Неудачник Глава 21

Так случилось, что карнавал этого года был коротким по календарю, но недостаток времени с избытком компенсировался весёлостью. Все словно чувствовали, что, чем короче танцевальный сезон, тем усерднее надо танцевать, ведь, чем быстрее бежит время, тем больше надо им дорожить. В результате, фрау Апфельгрюн едва успевала заменять свечи в канделябрах, выметать обрывки цветного тюля и смятые искусственные цветы перед новым балом. Рэдфорд не пропускал ни одного вечера, и каждый раз он встречался с Антониной, не потому что они сговорились, а просто так уж получалось само собой. Девушке стоило только начать, и она уж не могла перестать стремиться к светским удовольствиям и развлечениям. А может, что-то ещё было тому виной? Или кто-то?

Рэдфорд бросил всякие попытки оправдаться в собственных глазах, да он больше и не обвинял себя ни в чём. Антонина оказывала ему явное предпочтение перед всеми, и ни о чём другом он не думал. Его словно несло течением, и он не пытался бороться с ним. Чтобы вы ни делали, от судьбы не уйдёшь, сказала мадам Серпова в тот день на кладбище. Он вспоминал эти слова с тревогой и радостью, и понимал, что борьба бесполезна. Он долго держался, но тем бесповоротнее он сдался. Так долго подавляемое стремление к счастью более ничем не сдерживалось. Так голодный набрасывается на пищу. Карнавал ещё не кончился, а их имена уже открыто назывались вместе.

Морозные недели пролетали с быстротой сновидения. Рэдфорд почти не навещал плебанию. Он более был не в состоянии играть роль утешителя, а притворство было ему чуждо. Его ужасала самая мысль о встрече со Степаном. В последнее время, когда он всё-таки встречал его, он иногда ловил себя на странном чувстве отвращения к нему. Вид его искалеченной руки вызывал в нём теперь не жалость, а раздражение. В тот день, когда он открыл Антонине причину дуэли, она осудила Степана; тогда это показалось ему несправедливым. Но теперь он и сам начал смотреть под этим углом зрения. Чем больше он думал об этом, тем очевиднее ему становилось, что вина за тот злополучный эпизод лежит не только на нём одном. Одно лишь сказанное вовремя слово, один лишь заданный вопрос, и всего этого не случилось бы, и его товарищ спас бы себя и избавил бы его от угрызений совести. Встречая теперь Мильновича, Рэдфорд не мог не смотреть на него как на виновника собственных душевных терзаний.

Но теперь-то он не терзался. И он так удачно избегал Мильновича все эти недели, что только раз оказался с ним наедине. Некоторое время оба молчали.

- Полагаю, в школе много дел? - спросил Рэдфорд наобум, просто чтобы что-нибудь сказать. Его дежурный вопрос ему самому показался отвратительным, но молчание было ещё хуже.

- Как обычно, - безразлично ответил Степан.

И снова повисло молчание.

- Почему вы не приезжаете в Лохатынь даже на масленицу? – резко спросил Рэдфорд. – Неужели у вас совсем нет свободных дней?

Он не хотел говорить это. Но слова сказались как-то сами собой. Возможно, это была ещё одна полубессознательная попытка бороться с уносившим его потоком.

- Я не могу. Мне нечего надеть. Кроме того, что мне там делать, на балах, с одной-то рукой? – Степан говорил всё так же равнодушно.

Рэдфорд понял, что продолжать тему не стоит. Тоска снова навалилась на него и не отпускала, пока он не оказался на свежем воздухе. Потребовалась всего лишь одна невинно-соблазнительная улыбка Антонины, чтобы он выбросил этот разговор из головы и с готовностью погрузился в уносивший его поток.

Отрезвление пришло в предпоследний день масленицы. Следующим вечером должен был состояться бал в честь закрытия карнавала. То, что это будет бал-маскарад, было решено обществом в последний момент. Рэдфорд рано отправился в Беренов, чтобы успеть известить Антонину об изменении в программе вечера.

Он едва достиг тополиной аллеи, как заметил сани, быстро направлявшиеся к деревне. Он узнал пани и последовал за ней, но догнал её только у дверей плебании.

- А! Вы тоже приехали узнать? – был первый вопрос Антонины к нему. – Бедной Юзе стало хуже.

- Нет, я не знал. Ей хуже? Это очень печально, - сказал Рэдфорд, сам сознавая, что его тон не очень-то печален. – А я выехал сегодня, чтобы сообщить вам новое известие от комитета бала.

И он рассказал ей о планировавшемся на завтра бале-маскараде.

- Бал-маскарад! – оживлённо воскликнула Антонина. – Как замечательно! Но что же мне надеть? У меня нет времени на подготовку! Остаётся только моё крестьянское платье! Как только узнаю, как там Юзя, поеду домой искать его. Бедный отец Флориан! Как он перенесёт потерю Юзи?

- Бедный отец Флориан, - повторил Рэдфорд и на мгновение безуспешно попытался сосредоточиться на этой мысли. Но всё это было так неприятно, он не хотел думать об этом.

- Для него, конечно, это будет ударом. Но вы ведь не откажитесь от завтрашнего вечера из-за этого? – добавил он беспокойно. – Вы ничем тут не можете помочь.

- Наверно поеду, - с некоторым сомнением сказала Антонина. Ей не хотелось омрачать безудержную радость этой недели. – Кажется бессердечным ехать веселиться, когда у друзей такое горе. Но ведь и правда, чем мы тут можем помочь? Кроме того, это ведь последний бал. Да, я поеду.

- Ну, я тоже тогда, - сказал Рэдфорд, и они взглянули друг на друга немного виновато.

- Кстати, - начала Антонина, - мужчины ведь тоже должны быть в костюмах? Кем вы будете?

- Мой выбор тоже не велик. Надену английский охотничий костюм.

- Чудесно! Вы будете вылитый английский сквайр!

Антонина расхохоталась, но тут же осеклась, вспомнив, что её могут увидеть из окна. Они стояли у дверей, но зайти не торопились.

- Возможно, я и правда скоро стану сквайром. Я вам не говорил, что родственник моего отца оставил ему поместье в Сассексе. Отец хочет, чтобы я поехал туда и взял на себя управление. Вот и стану опять англичанином.

- И вы поедете? – испуганно спросила Антонина.

- Ещё не знаю. Подумаю об этом, когда кончится карнавал. А он кончится уже завтра, - сказал он скорее себе, чем ей.

- Да, уже завтра, - Антонина вздохнула.

- Но мы должны войти, - добавила она, заметив чью-то тень за окном, и вспомнив, зачем она сюда приехала.

В доме царила суматоха. Ступив за порог, Антонина едва не столкнулась с Андреем, бежавшим по какому-то срочному делу. Через открытую дверь кухни виднелись обе учительницы, большая и маленькая, готовившие tisanes (франц. отвары - прим.переводчика) под руководством мадам Серповой; в гостиной, погружённой в ранние зимние сумерки, где лампада теплилась перед образом Богородицы в углу, отец Флориан, похожий на призрак из-за мертвенной бледности лица, сидел в одиночестве с потухшим чубуком в трясущихся пальцах.

- Она уходит, - сказал он Антонине слабым плачущим голосом. – Она – вторая, которую Всемогущему угодно забрать у меня. Теперь остаются только Степан и Агнешка. Моя бедная маленькая Юзя! Она не была такой умной, как другие девочки, но она была смиренной и довольной, и нам было радостно смотреть на неё. Как она, Агнешка? – тревожно спросил он у старшей дочери, вошедшей в комнату.

- Гораздо спокойнее теперь, - ответила Агнешка, нервно улыбаясь. На ней был неопрятный халат, растрёпанные волосы и запавшие покрасневшие глаза показывали, что она была на ногах всю ночь. – Я почти уверена, что завтра ей станет лучше.

- Доктор так не думает, - печально заметил батюшка.

- Нет, не то чтобы…, - Агнешка всхлипнула. – Я не говорю, что доктор не прав, скорее всего, он прав, - продолжала она с лихорадочной быстротой. – Мы не должны забывать, что могло быть и хуже. Если уж нужно, чтобы кто-то из нас ушёл, то пусть лучше она. Она не понимает, не страдает. Её не больно, совсем не больно. А ты только представь, отец, что эта участь постигла бы Степана. Что бы ты почувствовал тогда? Вот это, действительно, было бы жестоко!

- Постигла Степана? – донёсся голос самого Степана из открытой двери. – Я хотел бы услышать твой аргумент, Агнешка. Почему это было бы жестоко?

Он не поздоровался с посетителями, так как не знал об их приходе.

- Потому что наша жизнь стала бы пуста, так пуста, - сказала Агнешка, внезапно зарыдав.

- Меня можно заменить кем угодно, - холодно сказал Степан.

- Но, мой дорогой брат…

- Успокойся, - сказал он с живостью. – Я знаю, чего ты хочешь. Ты хочешь доказать нам, что смерть Юзи будет не горем для нас, а благословением. Не тот момент сейчас, чтобы ломать комедию. Ради Бога, давай называть вещи своими именами. Юзя умирает и мы знаем, что она умирает, мы бы не хотели этого, потому что мы любим её и она нам нужна, - такая как есть. То, что мы должны вынести, давайте выносить без лицемерия. Пожалуйста, успокойся! Ты обманываешь нас и саму себя.

Он говорил громко и резко. Его сестра и отец слушали его с изумлением. Вспышки гнева не были редки у него в последнее время, но в этот раз он говорил с особенной горечью. Воцарилось молчание, нарушенное неуверенным голосом Антонины.

- Можно мне пойти к Юзе ненадолго?

Степан осознал её присутствие.

- Нет смысла и нет пользы идти вам к ней, - сказал он решительно и шагнул в комнату, словно преграждая ей путь. – Ваш приход её только взволнует.

- Но я буду вести себя очень тихо. Вы можете доверять мне, лейтенант Мильнович.

- Нет, - сказал он тем же тоном. – Нечего вам там делать. Зрелище не из весёлых, зачем вам тревожить себя? Вы ещё не понимаете, что такое боль и страдание, и слава Богу! Всё придёт в свое время и к вам, но спешить незачем.

- Но я выдержу, правда, выдержу, - сказала Антонина робко, смотря на него умоляющими глазами.

- Нет, нельзя, - отрывисто сказал он. – Я вам не разрешаю.

Она смотрела на него с удивлением, казалось, что она вспылит, как обычно, когда ей противоречили. Но она сдержалась, словно что-то вспомнив.

Степан стоял неподвижно, пристально глядя на неё. Его сверкающие глаза и потемневшее лицо показывали, насколько он изменил своей привычной сдержанности. Убедившись, что Антонина послушалась его, он отвернулся и вышел.

Рэдфорд хорошо понял значение его последнего взгляда на Антонину. В этом взгляде была благодарность, но и столько боли, что Рэдфорд и сам почувствовал боль. Он полностью поддерживал нежелание Степана допустить Антонину в комнату больной. И он оценил стремление своего соперника избавить её от ненужных волнений при виде тягостного зрелища. Степан так поступил, потому что любил её. А что он любил её, Рэдфорд давно знал. Но он не понимал до конца глубину этого чувства. Только сейчас он прочёл силу этой отчаянной страсти в горящих чёрных глазах на худом смуглом лице. Рэдфорд был так поражён, как если бы бездна вдруг разверзлась у его ног. И как же он изменился за эти последние месяцы, сказал себе Рэдфорд, какой измождённый у него вид! Как же я увидел это только сейчас!

Теперь, когда понимание пришло к нему, он спрашивал себя почти что с благоговением, а мог бы я любить так? Нет, он не сомневался в своей способности любить. Но он знал, что, помимо любви, у него в жизни было множество других вещей. А у этого человека не было ничего, только эта любовь. Рэдфорду захотелось побыть одному. Он распрощался и быстро ушёл.

Проходя мимо кухни, он увидел, что горшочек с tisane кипит на огне, а обе учительницы стоят у окна, глядя вслед высокой фигуре учителя, стремительно шагавшего по деревенской улице.