Внезапно струна оборвалась. Глава 3

« Б Е З   Ц Е Р К В И   Ж И Т Ь   Н Е    М О Г У…»

Семья Максима в начале его жизни не была близкой к Богу. Представители старшего поколения Трошиных и Андреевых после идеологической ломки своего сознания в ранний советский период не стали воинствующими атеистами, но уже жили в бытовом равнодушии к Церкви и ее обрядам, сохраняя в своих домах дыхание тихой религиозности.

В тамбовских деревнях православные крестики укрывались под бельем в фанерном чемодане. В Брянске тайно сберегалась родовая икона Спасителя, передававшаяся в семье из поколения в поколение.

Но на свадьбе Юрия Трошина и Надежду Андрееву этой иконой не благословляли: мать Юрия, Александра Ильинична, икону еще раньше передала верующей соседке по заводскому бараку.
Эту пожилую женщину звали Кира. Свое редкое имя она объясняла тем, что получила его по святцам в честь христианской святой из древней Сирии. Но и образом жизни соседка будто следовала примеру своей небесной покровительницы: затворилась в стенах барака и посвятила себя воспитанию внучки, растущей без родителей вне соблазнов окружающего мира.

Надя Андреева, пусть и крещенная когда-то в тамбовской деревне, порог церкви затем никогда не переступала. Уже в первое время совместной жизни она поняла, что в глубине своей деятельной натуры Юрий Павлович оказался ранимым человеком, испытывал душевное беспокойство и растерянность. Скрываемые чувства выражали его стихи «в стол»:
 
Где расстоянья не измерены
И где дороги не очерчены,
Как будто что-то мной потеряно,
Как будто ночь легла на плечи мне...

Потом все случилось словно по Откровению Иоанна Богослова: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему... (Откр. 3, 20).
В тот день Юрий Павлович сделал несколько записей песен Максима в звукостудии Олега Глазова, рабочий график которого выстраивался с учетом посещения Воскресенского храма в Брянске. Прерванный разговор продолжился по пути на вечернюю службу.

– Пойдем со мной в храм, – вдруг предложил Олег. – Ты увидишь человека, который мыслит, как мы. О сложных вещах говорит просто, ярко и проникновенно, чему нам надо учиться, слушая его проповеди.
Юрий Павлович непроизвольно последовал за своим собеседником в храм.
Проповедь иеромонаха Никиты (Заиграйкина) и последующее общение с ним развернули старшего Трошина в сторону Православной Церкви.

Сильное воздействие оказала сама личность монашествующего пастыря, человека твердых принципов и убеждений, строгого образа жизни без суетных поклонений земной власти, тонкого богослова с образованием Московской духовной академии, носителя чудесного дара исцеления душевных недугов. 
Церковь раскрылась для сыновей Юрия Павловича – десятилетнего Максима и двухлетнего Павлуши – с крещением. Каждому из них иеромонах Никита стал крестным и духовным отцом, нашел возможность, за первое лето показать семье Трошиных все православные храмы и монастыри Брянской области и наиболее значимые – в соседних регионах.

 Дача оказалась заброшенной, но вырос урожай иного рода. Семья Трошиных вошла в православную общину, принявшую от властей в 1991 году уже шестьдесят лет стоявший без прежних куполов брянский храм Тихвинской иконы Божией Матери, в котором прежде размещался городской архив. Переход был связан с назначением батюшки Никиты настоятелем новой церкви.
Восстановительные работы потребовали от прихожан и первого священнослужителя храма многих трудов. С большой осторожностью разбирались стеллажи, высоченные, до самих сводов. В облаках пыли добровольные помощники отбивали от стен многослойную штукатурку.
 Под тяжестью выносимого сора были сломаны не одни носилки.

Юрий Павлович и Максим первыми взялись за расчистку источника, вода из которого едва пробивалась наружу. Еще до революции оружейные инженеры «Брянского арсенала», пробурив артезианскую скважину на своем заводе, совершили богоугодное дело, наладив такой же подъем глубинной воды неподалеку, у северного склона Покровской горы, на котором закрепился Тихвинский храм. Источник затем разделил судьбу храма: был разрушен и забыт.

Трошины, утопая сапогами в холодной жидкой грязи, ломами освобождали водоносное жерло от слежавшихся до плотности камня песчаников, кирпичных остатков былой церковной ограды и наносного сора. Отец и сын страдали от астмы, но никто из прихода не слышал их стонов и жалоб.

В первый большой пост Юрий Павлович почувствовал себя человеком оздоровленным, отказался от медицинских препаратов. На мальчика эта работа также влияла благотворно. Между храмом, поврежденным временем не без разорительного натиска безбожной власти, и подростком, истачиваемым болезнью, возникли, казалось бы, взаимные обязательства: они будто стремились помочь друг другу в восстановлении утраченных прежде сил. Иногда Максим по каким-либо причинам пропускал поездки в Тихвинский храм, и тогда он искренне переживал случившееся до непритворных слез. Святой источник, над которым сейчас возвышается часовенка с изображением на одной из стен иконы Божией Матери «Живоносный источник», стал частью храмового комплекса, обретшего первоначальное великолепие.

У стен собора тем временем из-под земли были извлечены осколок церковного колокола царских времен и его язык из кованого черного металла. Находка была воспринята как знак свыше. Словно в Божественном плане по возрождению храма открылся очередной пункт, указывающий на необходимость позаботиться о звоннице для стройной четырехъярусной колокольни, воссозданной по старым фотографиям.
 Последовавшие затем события неким образом доказывали правоту такого предположения. Кто-то передал старинный колокол со следами попавшей в него пули. Еще три колокола дореволюционного литья прихожане принесли из пунктов приема лома цветмета, где они работали и до того момента всячески оберегали от переплавки эти говорящие символы Православной Церкви. При содействии церкви Воскресения Словущего в Даниловской слободе из Москвы были доставлены еще три колокола. Самый большой колокол, благовестник, был изготовлен на пожертвования верующих.

Каждое из приобретений устанавливалось на колокольне в разное время, не сразу. Но до той поры, когда здесь образовался целый ансамбль колоколов, его заменяла во время службы деревянная звонница из пяти колокольчиков.
Ее установил Серафим Николаевич Архангельский, благообразный прихожанин восьмидесяти шести лет, который вырос в семье потомственных священнослужителей и от них унаследовал свой внешний вид, осанку и манеры, но главным образом – непреоборимую веру в Бога. Его отец, протоиерей Николай Архангельский, был репрессирован после того, как в брянском селе Березовичи в феврале 1930 года воспротивились снятию колоколов с местного храма: люди, вооружившись вилами, долго держали круглосуточную оборону, били в набат при появлении экспедиций из райцентра.

Именно отец помог Серафиму освоить науку звонаря, а тому помощницами были пять его сестер. Одна из них, Капитолина Николаевна, также прихожанка Тихвинского храма, встала рядом с братом у деревянной звонницы и также искусно управляла колокольным звоном.

Для работы на верхних ярусах колокольни Архангельские подготовили Максима, передав ему не только технические навыки извлечения звуков, но и многолетние традиции русских звонарей.

Колокольный звон всегда индивидуален, связан с характером и личными переживаниями звонарей. Мелодии Архангельских выражали радость по поводу восстановления из руин православных храмов, величие которых они видели прежде в своем детстве. Перезвоны у Максима были наполнены восторгом обретения им православной веры. В его колокольных интонациях угадывалось также восхищение человека из вросшего в землю заводского барака дивными ландшафтами, которые открывались взгляду с высоты звонницы. А это – задеснянские леса, уходящие до горизонта, от севера до юга, где по центру этой линии, на востоке, каждое утро выкатывается солнце и лучи озаряют самые дальние, заповедные до сего дня дебри. Такая Божественной красоты природа непременно должна была в свое время очаровать и киевского монаха Кукшу перед началом его священномученического пути: он мог причалить на лодке только у Покровской горы и подняться по ней, минуя место, которое позже займет Тихвинский храм, к поселению с княжеским двором.

В интернет-журнале «Колокола» высказано суждение о том,  что «самым выдающимся звонарем в Брянске был известный православный бард Максим Трошин». Благословение на создание звонницы в воскресной школе, а с ней – и на открытие здесь класса колокольного звона Трошины, Юрий Павлович и Максим, получили от батюшки Никиты. Настоятель храма передал им одновременно семь небольших зазвонных колоколов, чудесные мелодии которых «зазывают» прихожан на службу.

Стены школы не могли создать хороший акустический климат. Юрий Павлович задумался о породе дерева для звонницы. Им мог стать бук, что используется в музыкальной промышленности для гитар и балалаек. Материал же для этого уже имелся дома у Трошиных: Максим давно перерос свою корпусную кровать из бука, а младший сын, Павел, еще не дорос до нее.
 И опять, как когда-то в истории с самодельной скрипкой, Надежде Михайловне были отданы заботы о чертежах.

Недавние буковые панели и бортики под ножовкой обрели новую форму, и улучшили звучание учебных колоколов в классе воскресной школы.
 Олег Глазов однажды вместо похвальных слов Юрию Павловичу за то, что тот его гитаре за счет, казалось бы, небольшого конструктивного изменения придал желаемое звучание, скажет:
– Старик, я не знаю в Брянске музыкального мастера толковее тебя!

Без внимания настоятеля Тихвинского храма тогда не остались и другие дарования Максима. С благословения крестного и духовного отца тот стал регентом детского церковного хора, в той же школе при храме руководил вокальной группой, преподавал игру на гуслях.

Приход восстановленного Тихвинского храма уже скоро сочли самым большим в Брянской области.
– Я уже без церкви жить не могу, – скажет однажды Максим как бы в объяснение радиослушателям, почему летние каникулы, эту золотую пору для веселого безделья, он проводил в церковных заботах. – Я выпекал просфорки, убирал в храме, подметал, прислуживал в алтаре, подменял отсутствующих хористов… Это стало моей естественной потребностью находиться в церкви. Это – место моих молитв. Я там духовно утвердился.

С образованием Брянской и Севской епархии Максима призвали в обретший статус кафедрального собора Воскресенский храм. Выполняя обязанности иподиакона, помогал архиепископу Мелхиседеку (Лебедеву) во время священнодействий.
Архипастырь был назначен на служение из Екатеринбурга, где незадолго до этого впервые совершил освящение креста на месте расстрела последнего российского императора, его семьи  и тем самым открыл вереницу памятных акций, с годами завершившихся канонизацией царственных страстотерпцев. Но не только этими обстоятельствами он был интересен Максиму. Глава епархии был ярким рассказчиком, говорил слогом выразительным и имевшим мудрое наполнение, какое могло быть у собеседника, достигшего вершин жизненного опыта и молитвенного труда.
Между тем Максим не терял своей духовной связи и с настоятелем Тихвинского храма, приходил к нему, когда появлялось время, свободное от концертных выступлений и службы в кафедральном соборе.

В Москве был еще один церковный приход, где с большой радостью встречали Максима. Эта православная община образовалась в сентябре 1989 года из участников инициативного движения за возрождение Храма Христа Спасителя.
Собрания общины проходили с большим представительством известных деятелей российской культуры и науки, архиереев Русской Православной Церкви. Вместе с тем реализации ее цели, грандиозной по духовному замыслу и материальному контуру, требовалась широкая поддержка населения. Во многих городах энтузиасты провели народный референдум.
Максим Трошин был активным участником этой акции в Брянске. С того времени его стали приглашать в Москву, где между первой молитвой, открывающей собрания общины, и последней находилось время для песен, по словам прихожан, ангельского звучания.

В одну из таких поездок вместе с Трошиными отправился Олег Глазов. Гости должны были выступить в Ленинке, государственной библиотеке напротив Кремля. Чтобы попасть в конференц-зал, следовало пройти через холл. А там было многолюдно.
– Стоят такие бородатые дядьки – священники в черных одеждах и миряне с бородищами не меньше, – вспоминает Олег. – И каждому Максим уже хорошо знаком: хлопают его по плечу, ласково треплют его волосы. Он в свою очередь, на ходу о чем-то говорит им, живо жестикулирует. Максим в этой среде не то чтобы узнаваем – он там свой. Это меня сразу поразило.

Конференц-зал мало чем отличался от привычного зрительного зала: колонны, сцена, занавес. Олег был, как он сказал, «на разогреве» у Максима. Сильно волновался, хотя и своим возрастом, и концертным опытом намного превосходил юного певца. Максим же пел спокойно и широко, с первой ноты зал оказался во власти его голоса. Слушатели, по своему виду – вековые дубы, сохраняли с достоинством безмятежные лица, а по ним катились слезы, исчезая в бородах.
– Голос Максима я, человек с музыкальным образованием, не назову примером абсолютного звучания, – Олег завершает свой рассказ. – Но в своей жизни не встречал другого певца с подобной способностью воздействовать на зал. Такая энергетика! Это нечто большее, чем певческое мастерство.

Переход Максима из детства к ранней юности совершился под попечением Православной Церкви. Здесь он нашел новые истоки своего творчества, обрел святых покровителей и наставников и сам раскрыл прежде таившиеся черты своего характера.
Настоятель прихода Тихвинского храма архимандрит Никита отметил в юном прихожанине внутреннюю отвагу и абсолютную честность.
– Не по годам серьезный, он словно ощущал свою духовную миссию, был строг, требователен, с очень сильным чувством собственного достоинства и личностного самоощущения, – скажет священнослужитель после смерти Максима.
Удивительно, но в образе светло-русого мальчика с полотна русского художника Михаила Нестерова «Видение отроку Варфоломею» вдруг угадываются черты внешности Максима, родившегося почти через сто лет после завершения работы над картиной. По воспоминаниям самого художника, натуру для воссоздания образа святого отрока он искал долго и трудно, а нашел, идя по деревне, случайно: «Я замер, как перед видением. Я действительно нашел то, что грезилось мне…». Живописца привлекли болезненное, до прозрачности, лицо, большие, широко открытые, удивленные неведомым нам глаза, какой-то скорбный, горячечно дышащий рот...

Сопоставьте это описание со словами русского писателя Владимира Крупина уже о Максиме Трошине: «Лицо отрешенное, лишенное каких-либо земных привязанностей, оно уже само говорило, что он в Господе все время жил, все время живет в Боге...Эта  молитвенность за Землю Русскую у него единственная любовь была. Он вдруг понял, осознал, что не только Брянщина его земля, но и вся Россия его земля… Он понимал, что молитва – самое сильное оружие в борьбе за Россию, та молитва, которую он выпевал всем сердцем. Так что нам надо учиться у Максима силе молитвы за Землю Русскую».

А в своем зеленом бараке Трошины вновь обрели икону Спасителя, ту, что в недавнем безбожном прошлом была ими отдана соседке. Едва повзрослев, ее внучка, преодолевая на своем пути все препятствия к земным наслаждениям, отправила Киру в дом престарелых, где та уже через неделю скончалась от сильного потрясения. Внучка вернула Надежде Михайловне икону со словами: «Грех был бы выбросить».


На снимке: Храм  Тихвинской иконы Божией Матери (Брянск). Фото с сайта ru.santosepulcro.co.il