основе, который будет заботиться обо мне и  о моих двух детях от предыдущего брака, мальчика шестилетки и девочке подростке.  Он и  подумать не мог, что столь значительная разница в летах не станет для неё преградой к семейному союзу с ним. Сам же он,  очертя голову со всей присущей ему авантюрностью, пустился в новые для себя матримониальные отношения.
Прежний семейный союз, длившийся к этому моменту чуть менее трёх десятилетий, превратился в некую странную формальность, как тот пресловутый чемодан без ручки, пользоваться не возможно, а выбросить жалко. Женился по принципу – пришла пора завести семью. Хотя чисто романтическое увлечение в каком-то роде присутствовало, но быстро притупилось. Оставив место лишь плотским утехам, которые в дальнейшем переросли в некий физиологический ритуал. Лишь двое общих детей создавали видимость семьи. К тому же она, семья, никогда не была его жизненным приоритетом, хотя своих детей он обожал, но всё же  не очень баловал своим вниманием, обеспечивая при этом необходимые условия для их жизнедеятельности и развития, не забывая при этом выстраивать некие  воспитательные рамки и ограничения, изредка явно перебарщивая в этом скорее не из склонности к некой деспотии, а из-за родительской некомпетентности, что было странным при его педагогическом образовании.
Всё это было так. Однако было ещё одно, совершенно экстраординарное, обстоятельство, которое сущностным образом характеризует его личность и объясняет многие обстоятельства и перипетии его жизни.  Он был человеком текста. Человеком ренессансного дискурса. Что требует некоторой расшифровки. Истоки такой конфигурации свое личности он видел  в примечательной особенности холма средней величины, что находился почти в шаговой близости от того  дома, в котором проходило его уже сознательное детство.  Высотой не более полусотни метров, он служил приемлемым местом для водонапорной станции и для огородов на одном из его достаточно пологом  склоне. Но другом склоне имелся обнажённый выход сланцевых  реликтовых пород. Если местные жители их использовали для побелки фасадов домов и заборов, огораживающих частные усадьбы, то он с своими сверстниками искали в них следы давних тысячелетий. Ведь при удачном стечении обстоятельств  эти плоские серовато-бежевые пластины хранили на себе отпечатки  не только доисторических растений, но и сохранившиеся скелеты причудливых существ из кайнозойской эпохи. Если его сотоварищи добывали в этих обнажениях крупные куски, чтобы потом из них вытачивать разные фигурки, игрушки и всякие безделушки, то его интересовали именно разнообразные свидетельства жизни в те доисторические времена. И однажды ему повезло: на большой толстой  сланцевой пластине он обнаружил отпечаток странного существа, то ли маленького ящера, то ли какой-то доисторический  птицы. И за ответами он обратился в библиотеки города, перечитав уйму книги по палеонтологии и развитию жизни в столь незапамятные времена. Попутно рос его интерес к истории. Однажды он наткнулся на слова Наполеона, обращённые им к своим солдатам во время египетского похода французского экспедиционного корпуса в июле 1798 года: «Солдаты. Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид». И он тогда  осознал для себя, что и ему предшествовали эти сорок веков, с единственной поправкой – уже более  сорока одного  века. И эта ретроспективное мировосприятие стало продуктивной константой во всей его дальнейшей жизни, определяя вектор его интересов..
Но было еще важное обстоятельство,  также определившее содержательный аспект  его образовательного андеграунда. Когда он стал учиться в седьмом классе, в стране отменили раздельное обучение девочек и мальчиков, и его перевели в новою школу для совместного обучения. И  в этом классе он познакомился с девочкой, которая жила на соседней улице. Подружился и стал бывать у неё дома. Но причиной его визитов в этот большой и основательный особняк потом стала не его новая особа, а совершенно потрясающая библиотека, состоящая из подписных литературных собраний сочинений отечественных и мировых авторов, размещённых в пристенных шкафах  огромной комнаты. Хозяином этого собрания был её отец, очень видный партийный деятель тех мест. Занимая важные партийные посты, он, пользуясь своими привилегиями, собрал почти все, что издавалось в разнообразных подписных проектах . Хозяин библиотеки почему-то благоволил подростку, разрешая на время брать ту или иную подписку для прочтения. И он стал читать . Читал от первого до последнего тома. И к  окончанию одиннадцатого класса он осилил это многотомие. Летом, в преддверии десятого класса, он был примечен заведующей курортной библиотеки. В результате чего  был допущен в святые святых, в архивный фонд. И ему стало доступно все многообразие книг, изданных с начала двадцатого века по конец тридцатый годов. Литература серебряного века, авангард первого десятилетия советской власти и многое другое стали доступны ему, И он воспользовался этим в полной мере. Именно это определило его поступление на филологическое отделение. Мир прошлого и мир книги стали для него тем двуединством, что формировало его личность Необходимо отметить, что, начиная со второго курса, его литературно-исторический дискурс  существенно дополнился ещё двумя: историко-философским и историко – искусствоведческими, хотя и достаточно избирательно, но всё же достаточно широкого профиля. На четвёртом курсе, работая над дипломной работой по творчеству Достоевского, он погрузился в изучение работ Михаила Бахтина. И бахтинская идеи о дилогическом  познании, о диалогическом мышлении, о полифонии смыслов  стали для него  жизненно важными. В дальнейшем он часто цитировал этого философа: «Быть — значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, всё кончается. <...> Два голоса — минимум жизни, минимум бытия».  Всё это привело  его  увлечению герменевтикой и герменевтическими практиками, в основе которых лежит диалогика  понимающего сознания. Где главным субъектом диалога надлежит  быть апеллирующему сознанию, вступающему в диалог с предшествующему текстами и смыслами, в них заключённых.  И вершиной этого дискурса стала созданная им диалоговая дидактика как основополагающий подход в практике предметного преподавания в руководимой им гимназию. Эту дидактическую систему и методологические её обеспечение он так и назвал «Диалогика».Такой широкий  образовательный диапазон, весьма полифоничный в смысловых ретроспекциях, делал его как интересным собеседником, так и личностью, создающей значительную зону отчуждения. Чему немало способствовали его безапелляционная самодостаточность и вальяжный апломб.  Всё это в некоторой степени усугубляла ещё одна его свойственность. Он довольно часто расцвечивал свою речь как словами, давно вышедшими из широкого употребления, так и словами и выражениями иноязычного происхождения. И не прихоти ради, не из желания блеснуть некой учёностью, Нет! Он их произносил, сам удивляясь их появлению, объясняя этот феномен следующим образом: «Они, эти слова, приходят из текстов книг и разных публикаций, полагая, что в  данный  момент именно они имею право быть в контесте этого эпизода речевого общения» .  Эта его словесная заданность многих его собеседников раздражала. И некоторые из них в сердцах обвиняли его в грехе обскурантизме, упрекая его и в избегании ясного, простого и прямого ответа, и в использовании сложный терминов, и в применении запутанных речевых конструкциях, и в излишней элитарности, и  даже в стремлении показать своё интеллектуальное превосходство. Он не отрицал, что многое из перечисленного ему свойственно, но не по причинам эгоистичной свойственности, а по причине того, что видит субъекты и объекты мира, его качества и их проявления в как сложные и системные, как полифонические. И требования простоты и однозначности  ему в этом случае кажутся неоправданными. Иногда  в таких случаях он цитировал слова автора, имя которого, по его признанию, было  ему  неизвестно: «Иногда нужно отойти дальше, чтобы быть ближе».
Эту ситуацию хорошо иллюстрирует хотя бы случай, что произошёл незадолго до событий, речь о которых пойдёт несколько ниже. Навестившая его давняя приятельница, стала рассказывать, что она записалась на онлаин семинар какого-то любопытного для неё  то ли психолога, то ли эзотерика. На вопрос, чем занимается этот специалист, ответила, что многим, и что в её случае  он будет рассматривать  вопросы работы с сознанием. Причём , как она заявила, этот товарищ полагает, что для успешности работы со своим  сознанием необходимо очисть его, сознание, от всей информации и знаний, имеющих место быть в нём. Услышав этот посыл, он не произвольно резюмировал: «То есть стать tabula rasa».Чем вызвал раздражённый демарш с её стороны: «Вновь ты со своими словечками! Нет, сказать, что в таком разе появится человек с чистым сознанием».
Он попытался продолжить, что в образовательных практиках tabula rasa... Но она его тут же осадила: «Причём тут образование...Я о предмете семинара, а ты опять о своём!» Он счёл за благо не возражать и не продолжать . Хотя ему хотелось сказать, что это выражение, обретённое им в стародавние времена при чтении аристотельского трактата «О душе», не совсем то, что мы имеем ввиду, когда говорим чистое сознание. Чистое сознание – это сознание, в котором аннигилированы весь прошлый опыт и знания. Tabula rasa - это сознание, уготовленное для записи на нём нового знания, нового текста, эзотерического или нет – это не имеет значения, главное, чтобы он не был  обусловлен предыдущими ментальными  или чувственными коллизиями.
Правда, потом размышляя над этим инцидентом, оставившим несколько досадное послевкусие, он, к вящему своему неудовольствию, усмотрел в нём  дыхание опредёлённых неприемлемых для него обстоятельств.  И это прежде всего касалось  проявлений релятивизма  в современном общественном сознании. В его понимании, модернистский отказ от определяющих сущностей прошлого в постмодернистский период обернулся дальнейшим деструктивным действием, покушающимся на основополагающие принципы и нормы социумного устройства,  приняв на веру, что это всё не более чем оценочные суждения, которые могут быть полезны только  каким-то отдельным группам людей. На смену апеллирующему сознанию в обществе стало преобладать атомарное сознание, которое руководствуется в критериальном плане такими посылами, как «Я так думаю, я так считаю, я так вижу, имею право так утверждать». Эта мыслительная практика, укоренённая в рефлексии только  на личный  опыт, реализуемый в настоящем дискурсе, ставилась под сомнение тем же Бахтиным: «Всё, что принадлежит только к настоящему, умирает вместе с ним».
В плане дальнейшего рассмотрения  узловых моментов траектории его жизни нужно сказать, что жизнь в новом браке его мало изменила: работа и пребывание в различных текстах минувших времён остались его приоритетами, семья была лишь некоторым, хоть и существенным фоном. И куда бы всё это трансформировалось, можно было лишь догадываться. Так как вновь возник момент бифуркации. И выбор, который ему предстояло сделать, был весьма проблематичным.  Его вторая жена до замужества с ним подала заявление на воссоединение со своей матерью, которая, немка по происхождению, уже несколько лет жила в Германии как поздняя переселенка. И вот на четвёртый год их брака пришёл вызов –разрешение на переезд. И ему надо было определиться:, что делать:  разлучиться со своими уже взрослыми детьми от первого брака, оставить работу,и всё, что ему дорого было в этих местах с детства, или уехать, понимая, что в новых пределах ему придётся жить заново. И он выбрал последнее не потому, что привлекала жизнь за границей, а потому, что не мог расстаться с той, что стала смыслом его существования.  Выбор был сделан, и первым его следствием,было понимание, что он в этих новых для себя обстоятельствах никак не  будет востребован. Его опыт, профессия, культурный андеграунд не имеют никакой значимой востребованности. . Всё это только для личного употребления. И вскоре он научился воспринимать это как данность. Тем более что новизна новых условий обитания и уклада жизни, возникшие проблемы со здоровьем – всё это как-то притупляло потерю прежнего самодостаточного существования. Когда это минуло, он впал в некую изолированную самодостаточность.Чем больше члены его семьи адаптировались в новой стране проживания, тем больше увеличивалась между ним и его женой и её детьми пространство отчуждения. Захваченные стихией нового обитания они стали воспринимать его как некое инородное существо, умное, толковое, но не нужное, ими невостребованное, и более того, как  нечто чужое. И наступил момент когда она заявила, что не любит его и выбирает свой жизненный путь, не готовая жертвовать собой во имя обеспечения его старости и грядущей его физической немощи.
 И вот уже почти двадцать лет он живёт один.  Наступил период, когда его чуждость в составе его уже теперь бывшей  семьи трансформировалась в чуждость в том внешнем мире людей, частью которого он стал после развода и съезда в отдельную квартиру.
Но как не странно, последующие после этого два десятилетия позволили ему вновь обрести значимость для себя. Это выразилось в его увлечении писательством,  в котором он перепробовал  разные литературные жанры.  За эти годы им было написано и издано скромным тиражом одиннадцать книг числом около пяти тысяч страниц. Выложив эти тексты на портале «Проза.ру», он с некоторым удивлением воспринял интерес к ним. Да и количество читателей обнадёживало –  чуть менее тридцати семи тысяч.
 Но одиночество крепко держало его в своих дланях.  Особенно когда заканчивалась работа над очередным опусом, или когда, не имея сил работать, преодолевал тягучесть длинный вечеров. Находясь на скудном пайке человеческого общения, который состоял из достаточно частого общения с дочерью в сети интернета, да  из спорадических визитов второй жены, которая, справедливости ради, всегда готова была участвовать в разрешении тех или иных его проблем, откликаясь на его просьбы. Для её детей он стал тем , кто давно попал для них в зону забвения. И на какую-либо  их эмпатию он не мог уповать. Все так или иначе знакомые ему люди были прихвачены тенетами своего бытия, и  им было не до него, хотя при встрече весьма доброжелательно осведомлялись, как у него обстоят дела. Но не более того. Но он и не ожидал другого.
Однако  были два фактора, которые более всего уязвляли его «в сутолоке дней, в суматохе явлений». Это молчание и эсхатологические мысли и переживания. Ему, всю предыдущую жизнь проведшему в интенсивной речевой культуре, силою сложившихся обстоятельств  был выдан паёк весьма скудного общения. Дело доходило до того, что он в конце дня иногда  задавался вопросом: «А открывал ли я сегодня рот, чтобы что-то сказать другому?»  Если молчание, эту немоту, он , при всей  их отравляющей пагубности,   приловчился  принимать как некую данность, к которой он приставлен  по независящим от него причин, определяемой сентенцией – так уж случилось, то мысли о конечности своего бытия, о неизбежности своего ухода в небытие  как он  не старался гнать, они  всё же сопровождали его на дню по несколько раз. Не то что  они   ему досаждали, но, существуя в некоем фоновом режиме, останавливали бег  его бытия, вызывая внутреннюю напряжённость и печаль. Иногда он произносил  про себя в таких случаях давно знакомые некрасовские строки.
О Муза! я у двери гроба!
Пускай я много виноват,
Пусть увеличит во сто крат
Мои вины людская злоба —
Не плачь! завиден жребий наш,
Не наругаются над нами:
Меж мной и честными сердцами
Порваться долго ты не дашь
Живому, кровному союзу!
При этом то  с ироничной усмешкой, то с горестным вздохом присовокуплял: «Увы!У меня этот «живой, кровный союз» давно разорван».
В тот солнечный день поздней весны его можно было видеть фланирующим по оживленной улице, что протянулась недалеко от его дома.  При чём нельзя  было сказать, что он выглядел неприкаянным. Идучи не торопясь, он то и дело вглядывался в витрины магазинов,  время от времени провожая взглядом приятных особ противоположного пола.Через некоторое время его можно было увидеть в магазине восточных сладостей оживлённо беседующим с  хозяином этого изысканного места как в наборе яств, так и экзотическом интерьере. В завершении беседы купив некоторое количество горького чёрного шоколада, он вновь продолжил свой созерцательный променад по этому оживлённому авеню. Однако через пару сотен метров он зачем-то свернул в боковой переулок, узкий и полого спускающийся вниз ,туда, где виднелась круглая ротонда протестантской кирхи с трёхъярусной колокольней, устремлённой  в лазурь небес.  К этому времени и этот проулок, и все улицы этого района коммунальной службой были очищены от прошлогодней листвы, серо-коричневой, грязной и изрядно сопревшей. Но под  кустарниками, что в изобилии росли на тротуарах, сохранились некоторые островки этого мусора. И  вот под одним из них он усмотрел нечто, что привлекло его внимание. Нагнулся и, сделав некоторое усилие, медленно распрямился, держа что в ладони.  Поднёс к глазам, очистил от несколько прилипших бурых листьев. И неожиданно мягкая  улыбка осветила его лицо. Это была улыбка узнавания и тихой радости . На ладони находилась детская игрушка. Её обнаружение было для него сколь  неожиданным, так  и столь приятным. Это была желтокрылая модель биплана, известного под названиями ПО-2, или «этажерка», или «Аннушка»
В  той давней жизни его отношения с самолётами были достаточно своеобразными. Первое близкое знакомство с этими  соперниками пернатых произошло в день его восьмилетия, когда ему была подарена книга, которую он потом долгое время читал и перечитывал, пока она неизвестным образом исчезла. Написанная российским писателем с экзотическим фамилией и именем  - Петроний Гай Аматуни – и имеющая название «Маленький лётчик Пиро», она рассказывала о  сказочных событиях, которые происходили в городе Пятигорске, оккупированном тогда фашистскими захватчиками. Отважный Пиро, сын огня,  в новогоднюю ночь влюбился в Ёлку, внучку Деда Мороза. Но им не дано быть вместе: невозможен  союз между снежным и огненным.  Однако домашняя мышь Чарус, благодарная Пиро за спасение, сообщает, что у них есть шанс на возможность быть вместе. Есть волшебный источник, вода из которого разрушит все преграды на пути к их счастью. Но дорогу волшебному источнику знает каменный орёл, что находится у подножья известной горы. Но чтобы добраться до названных мест и чтобы победить злого волшебника Харда, Пиро нужен самолёт. И он силой своих чар превращает модель, сделанную рукам мальчика и его дедушки, хозяев того дома, где познакомились Елочка и Пиро, в настоящий боевой истребитель. Сказочная история заканчивается счастливым финалом после захватывающих перипетий  и описанием воздушных боёв. . 
Книга настолько ему понравилась, что потом он её время от времени перечитывал. Бесхитростная и достаточно наивная история его чем-то притягивала к себе. Но ни в коей мере не возбудила интерес к авиации. Но через десяток лет он см стал участником события, имеющего отношение к воздушному приключению. Вот как он сам описывает это событие спустя многие годы в своём мемуарном повествовании, отрывок из которого, с его согласия, приводится здесь.   
«Ранним августовским утром  я с Валеркой, взбудораженные ожиданием предстоящего путешествия в горные дали, приехали  в ессентукский аэропорт.  Ведомые нашим благодетелем, моложавым бородатым дядей Колей, гружённые рюкзаками и объёмистыми сумками, мы шли к самолёту, который уже стоял на взлётной полосе. Чем ближе мы подходили, тем больше росло во мне недоумение. Передо мной во всей своей нелепости  вырисовывался самолёт, который я много раз видел в фильмах о войне. В последней из таких картин отчаянные девушки, их ещё называли ночными ведьмами, летали   на них бомбить позиции фашистов.  На бетонке стоял По-2. Старый, облезлый и с огромным пропеллером. «Неужели ещё на таких летают?» - вырвалось у меня. «И мы полетим на этом доисторическом экземпляре?» - вторил мне вслед  озадаченный не менее меня Валерка.
- Не дрейфь, пацанва!  Всё будет в лучшем виде. Это закадычный друг геолога и колхозника. Безотказный трудяга».
- А что колхозники  на них летают на свои огороды и поля? – попытался съязвить Валерка.
 - Темнота ты, племяш, хоть и окончил десять классов. И чему тебя там учили?! С этих машин опрыскивают поля химикатами, уничтожая вредителей. Слышал такое: полевая авиация?
  Его дальнейшие попытки улучшить наше образование были остановлены пилотом, который предложил  быстрее грузиться: метеопрогноз  предупреждает о возможных изменениях погоды на маршруте полёта, так что лучше поторопиться.
   Не знаю, каких изменений ожидал пилот этой своенравной машины. Но те изменения, которые происходили в внутри меня, были совершенно неожидаемыми. Через минут десять  относительно спокойного полёта началось нечто невообразимое: самолёт то резко падал, то взмывал, то ложился на одно крыло, то на другое. Всё знающий дядя изрёк:
«Повышенная турбулентность. Это нормальное явление. Надо только держаться покрепче».
 Но мои внутренности никак не могли внять его успокоениям. Да и держаться им было не за что. Они перемещались во мне в разные стороны, грозя покинуть меня навсегда. При этом весь наш багаж: рюкзаки, сумки - вдруг проникся к нам такой любовью, что решил немедленно воссоединиться с нами, преследуя по всему салону, оставляя на нашем теле синяки и ссадины.
Вдруг разом всё это прекратилось, и через некоторое время самолёт, вздрагивая и громыхая чем-то, что, видно, хотело отвалиться от него, пошёл на посадку. Я смотрел в иллюминатор на приближающуюся землю, а в голове вертелась одна фраза из недавно увиденного фильма:
- Куда вас, сударь, к чёрту занесло?!»
В последующие десятилетия он, не испытывая никаких предубеждений, многократно пользовался услугами Аэрофлота, совершая вполне комфортные перелёты в разные города своей огромной страны. Что однако не мешало ему время от времени развлекать своих старшеклассников  рассуждениями о природе самолётного воздухоплавания, на полном серьёзе  заявляя следующее:
- Я знавал одного человека, весьма образованного, с двумя законченными вузами за плечами, который заявлял ,что выше его понимания, как человек научился вязать кружева и почему вода в океанах и морях держится в них, если допустить, что земля круглая.Это какая должна быть сила, что её удерживает на земле!? Вы скажите, что мало  вот таких  чудаков с высшим образованием, которым угодно не понимать простые вещ!?. Я соглашусь с вами. Но дело в том, что я один из этих чудаков. Я вот тоже учился в школе, т оже изучал физику. И неплохо знал её. И сейчас могу рассказать вам и про закон Бернулли, и про  так называемую подъёмную  силу. Но в моей голове не укладывается, как несколько сот тонн могут долго находиться в воздухе и не падать на землю из-за своей тяжести. Летят и летят вопреки здравому смыслу!»
Этот его спич вызывал каждый раз у присутствующих весёлое оживление и язвительные реплики. Он в ответ смущённо улыбался и виновато разводил руками.
Всё это какими-то быстро мелькающими фрагментами теснилось в его голове, когда он, вернувшись домой, принялся чистить найденную игрушку, извлекая из её кабины прошлогоднюю листву и отмывая от налипшей  за зиму грязи. Завершив всё эти манипуляции, он,  тщательно обтерев бумажной салфеткой,  обретённую игрушку поместил на столе  в странную  компанию. На мраморной столешнице малахитового раскраса винтажные фигурки птиц и зверей соседствовали с шахматной доской, изготовленной из цветного туфа  с барельефами из египетской мифологии. Что было совсем не случайно, ибо шахматные войска являли собой противостояние на поле боя великого Цезаря и несравненной Клеопатры, возглавлявших их. И над всем этим возвышался массивный бронзовый подсвечник в виде древнеримского бога Меркурия, державшего в руках венчальную свечу, обвитую серебристой лентой. В дополнение к этому впечатляющему антуражу вдоль одного из краёв этого стола, что находился в большой гостиной, была размещена длинная сабля в кожаных ножнах, украшенных впечатляющим золотым теснением  и причудливым вензелем под эфесом.
При первом взгляде на  этот стол   нахождение на нём этого желтокрылого чуда осознавалось если не абсурдным, то достаточно странным. Но  он принял такое решение, и этот миниатюрный По-2 приземлился именно здесь.
Как не странно, но   эта история на этом не закончилась. Она получила столь же неожиданное продолжение, как и появление этой  простенькой и дешёвой игрушки среди достаточно дорого антиквариата.
В последующие времена он иногдп, заходя в эту комнату, подходил к столу, брал самолётик и затем садился в массивное велюровое кресло и     начинал перемещать игрушку  на одном из своих  колен или по поверхности широкого деревянного подлокотника. Это, конечно, было странным занятием для пожилого человека, но ещё более странным было то, чем сопровождалось это  как бы впадение в детство. Он при этом  впадал в другое:  в беседу с этим артефактом, немым и безучастным к тому, что он говорил. Эти эпизодические беседы были непродолжительными, но, вероятно, имели какой-то смысл для него. Трудно сказать, какой, но синопсис некоторых их них в какой-то мере проясняет причину этих  его словесных упражнений.
Эпизод первый. .
Ты явно потеряшка. Какой-нибудь малыш, сидя в коляске, тебя невзначай уронил, а мама не заметила. И пропажу, то есть тебя, незнамо где было искать. Но ты, видимо, ещё помнишь тепло тех младенческих рук, державших тебя. И тебе дорого эти воспоминания об этой человеческой теплоте, теперь уже утерянной. И в этом мы схожи. И я до сих пор помню теплоту рук, теплоту прикосновений, теплоту взглядов ,теплоту душевных общений, коими была насыщена моя прежняя жизнь. Многие, что обладали такой теплотой, или расстались со мной, или предали меня, или ушли в иной мир : «иных уж нет, а те далече». Но тоска по теплоте неизбывно живёт во мне: видимо, скуден для меня её паёк в нынешней данности. Так что довольствуйся теперь моей теплотой: не хочется, чтобы ты существовал без неё, без теплоты человеческой. Не об этом ли тушновская строка: «И так захочешь теплоты, не полюбившейся когда-то...» Не оценённая когда-то теплота  и так мучительно востребованная в неопределённой будущности. И как  было бы здорово, если бы существовал всемирный закон сохранения человеческой теплоты. То есть теплота, которой кто-то одарил какого-то человека, то она, эта теплота, обязательно должна  сопровождать его во всей дальнейшей жизни.
Эпизод второй.
Ты знаешь, я тебя сейчас держу со специальной целью. До этого я  перепробовал держаться за многие предметы и вещи. Но результат был такой же, как и с тобой. Это очень раздосадовавший меня результат: я не чувствую себя. Не понимаешь, о чём я? Всё очень просто и неожиданно. Сегодня утром, проснувшись, я по одной из сложившихся у меня привычек для этого момента взялся рукой за золотистую ногу высокого  прикроватного торшера. Меня взбадривала хладность этой металлической его детали. Взялся и тут же почувствовал себя. Вернее,  биение своего пульса, его удары чувствовались во всей моей длани, мерные и весьма чёткие. Я чувствовал, как во мне пульсирует моя жизнь. Она неожиданно так проявилась Не слабым перестуком, когда измеряешь пульс на запястье. А именно так , самочинно, неотразимо заслоняющие все остальные ощущения этого утреннего пробуждения. Не имея сил и желания быть во власти этого  беззвучного метронома, я убрал руку с торшера. Но тут же вновь схватился за него. Но биения не почувствовал. Но мне хотелось, до чёртиков захотелось вновь почувствовать биение жизни во мне. Но         безрезультатно. Перебрал, как я уже говорил, многие предметы и вещи с этой целбю. Но биение не объявлялось. И ты мне его не дал.  И я готов к странному обобщению: очевидно, что человеку нужно нечто внешнее, что убедит его, что он жив,  что он существует, и есть день, и есть ночь. И как редко мне встречается нечто такое, что наполнит меня этим ощущением, столь необходимым мне.
Эпизод третий
Тебе, вероятно, не уютно в моих руках сегодня. Если не сказать, несколько зябко. Прости, но я только что был на балконе. В очередной раз посетил  этот свой элизиум. Он в эти последние сентябрьские деньки уже не прельщает своими красотами. Осенний хлад уже заставил поблекнуть некоторые цветы, хотя розы и хризантемы ещё радуют глаз. И всё это разнообразие продолжает нуждаться в регулярном поливе. Шесть месяцев в году , начиная с мая по октябрь,  я этот филиал рая на земле возделываю у себя на балконе. В начале с нетерпением ожидаю первых проростков из клубней, посаженных мною ещё в декабре. Затем с удовлетворением отслеживаю рост побегов, устремлённых к солнцу. После чего наступает время удивления  спорадическому цветению то одних, то других растений. Балкон, наконец, заполняется  разнолистной зеленью, перемежаемой  экзотикой каких-либо цветений. И в памяти остаётся то вечернее время, когда дождавшись ухода дневного жара, уютно располагаешься на плетённом диванчике, созерцая всё это пышное великолепие. Ближе к осени весь этот антураж начинает напоминать уголок заброшенного сада со всей его запущенностью и элегичностью. Но это время ушло. Сырость и хладность поселились в этом мире. Теперь уже не до посиделок в нём. Хотя иногда выпадают удивительно погожие дни, и меня вновь можно увидеть там, греющимся под  благодатными лучами солнечного ярилы. Спросишь, зачем я возделываю этот элениум? Ответ очевиден, его существование есть подтверждение того, что сообщало мне биение моего пульса, о котором я тебе поведовал в прошлый раз: я жив, я существую.
 Надеюсь, что вернувшееся в мои руки тепло тебя согрело, так что я тебя оставлю. Иные дела требуют моего участия. Поэтому разглагольствование с тобой в кресле  вынужден прекратить, уж извини, приятель. 
Через некоторое время эти посиделки прекратились. Ибо один из их участников, а именно миниатюрный По-2, исчез. Его подарили некоему молодому человеку в возрасте около семи лет, вызвав в момент этого действия искренний восторг у последнего.
Дальнейшей судьбой желтокрылого чуда субъект этого повествования не интересовался, и компания обитателей на  малахитовой столешнице его стола никем более не разбавлялась. Вызвав тем самым у Меркурия удовлетворение, ибо появление этого инородного тела, его несколько напрягло. Ведь шахматы,  их фигурки, стилизованные под известные исторические реалии, все эти винтажные существа были ему известны, а  предназначение этой конструкции ему было  не понятно. К тому же неизвестность  была для него ещё тем  врагом. Так что вражий элемент исчез, и можно ожидать следующий эпизод шахматной баталии, которую хозяин дома  время от времени устраивает, играя сам с собой. Хотя он, Меркурий, с удовольствием был бы визави в этой игровой затее. Но не был зван. Забавно было и другое. Хозяин дома в этих шахматных сражениях почти всегда проигрывал сам себе.   
И не есть ли его жизнь в целом моделью жизни человека, проигравшего в ней самому себе...