Когда вальсируешь один

В глубине танцзала, переделанного из открытой эстрады со сценой-ракушкой, было темно, как в организме. Свет не включался, ничего напоминающего рубильник не находилось. Под ногами хлюпало из подтекающей крыши, пробитой степлерами для подшивки. И не подшитой...
Первое января в глухом захолустье — что может быть лучше, спрашиваю я ни у кого.. Кому тут нужен Вечер вальса, зачем?! Я, главное, распорядитель танцев. А кто будет танцевать, где?..

И тут в сырой темноте что-то гукнуло и взвыло. И сразу же ещё раз, добавляя эха стуку моих зубов. Подозрительно гукнуло, требовательно, неприятно, как сердце ёкнуло невзначай. Я побрёл против воли под ракушку, которую сохранили в целости, — звуки раздавались оттуда.

Наступая на луч от телефонного фонарика, не умея и не понимая, как и куда надо светить, неловкий танцор наскочил на якобы лиловую мантию. Складки ткани вели к громадной голове, драконьей, размерами с окно. Свалившийся постамент продолжал катиться понемногу, совпав с уклоном пола, как бы спускающегося со сцены.

Невредимая рыже-зелёная башка сошла с постамента ровно и теперь глазела на меня, людоедски шевеля усами. На скульптуру она походила мало, даже учитывая все обстоятельства нашей встречи. Я навёл свет пониже, не разбирая, что это: на уровне открытой пасти, на клыках и резцах, будто из натуральной кости выточенных, пролегали красные дорожки. А вместо языка в, как это, ротовой полости дракона струился огонь! Глазницы его налились светом.. Под этим нахальным опасным взглядом и засверкали мои мокрые пятки. Упал я, запутавшись в мантии, каждым позвонком чувствуя, как греет мне спину страшный смотритель.

Бабусечка, ключница из культсектора, ничего не могла разобрать в моих "ва-ва-там-он". Но выдала колкие шерстяные носки с одеялом и чаю ягодного с блинцами.

Мал-по-малу я вернулся от речитатива к вальсу и рассказал ей всё.. А это "незнамо кто", сказала она. Купец, какой ту сцену на свои деньги поставил и эстрады в парке завёл, из монголов был. (Звали его люди промеж себя — Уйгуч; горяч, но неуживчив, бирюк и не нашей веры. Он всю округу в кулаке держал, так ни одной маковки, пока жив был, даже не побелили, а попы здесь не задерживались.)
У него все "статУи" такие были, головы с одёжей и клыкастые, но сохранился этот один, что в мантии. Вроде "тарана" (варана, наверно) купец в комнатах держал. Может, с него лепили. А упал-то — хорошо, "туды его, идола".

Бабуль, говорю, я уже простыл. Какие мне вальсы.. У кого бы отпроситься, перенести вечер наш.
Да и не бейся над ерундой, она мне ручкой так махнула, всё равно туда никто не придёт из деревенских. А другие в праздник не поедут.. Мы ж не ходим туды, Уйгуч нас не любит. Только днём если, на собрание какое.
Вот ты вой слышал же — это он так воет, не уступает смерти какой век. Вальсы ему тоже вряд понравятся, сам понимаешь..

Есть такой "последний вальсок": танцуешь импровизацию с воображаемой партнёршей. Вот я теперь как исполняю его, так будто с той башкой вальсирую. И не могу попасть ни в счёт, ни в музыку.