Предел и Экзекутор

Предел остановит,
Экзекутор спасёт.
Свинья пока сыта,
Бог не выдаёт.

Наш солнечный кормчий –
Не дрейфь на волнах!
…
Храни тебя пламя
На ледяных небесах!

Группа «Хромой Иосиф»,
песня «Предел и Экзекутор»

=========

В NN-ом году от Рождества Христова, в нашем B. – не так чтобы уж очень большом, но и не так чтобы уж очень маленьком уездном городе Z-ой губернии – приключилась гиштория до того невероятная, что ваш покорный слуга отважился поделиться ею только сейчас… да и то, признаться, пребывая в состоянии, весьма далёком от полной удовлетворённости верностью такого решения. Ну-с, господа, судить, как всегда-с, – вам.

В аккурат середины обеденного часу того убийственно жаркого сентябрьского дня в трактире с жизнерадостным и даже несколько обескураживающим нового гостя названьицем «ЧИЖИКЪ» от одного из приставных (сиречь, считай, почти дармовых) столиков поднялся крайне неприметный и сравнительно молодой ещё человек. Судя по манере держать себя, а наипаче по своей наружности – фигура выше среднего, сложения худощавого, жиденькая нигилистического вида бородка, несколько сальные, но старательно приглаженные и уложенные по плечам тёмнорусые патлы, чистый ношеный сюртучок с квадратною замшей на локтях, узкие «в треск» полосатые галифе и затёртые до блеска – дабы, знать, казались новее – штиблеты с чересчур загнутыми по моде носами словно полозья саней (эффект, коего молодые люди в то время достигали упорным трудом и терпеньем, сидя по целым часам у стены и прижимая к ней носки своей обуви – гол, но сокол!) – посетитель мог оказаться как засидевшимся на вторых годах лицеистом-переростком, так и свежеиспечённым штудентом, а судя по остаткам еды в двух деревянных плошках, денежные дела его оставляли желать много лучшего: на донышке первой посудины медно отсвечивали шершавые оскрёбки пшённого супу на селёдочном отваре, из другой же, застынув в восковой лужице тюленьего жиру посреди картофельных ошкурков, недоумённо таращилась по сторонам парочка опять же селёдкиных трупиков. По всему вьюнош выходил всё-таки скорее штудиозусом, причём ещё и, надо быть, далеко не из тех, кого ставят в пример отстающему – местечко у самого чёрного хода и бросовые харчи дедуктировали (и дедуктируют) автору следующий путь явления нашего героя в сём достойном заведении, славящимся ничем более иным, нежели своею небывалой дешевизной: гроши очередной «троешной» штипендии, гусарский порыв кутнуть с голодухи от рубля и выше, напряжённое сложение долгов, вычитание полученной суммы из зажатой в потном кулачке наличности и приводящее в смятение деление минусового остатка на число дней до ближайшей получки, как следствие, стремительное отрезвление ума, умерение разыгравшихся было аппетитов и накатывающая взамен старая подруга гипохондрия, ведущий куда-то нос и несущие куда-то ноги, деревянный постук наддверной трактирной пичуги, вялое отстранение подлетевшего на рысях полового, напускание скучающего виду, крестный ход к стойке-голгофе, непринуждённый швырок тщательно отсчитанной загодя мелочи – и натужно небрежный, но таки сбившийся в самом неподходящем месте ломающийся тенорок: «Чего изволю? М-м-м… что ж, любезный… нынче, пожалуй, как обычно».

Одначе мы, заговоримшись, оставили нашего героя, когда тот как раз поднимался из-за стола, исподтишка озирая окрестности плошек, не завалялось ли чего ненароком. Невольно вздохнув, – увы, не завалялось! – он вновь добрёл до стойки, налёг на неё засунутым в карман локтем, подпёр двоеперстно щеку, рассеянно потеребил, вовсе оторвав, плохо державшуюся сюртучную пуговицу, шумно выдохнул – и решительно возвёл очи на господина Чижикова, хозяина и управителя заведения, никогда не доверявшего свой ответственнейший пост ни единой живой душе. И покамест парнишечко сбирается со словом и духом, предлагаю любезному читателю украдкою обозреть сего почтенного господина чутка поподробнее, и отнюдь не праздное любопытство тому причина – как любезный читатель увидит в самом скором будущем, автора в первую голову заботит оборотить его драгоценное внимание на один значительно важный для гиштории нюанс. Итак, господин Чижиков представлял собою, уж позвольте эдакий каламбурец, изрядно представительную особу: был толст, рыхл, однако притом поразительно быстр в мелких движеньях; в уме считал, как и иному конторщику не приснится; чтения недолюбливал, однако наш местный периодический листок выписывал исправно, кой читан им был обыкновенно от корки до корки, отчего господин корчмарь мог завсегда и запросто поддержать разговор о любом интересующем клиента предмете, и даже – ежели того требовала диспозиция – с некоторой авторитетностью высказать СОБСТВЕННОЕ СУЖДЕНИЕ, составленное тож, помимо таблоида, из бесед с другими такими же посетителями. Своё фамильное предприятие господин Чижиков вёл твёрдо, уверенно и расчётливо – и его «ЧИЖИКЪ» с навязшей во языцех адски невкусной стряпнёй (стоившей, вместе с тем, сущие копейки, отчего множащиеся как грибы завсегдатаи полушутя приравнивали сие заведение к богоугодному) отважно летел чрез все жизненные шторма целым и невредимым, вдобавок умудряясь нагуливать жирок и всё чаще задумываясь о потомстве.

А таперича, господа-с, – обещанный нюанс. Вкупе со всеми вышеозначенными талантами досточтимый господин Чижиков обладал одним качеством, людям его положения и призвания просто незаменимым и, тем не менее, сплошь да рядом у многих из них напрочь отсутствующим: у него сызмалу была необычайно остро развита наблюдательность и умение делать из увиденного верные выводы. Автор согласен, что, вполне возможно, он сейчас вдругорядь открывает читателю Америку, но, с одной стороны, коли из песни слов не выкинуть, так уж из гиштории – и подавно, а с другой – повторюсь, что оная чижиковская черта упомянута нисколечко не с целью дополнительного разукрашивания портрета этого и без того примечательного господина, но исключительно в необходимость связного изложения и понимания сути настоящего рассказа, поелику, ко всему прочему, является как будто бы некоей… отправною вешкой на пути сюжетного следования читательского экипажа. И посему автору не видится ничего диковинного в том, что стоило нашему сегодняшнему герою едва занести ногу за порог, как хозяин трактира с первого взгляду тотчас же распознал – на сей раз «каквсегдашним» супом с картошкой дело не ограничится.

– Вишь, любезный, м-м-м… – неловко взмостившись на высокую табуреточку, развязно проблеял штудентик, нервически ковыряя обкусанным ногтем стойку и выкладывая в каре тридцать копеек. – Дай-ка ты мне, братец, того… водки!

Господин Чижиков молча кивнул, выставил полуштоф и мягко двинул в замшевый локоток разделочною досточкой с пирамидкою кислой капусты. Он был хорошим корчмарём, и жалость к подобного рода субъектам у него выветрилась из всех фибр давным-давно. Он догадывался – не проглянет в окошке и первая звёздочка, как этот долговязый горемыка спустит на дно его бутылки весь свой жалкий капиталец и, вернее всего, свалится прямо тут, а наутро, борясь с желанием жить дальше, будет долго и безуспешно охлопывать пустые карманы, в одном из которых отыщется лишь чудом завалявшаяся пуговица от сюртука.

– А пропади оно… – начав ухарским выкриком и шёпотом кончив за упокой, пробормотал вьюнош – и, точно бухаясь в прорубь, опрокинул ПЕРВУЮ…

Именно этим моментом автор и просит читателя загнуть уголок своей запамятки – вот оно, самое начало гиштории… кончик клубочка, вовсю припустившего по распутице чорт знает куда… маленький липкий снежок, неосторожно оброненный в горах там, где над бездонною кручей дрожит, чем только держась, многопудный льдистый наплыв…

Нечего и говорить, что в своих умозаключениях господин Чижиков оказался прав, что называется, на все сто. За незаметно почившим починным полуштофом на свет божий появился новый, пошедший уже чуть медленнее, с чувствами, толками и остановками. Штудентик, раньше всего истово дувший горькую аки воду в совершеннейшем молчании, словно бы вынырнул, по-собачьи встряхнулся, сдёрнул с бородёнки запутавшуюся там капустную соплю и, подбочась барственным полуоборотом, пустился в высокие рассуждения о смыслах всего сущего и не только, густо сдабривая разглагольствования ожесточёнными оплакиваниями своей злой недолюшки. Набившаяся к ужину публика, занятая своими делами, как водится, и ухом не вела, корчмарь же поддакивал, подливал да посмеивался – доходец тёк не бей лежачего. Он уже подумывал малость подугостить выпивоху чем-нибудь посущественнее любимого немцами «зауэркраута» – слишком уж резво тот начал закладывать под такую лёгонькую закусочку, не ровён час, ин и порастратиться-то как следует не успеет! – но судьбе, должно быть, наскучило ждать второго акта, и она решила пришпорить коней. Над входом дуплетом чокнул деревянный чижик – и в трактир ввалилась странная троица.

Как всасывается в прокалённый солнцем песок пролитая вода, оставляя после себя тяжёлый пласт липкой сырости – так в прокуренном помещении трактира исподволь, капля по капле угас трескучий пьяный говор и установилась неслыханная здесь доселе тишина. Из пальцев хозяина на удивление беззвучно выпал мелок, коим тот записывал на счёта неимущих. Пёстрое общество «ЧИЖИКА», не донеся до рта, замерло на полуслове и, разинув стоустый зев, в полнейшей смятенности взирало на пробиравшихся к стойке посетителей, впервые за многие лета не зная, как себя вести. Под потолком корчмы незримо замотыляла крылышками общая, не высказываемая вслух мыслишка: «Что-то будет… что-то сейчас будет».

Уложивший было голову на обнявшиеся калачиком руки штудент увидел гостей последним. Сквозь наползающую сонную пелену и забившую нос сивушную гарь учуяв слабое прикосновение, он дрыгнул плечом и, ругнувшись про себя, кое-как вытянул голову из вязкого забвения, которого надысь так упоённо алкал и усердствовал. Пред ним, в шаге, терпеливо сцепив ладошки, ласково щурился низенький плешивый старичок в потешной шапчонке с длинными вислыми ушами-завязками и старомодного покроя сутане навроде епископской. Одесную и ошую него возвышались два огромных густобородых мужика в чёрных до пят рясах, подпоясанных – штудентик заморгал – самонастоящей цепию.

Початый полуштоф сам попался под руку. Ожгло горло, в глазах немножко разъяснилось.

– Всё пьёшь, отрок? – почти не разжимая тонких серых губ, прошептал старец, явственно и чеканно вбивая каждое словесо в жадные уши тишины. – Как кличут-то хоть тебя, добрый молодец?

Штудент прянул прочь, но далее стойка не пустила. Левый глаз старца жёг угольком, правый – пронизывал навылет студёною иглой; взор старца, зловеще рознясь с ангельскою улыбкой, магнетизировал и не давал никакой возможности отворотиться. Вьюнош нервически глотнул прямо из горлышка и махнул головой, отгоняя морок, – ему вдруг почудилось, что страшный старик УЖЕ знает ответ. Всё было мрак и сомнение в этом вопросе!

– Вя… – вякнул он как раздавленный птенчик и залпом допил водку. – Вяцеславом… Вяцеслав к вашим услугам. А вас… добрый человек?

Длинный рот, осенённый ястребиным носом, осклабился в улыбку, она раздалась шире, и меж заострённых трёхугольных зубов алой искоркой проблеснул раздвоенный язычок.

– Это меня ты называешь добрым человеком? – громогласно прошелестел сутанец. – Ты ошибаешься. В мире все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно.

Каменеющие чернецы чуть шевельнулись. Один вопросительно скривил бороду:

– Вывести его отсюда на минуту объяснить, как надо разговаривать с тобой, отче?

Левая ладонь «отче» успокаивающе осаживает ретивца на место, правая же единовременно с нею передаёт вопрос чернеца визави. Замокший, исходящий прелым паром парнишка еле выдавливает первое пришедшее на ум:

– Свободного времени – сколько надобно… гроза будет только к вечеру… и трусость… м-м-м… самый тяжкий из пороков…

– Классикой балуешься… начитанный…

Драматическая пауза опереточного злодея, по обыкновению оканчивающаяся не предвещающим герою ничего хорошего «это хорошо-о-о», внезапно разрешается совсем иным:

– Тем хуже. Невежде могло бы и сойти с рук евонное невежество – что с тёмного-то взять. Твой же грех тягше тем, что прекрасно тобою знаем, Вяцеслав…

Отче приблизился вплотную, наступил штудентику на штиблет и снизу вверх заглянул тому в лицо:

– Тебя пошто в университет устроили, дура? Чтоб ты литературкою маялся да бражничал напропалую? А за каким таким лешим Аннушка твоя, заместо чтобы кавалеров очаровывать да себя в обществе устраивать, тебя всё лето по предметам репетиторствовала? Чтоб еин непутёвый братец, возомниша себя самобытным вольнодумцем, новым человеком современности и всё такое прочее, загулял в отчаянно-декадентской НЕПОНЯТОСТИ на зависть более успевающим ОБЫЧНЫМ сокурсникам – глядите, ах, погибаю? А чего ты, доморощенный Сенека, сотворил такого великого, что хотя бы на полмизинца давало тебе, опарыш, право приносить подобные жертвы? Набить себя до отвалу чужою мудростью да издохнуть с сардоническою усмешечкой и мировой печалью на бледном челе невелика заслуга, знаешь ли… особливо егда за СВОИМИ плечами, как певал один пиит, ни строчки, ни вздоха… натурально, труд куда как всего труднее, известное дело…

Терпеть долее становилось невыносимо. «А вам-то, сударь! – заплясало на языке сорваться на-голос. – Вам-то до того что за дело? Судия вы мне разве? Не то из какого-то учреждения?»

Не успелось.

– Вот скука-то, – проворчал старик, набычив серые висячие брови, и покачал длинноухою шапочкой. – Будет тебе, Вяцеслав. Прости тебя разочаровамши, но… ни из какого я не из учреждения. Сядь, пожалуйста. Складно книжки цитируешь, этого не отнять. Наторел ты зело в злоупотреблении печатного слова, ажно подчас и мысли, им сокрытые, кажутся уже и своими. Эхе-хе… Благого в сём, как мне видится, до чрезвычайности мало, токмо… токмо ведь и ты не Иешуа, а я тебе – не прокуратор Иудеи, эвона как, вишь… Судия? Посмотри на меня – ну какой из меня, к ляду, судия! Меж тем однова даже инквизитором обругали, виданное ли дело!

Чернецы разом насмешливо каркнули и снова претворились истуканами. Старец взял парня за руку и склонился к самому его уху.

– Я никого не сужу, милый, – шепнул он неожиданно холодными до омерзения губами. – Я всего лишь привожу приговоры в исполнение. Я – Экзекутор, Вяцеслав, не более чем маленький скромный мастер аутодафе. Тот, Кто Приходит, Когда Достигнут Предел. Берите его, братья!

Вот-с и конец нашей гиштории, читатель (конец ли?). Буде выволочен железнолапыми чернецами вон, бедный Вяцеслав в ужасе узрел заблаговременно сложенный высоченный костёр, а спустя некоторое время его хмельная незадачливая душонка, переплетясь с пахнущими еловыми шишками дымными космами, уже летела, кружась, в необозримые дали, куда живым, слава богу, путь заказан – гряди с миром! Высыпавшая из трактира толпа оцепенело провожала душу глазами, бессознательно крестилась – и ни один из них после так и не смог вразумительно растолковать причину того непонятного поголовного столбняка, поразившего все его члены во время жуткой казни. Точно так осталась необъяснимой и повально обуявшая всех следом глухая звериная ярость, когда под рёв и кровожадное улюлюканье распалённая пьянь поднимала на вилы незнакомого старикашку и его присных – оттого в кипевшей безурядице мало кто и упомнил про бойкого босоногого мальчугана, шнырявшего туда-сюда с даденым ему каким-то добрым господином поручением и звонко вопящего безо всяческого роздыху:

– СЛУШАЙТЕ! СЛУШАЙТЕ! ПРЕНЕПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ! ПРЕНЕПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ! К НАМ ЕДЕТ ЭКЗЕКУТОР! К НАМ ЕДЕТ ЭКЗЕКУТОР! СЛУШАЙТЕ, СЛУШАЙТЕ! ПРЕНЕПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ!..

=========

P.S. «Па-а-азвольте! – недоволен читатель. – Так что про господина Чижикова-то? Али заговорился, горе-писака? У его ж превосходительства-де была, кажется, какая-то сказочная прозорливость и рассудительность, ага? Ну-с, «остро развитую наблюдательность» ты нам расписал, набросал, так сказать, мелким штрихом, тут всё гладко – а что с «умением делать верные выводы», ну? Ввернул красное словцо, раззадорил – и порск в кусты? Шалишь, щелкопёр, сказавши «А», не гнуси, что не дюж! А нуте-с к ответу немедля – что с ентим господином сейчас?»

Чаю, всё с им хорошо, читатель. Об ту пору, как повалил гуртом народ к огнищу, корчмарь, единственный из всех уцелевший в трезвом сознании, отправился вовсе не заодно с ними всеми, а в кладовую трактира. Он открыл её своим ключом, закрылся в ней, вынул из ларя со льдом осторожно, чтобы не запачкать манжет, два увесистых балыка, запаковал их в газетную бумагу, аккуратно перевязал верёвочкой и отложил в сторону. Затем в соседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто на шёлковой подкладке и шляпа, и лишь после этого, наскоро помолясь, крадучись покинул свой трактир через чёрный ход, никуда для постороннего обывательского глазу не убегая и никуда не спеша, как капитан, который обязан покинуть горящий бриг последним, спокойно, в летнем пальто на шёлковой подкладке и с двумя балыковыми брёвнами под мышкой, тихонько припёр за собою дверь – и задами-огородами да и наутёк из нашего города, только пятки засверкали. Говорят, якобы видели его опосля то ли в T-ой губернии, то ли до самой B-ой добрался, однакож думается автору, пустое всё это… «ЧИЖИКЪ», вестимо, городской управе отошёл, хотя сие, как говорится, уже совсем другая гиштория.

=========

В произведении использованы забавные «Приключения Тома Сойера» М. Твена (в переводе К.И. Чуковского), судьбоносные события «Республики ШКИД» Г.Г. Белых и Л. Пантелеева, протоколы «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, экзистенциальные интроспекции «Generation П» В.О. Пелевина, сатанинские авантюры «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова, обстоятельные доклады «Ревизора» Н.В. Гоголя, бодрая болтовня «Помпадур и помпадурш» М.Е. Салтыкова-Щедрина, потусторонние «Приключения в новогоднюю ночь» Э.Т.А. Гофмана, а также уходящие «В последнюю осень» лирические напевы группы «ДДТ».