Солнышко Часть 6

Часть 6
Глава 12

В 1926 году в колхоз имени Жданова прибыли Пётр, Мария и их годовалая дочь Танечка Макаровы. После войны колхоз переименуют в совхоз, но для людей это изменение почти не ощутится. Село, куда партактив Нижнего Новгорода направил коммуниста Макарова для ликвидации безграмотности, называлось Красное — в переводе это означало «красивое». Пётр организовал курсы для обучения грамоте взрослых, заодно возглавив местную партийную ячейку, а Мария стала учить детей. Через шесть лет Пётр был назначен директором вновь отстроенной школы, где он оставался преподавателем истории и географии до конца своих дней. Во время войны, ввиду малочисленности мужского населения, он председательствовал в колхозе, а после победы вновь вернулся к директорскому месту. Школа, где работали Пётр и Мария, стала одной из лучших в области. Их Танечка с отличием окончила это учебное заведение и поступила в Горьковский педагогический институт. Перед её отъездом на учёбу отец с серьёзным видом дал ей наставление:

— Ты, Таня, вместе с дипломом привези нам в село мужа-учителя, чтобы продолжить нашу династию.

В 1950 году на строительство совхозной больницы прибыла бригада молодых парней. Это стало настоящей радостью для местных девушек, ведь после войны мужчин в селе можно было пересчитать по пальцам. Среди строителей был рыжеволосый красавец Лёха. Татьяна, приехавшая домой на студенческие каникулы, сразу обратила внимание на бывшего фронтовика, который был весёлым и трудолюбивым — так отзывались о нём товарищи. И он тоже пришёлся ей по душе. Начали встречаться. Лето пролетело незаметно, но Таня старалась вырываться на выходные домой, чтобы чаще видеть любимого.

Однако летом следующего года, вернувшись в родное село, Татьяна не обнаружила ни бригады строителей, ни своего Лёхи. Последний словно исчез — не оставил ни письма, ни весточки. Проплакав втихомолку несколько дней, сгорая от стыда, она призналась родителям о своей беременности. На семейном совете решили — будем рожать.

— Такую войну пережили, столько народу погибло… Мы что, своё дитя не поднимем? — резюмировал Пётр Никифорович. И добавил: — А этого стервеца я, Танюша, найду и поговорю с ним по-мужски.

— Не надо, папа, насильно мил не будешь, — возразила Таня.

В сентябре 1951 года Таня родила девочку, которую нарекли Катей. В свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк, а отчество девочке досталось от деда. Историю её рождения рассказала Кате бабушка, когда внучка пошла в школу, чтобы никто чужой и недобрый не просветил её раньше. Однако ни ей, ни своей дочери Мария не поведала о том, что через два года после рождения Катеньки Пётр Никифорович, будучи на семинаре директоров сельских школ в Горьком, нашёл стройорганизацию, в которой работал Лёха. Там выяснилось, что по окончании работ в совхозе имени Жданова тот уволился, забрал жену и двоих детей и уехал на родину в Барнаул. Катин дед не хотел огорчать дочь, и бабушка после его смерти тоже об этой истории молчала — до одного момента…

Катя не случайно решила провести все летние каникулы на своей малой родине. Ей нужно было побыть наедине с собой, чтобы разобраться в своих чувствах и переживаниях. Бабушка и мама сразу заметили, что с их чадом, обычно спокойным и ровным в общении, что-то не так. То, помогая бабушке по хозяйству, она весело щебетала с ней и летала, как на крыльях, по дому, то вдруг умолкала и подолгу о чём-то своём думала, не замечая никого вокруг. Если до поступления в училище она с интересом поддерживала разговоры с мамой о своей будущей работе в местной школе, то теперь упорно обходила эту тему. Ни кино, ни танцы в местном клубе её, молодую девушку, теперь не интересовали; она предпочитала вечерами слушать любимые пластинки или читать книги.

Первой не выдержала мама и однажды за семейным ужином, стараясь говорить как можно беззаботнее, поинтересовалась у дочери:

— Ты, Катюша, часом не влюбилась там, в своём училище?

— В училище — нет… — проговорила, застигнутая врасплох, девушка и густо покраснела.

— Та-а-ак, — вмешалась в разговор бабушка. — А ну-ка, внученька, выкладывай!

Катя и сама хотела рассказать своим родным о своей любви и о мучивших её сомнениях, но всё откладывала разговор, не зная, как к нему подступиться. Мама добрая, она, конечно, поймёт и поддержит свою любимую дочку, а вот бабушка с её старомодными нравами… Затеянный ими разговор оказался очень кстати. Преодолев охватившее смущение, Катя выложила маме и бабушке всё, как на духу. Закончив исповедь, она потупилась, а её слушательницы, что называется, впали в ступор. Первой пришла в себя мама. Позабыв, что она интеллигентка во втором поколении, завопила:

— Ты совсем спятила! Чтобы духу твоего не было в его доме!! И дай мне телефон этого старого кобеля!

Катя, ожидавшая от самых близких людей понимания, сочувствия и помощи, оторопела. В подобном тоне здесь с ней никто никогда не разговаривал. Вскочив из-за стола, она рванулась в свою комнату, но на пороге остановилась и, чеканя каждое слово, осипшим голосом произнесла:

— Максим Степанович не старый и не кобель, звонить ему не позволю, жить буду, где захочу.

После чего ушла к себе и там дала волю слезам. Вслед за этим между бабушкой и мамой состоялся любопытный диалог, свидетелем которого из-за плохой звукоизоляции в доме Катя поневоле стала.

— Ты чего, Татьяна, как с цепи сорвалась?

— А ты, мама, не понимаешь, что происходит?!

— Понимаю. Ничего страшного. Девочка полюбила. И, судя по всему, человека хорошего, а главное — порядочного...

— Ты на что намекаешь?

— Ни на что. Я так, вообще.

— Нет, ты на Лёшу намекаешь. Он, мама, не подлец. Вокруг него столько девчонок и вдов увивалось — только помани! А он в их сторону даже не смотрел — очень меня любил. Что он тогда запропал, так время ж какое было! Я потом много раз себя за свою гордыню корила: может, человек в какую беду попал, а я о нём плохо подумала, не разыскала, не помогла. В итоге сама всю жизнь — соломенная вдова, отца дочки лишила, а дочку — отца... Дура!

— Вот что «дура» — не спорю! Договорились мы с Петром, царство ему небесное, тебе об этом не говорить, но, вижу, приходится. Как было Катеньке два года, случился у него семинар школьных директоров в Горьком. Ну и нашёл он там твоего голубчика. Точнее, не нашёл, а узнал о нём правду. А правда, доченька, в том, что у твоего Лёхи, который тебя так сильно любил, на тот момент уже имелись жена законная и двое детей. Его счастье, что он с семьёй накануне из города убрался...

На плач двух женщин из своей комнаты вышла, рыдая, третья, и все вместе залились такими горькими слезами, какими могут плакать, наверное, только многострадальные русские бабы.

 Глава 13

Катя вернулась к родным на всё лето, но не выдержала дома и месяца. В конце второй недели на неё вдруг накатила необъяснимая тоска, и она решила отправиться в Горький. Желание сообщить Довгалю о своём приезде мучило её, но для этого нужно было идти в совхозную контору. Она представила себе разговор при чужих людях и, испугавшись, отказалась от этой мысли. Мама с бабушкой, после бурного выяснения отношений, не противились её отъезду; напротив, они всячески его поощряли. Они просили Катю передать от них поклон Максиму Степановичу и пригласить его к ним в гости — уж очень им хотелось увидеть этого человека, а может быть, и обсудить с ним сложившуюся ситуацию. Честно говоря, обе они не знали, как быть их любимице дальше и что ей посоветовать. Надежда Кати на их мудрость и жизненный опыт, увы, не оправдалась.

Когда Катя пришла к квартире Довгаля, она позвонила в дверь, но никто не откликнулся. Повернула ключ в замке и вошла. Никого не было. Была пятница, и в это время они с Максимом Степановичем обычно уже заканчивали ужин. «Очевидно, он проводит время с внучкой», — решила Катя и привычно принялась за уборку квартиры. Закончив протирать книги, она прилегла почитать, но вскоре услышала, что пришёл хозяин. Она вышла к нему с улыбкой, но тут же застыла на месте. Таким мрачным она Максима Степановича никогда не видела. Довгаль, заметив в прихожей свет, понял, что приехала Катя, и попытался совладать с собой, но у него это не получилось.

— Ты... — выдохнул он. — Как хорошо, что ты приехала!

Довгаль вдруг перешёл на «ты», даже сам, похоже, не заметил этого. Но Катя заметила и это её ещё больше испугало.

— Максим Степанович, что с вами стряслось?!

Довгалю совсем не хотелось сейчас говорить об этом, тем более с Катей, но деваться было некуда. Он в общих чертах, опуская некоторые неприятные подробности, рассказал ей о том, что произошло сегодня в его НИИ.

За пять минут до конца рабочего дня ему, заведующему лабораторией, позвонили из парткома и попросили срочно зайти. Парторг Лариса Евгеньевна Зорина на секунду оторвалась от бумаг, поздоровалась и предложила ему присесть напротив. Вид у неё был озабоченный, чувствовалось, что она не знает, как лучше начать разговор. Наконец она заговорила:

— Уважаемый Максим Степанович! К нам в партком поступило очень неприятное письмо. Оно не подписано. Ещё недавно такой сигнал мог бы стать предметом обсуждения на общем партсобрании. Но времена сейчас другие, и, согласно недавнему Указу Президиума Верховного Совета СССР «О порядке рассмотрения предложений, заявлений и жалоб граждан», такие письма не подлежат рассмотрению. Тем не менее, я не выбросила его в урну и сочла своим партийным долгом ознакомить вас с этим письмом.

Пока шла эта преамбула, Довгаль решил, что речь в письме идёт о ком-то из его сотрудников, и поинтересовался:

— Лариса Евгеньевна, а почему, собственно, я должен читать это письмо? Не будет ли правильнее ознакомить с ним того, кого оно касается?

— Да в том-то и дело, что оно касается вас! Читайте...

Она протянула Максиму Степановичу листок, на котором размашистым, намеренно корявым почерком и таким же слогом сообщалось:

«Уважаемые члены партии! Просим обратить внимание на поведение вашего сотрудника Довгаля М. С. Как вам, наверное, известно, он несколько лет назад при трагических обстоятельствах потерял супругу. Дети его были тогда ещё несовершеннолетними, и он жил нормальной жизнью советского человека, воспитывал и заботился о них. Но вот они выросли, и Довгаль М. С. выгнал их из дома и стал вести разгульный образ жизни, приводя к себе юных дам сомнительного поведения и сожительствуя с ними. Одна из его любовниц и сейчас живет у него в квартире. Просим принять меры и воздействовать на аморальное поведение вашего коммуниста Довгаля М. С.»

«Группа неравнодушных граждан».

— Что вы скажете на это, Максим Степанович? — спросила парторг.

— Скажу, что в этой стряпне нет и слова правды, а уши автора письма торчат прямо-таки из него...

— Там действительно нет ни слова правды? — парторг изучающе посмотрела на него. — Видите ли, уважаемый Максим Степанович, прежде чем пригласить вас сюда, я обсудила этот вопрос с членами парткома. И оказалось, что вас видели несколько раз в компании с молоденькой дамой...

Парторг, того не подозревая, наступила на больную мозоль Довгаля. Человек, не склонный к конфликтам, в другом случае, возможно, сдержался бы, но тут его прорвало:

— Во-первых, уважаемая Лариса Евгеньевна, показав эту анонимную мерзость членам парткома, вы впрямую нарушили вышеназванный Указ. Во-вторых, когда я говорил, что в письме нет ни слова правды, то имел в виду, что никаких дам я к себе с целью близости не водил — это касается и оболганной в письме девушки, которой я просто-напросто сдаю комнату. И, наконец, главное: если бы даже у меня с кем-то что-то и было, то какое всем собачье дело до моей личной жизни?!

Побагровевшая парторгша предложила Довгалю немедленно покинуть её кабинет, бросив напоследок, что поставит вопрос перед дирекцией о возможности пребывания такого, как он, хама на должности руководителя лаборатории...

Всю дорогу домой Максим Степанович не мог прийти в себя от раздирающих его чувств. Но, странное дело, чем ближе он подходил к концу своего рассказа, тем больше успокаивался. Чего не скажешь о Кате.

— Какая ужасная история! Я приношу вам одни несчастья, — всхлипнула она.
 – Да нет, Катюша! Я самый счастливый человек на свете, потому что встретил тебя. И, знаешь, я даже рад этой анонимке! Подожди, не перебивай!.. Рад, иначе ещё долго не решился бы сказать то, что сейчас скажу… Я люблю тебя, Катя. У нас с тобой разница в целую вечность, и я не рассчитываю на взаимность, но я хочу, чтобы ты это знала…

– Так и я вас… тебя люблю… Больше жизни! И тоже не знала, как сказать, – призналась Катя.

Они обнялись и некоторое время стояли в молчании.

– Катя, ты согласна стать моей женой?..

– Да!

– Тогда… Я прошу твоей руки!

– Я согласна…

– Мы завтра же едем в село Красное просить твоей руки у мамы и бабушки.

– Едемте… Едем, Максим.

Не берусь описывать здесь их первую совместную ночь. Да и была ли она в тот раз? Оставляю этот вопрос открытым на усмотрение догадливого и более искушённого в этом деле читателя. Одно знаю точно: на следующий день влюблённые появились у Катиной родни. Встреча прошла как нельзя лучше. При виде жениха у мамы все страхи улетучились. Когда он, волнуясь, попросил руки её дочери и начал объясняться по поводу их разницы в возрасте, Татьяна Петровна, не зря учительница, успокоила его цитатой классика о любви, которой все возрасты покорны… Бабушка Мария Николаевна, как мы помним, изначально приняла выбор внучки. Но всё же один вопрос к жениху у неё имелся, и, воспользовавшись моментом, когда рядом не было внучки, она его задала:

– Максим Степанович, извините, что напоминаю о вашем горе – о Вере… Катя рассказала, что она очень похожа на вашу покойную жену. Но мы с вами, не обижайтесь, в нашем возрасте должны быть мудрее влюблённой девочки и понимать, какая здесь таится опасность. Боюсь, вы просто любите в Кате свою Веру. Когда выяснится, что Катя – не Вера (а это выяснится), то будет поздно. Не обманываете ли вы сами себя, Максим Степанович?

– Вы знаете, Мария Николаевна, я этот вопрос не раз задавал и себе. Действительно, когда я впервые увидел Катю, я был потрясён этим сходством. И только. Но чем больше мы общались с ней, тем сильнее привязывались друг к другу. Однажды я понял, что люблю Катю и отнюдь не за это сходство. Просто – люблю и не представляю жизни без неё. Как это происходит, одному Богу ведомо. Казалось бы, радуйся – вот оно, счастье! Но вместо этого начались мучения: чувство вины перед покойной Верой, катастрофическая разница в наших с Катей годах, неуверенность в её ответном чувстве, мысли о том, как к этому отнесутся родные и близкие… Я видел, что и Катя страдает, но всё не решался на разговор с ней. Случай помог нам объясниться. И когда мы сказали друг другу, что любим и любимы, все наши страхи и сомнения ушли. Значит, так захотела жизнь, а она мудрее нас…

По приезде в Горький Максим и Катя подали заявление в ЗАГС. В назначенный день друг Анатолий на новеньких «жигулях» свозил счастливых молодожёнов на регистрацию и обратно. Свидетелями со стороны невесты была сокурсница Лида Ярцева, а со стороны жениха – Саша Алимов. Свадьбу справляли почти в том же узком кругу, что и на юбилее. Добавились лишь мама и бабушка Кати, да приехали вечно занятые Даша и Саша, последний со своей будущей женой Юлей. Даша, как и ожидалось, сразу же прониклась симпатией к новой папиной жене, вслед за сестрой Машей. А вот своего задиристого сына отец слегка опасался. И не зря. При знакомстве с Катей, моложе его на пять лет, Сашка с деланным ужасом воскликнул:

– И что, я теперь должен тебя мамой называть?!

– Называй хоть горшком, только в печь не ставь! – парировала Катя.

– Наш человек, – расхохотался Сашка. – Давай руку, держи краба!

Тамара Ивановна на торжество не была приглашена, да и уехала в тот день из города по каким-то очень неотложным делам... «Лучшая подруга Веры» вскоре вообще навсегда исчезнет с их горизонта – уедет жить к своей дочке в Хабаровск.

Через год у Довгалей на свет появится рыжеволосое чудо по имени Анечка… А ещё через пару лет эта чудо-девочка смутит двух молодых журналистов, когда на параде Победы, на просьбу газетного фотографа Валерия Горячева попозировать на руках у дедушки-фронтовика, возмущённо заявит: «Какой ещё дедушка?! Это мой папа!» С этой знаковой фразы завяжется многолетняя дружба двух мужчин, которая, к сожалению, однажды надолго прервётся.